|
Алексей
Караковский
L'EXISTENCIALISME EST UN ANTI-HUMANISME!
(Цикл рассказов, 2000)
ДИКТАНТ
# ВЕНОК ИЗ ОДУВАНЧИКОВ # КРУГИ
# РАЗГОВОР С БЛОКНТОМ (в соучастии
с Мэджем Ли) # КОМНАТА # ГОРДЫЙ
ЖОРА БАЙРОН И ПЕТЯ БЫВШИЙ ШЕЛЛИ # ПРОТОКОЛЫ
СИАМСКИХ БЛИЗНЕЦОВ (в соавторстве с
Анджеем Вишневским) # ДЕКАБРЬ-17
ДИКТАНТ
Дети,
запишите предложение:
ранним утром / 21 мая 1999 года / из
Терлецких Прудов / было извлечено тело
молодого человека 23-25 лет / держащее в
одной руке незаряженный пистолет
системы «Вальтер» / а в другой томик
Пушкина / раскрытый на первой странице
романа в стихах «Евгений Онегин» // при
задержании тело оказало ожесточенное
сопротивление / утверждая / что пистолет
не его / а Пушкин здесь вообще ни при чем
// телу было предъявлено обвинение / по
статье 206 часть первая / злостное
хулиганство / однако тело / запустив в
работников правоохранительных органов
незаряженным пистолетом системы «Вальтер»
/ скрылось / издевательски цитируя на
ходу названного «Евгения Онегина»
поздним
вечером / 16 июня 1999 года / из-за ограды
Перовского кладбища / на гражданина
Полузатычкина И. П. / 57 лет / было
совершено нападение / с помощью / большой
черной собаки / предположительно суки /
если верить показаниям гражданина
Полузатычкина И.П. / разносящимся до
самого Новокосино // однако / большая
черная собака / предположительно сука /
скрылась с места преступления / до
прибытия сотрудников милиции / МЧС /
скорой помощи / службы газа / военной
автоинспекции / и пожарных // в
результате полученных душевных травм /
гражданин Полузатычкин И.П. / 57 лет / в
тяжелом состоянии госпитализирован
около
четырех часов дня / 30 июля 1999 года / в доме
напротив распивочной точки на Саянской
улице / гражданин Понимакин А.И. / 43 лет /
попытался осуществить / довольно
изощренную / попытку самоубийства /
выпрыгнув из окна девятого этажа / а
потом в полете ухватившись за
электрический изолированный провод /
протянутый на высоте / примерно
четвертого этажа // в результате / речь
гражданина Понимакина А.И. / 43 лет / на
довольно высоких тонах / и к тому же / в
крайне оскорбительных выражениях / в
течение получаса / услаждала слух /
обитателей окрестных домов // прибывшая
на место происшествия бригада пожарных /
посодействовала благополучному спуску
вниз / гражданина Понимакина А.И. / 43 лет //
потерпевший сопротивления не оказал / и
впервые за прошедшие полчаса / вел себя /
довольно вежливо и интеллигентно // по
общему мнению / как родственников и
соседей потерпевшего / так и завсегдатых
распивочной точки на Саянской улице /
причиной благополучно предотвращенной
трагедии / было продолжительное
употребление / гражданином Понимакиным
А.И. / 43 лет / крепких алкогольных
напитков / в зоне воздействия / прямых
лучей солнечного света
вечером
/ 26 августа 1999 года / в доме номер
девятнадцать / по 3-й Владимирской улице /
в ходе семейного ужина / разгорелся
семейный скандал / грозивший перейти / в
семейный геноцид // гражданка Лопухова Н.Д.
/ 38 лет / домохозяйка / обвинила своего
мужа Лопухова В.Г. / 39 лет / старшего
мастера МЗТБ «Янтарь» / в интимной связи
/ с незамужней гражданкой Трупоедовой Т.П.
/ 32 лет / состоящей кассиршей / в торговом
предприятии / ТОО «Алиджанов» //
прибывшим на место происшествия /
сотрудникам МЧС / удалось в течение двух
суток / разобрать развалины дома // жертв
нет / большинство пострадавших
отказались от госпитализации // семья
Лопуховых / воссоединена и счастлива
в
семь часов вечера / 9 сентября 1999 года /
слева от опытного завода Нестандартмаш /
в кинотеатре «Березка» / на глазах у
многочисленных свидетелей / и
болельщиков / юноша и девушка /
оставшиеся неизвестными / занималась
развратными действиями / в отношении
друг друга // жертв нет / пострадавших нет
/ ничего нет / кроме многочисленных
свидетелей / и болельщиков / от
кинотеатра «Березка» / и вплоть до
опытного завода Нестандартмаш
ровно
в полдень / 3 октября 1999 года / в церкви
знамения иконы Божьей Матери / произошло
загадочное появление / святой воды /
обильно стекающей / в виде дождя / со
сводов наземь // некоторыми
представителями духовенства / событие
расценено / как начало нового мирового
потопа / ибо при помощи антициклона /
разверзлись хляби земные и небесные //
спуск на воду ковчега / запланирован с
верфи «Соломбала» / город Архангельск /
весной 2001 года
в
три часа дня / 15 ноября 1999 года / близ
Вешняковской эстакады / были обнаружены
/ прекрасно сохранившиеся останки /
одного из самых древних представителей
человеческого рода / так называемого
подснежника // эти останки / были
незамедлительно доставлены в ближайший
морг / а не в медвытрезвитель / как обычно
в таких случаях / ибо теперь
представляют интерес / лишь для
патологоанатомов
вечером
11 декабря 1999 года / в доме двадцать
восемь / по улице Сталеваров / с риском
для жизни / были выплавлены / первые
образцы несгораемого магния // трудовой
подвиг металлургов / был отмечен
похвалой администрации детского сада
на
рассвете 2 января 2000 года / неподалеку от
Федеративного проспекта / неожиданно
вышла на работу / бригада строителей //
причины ее необъяснимого поведения
остаются загадочными // тем не менее / до
строительного объекта / бригада так и не
дошла / задержавшись у ларька / на
Новогиреевской улице // некоторые
рабочие заявили / что останутся там /
вплоть до наступления православного
Рождества
около
полуночи 28 февраля 2000 года / на крыше
кинотеатра «Киргизия» / группа
энтузиастов / выступила с инициативой /
торжественной встречи / священного дня /
29 февраля / наступающего / как известно /
далеко не каждый год // работниками
правоохранительных органов / инициатива
/ была с радостью подхвачена / закована в
наручники / и доставлена / в ближайшее
УВД / по адресу / Свободный проспект / дом
четыре
ранним
утром / 11 марта 2000 года / в районе
Полимерной улицы / без объявления войны /
школа №792 / вероломно напала на школу №412
// с помощью спецподразделений милиции и
ФСБ / военные действия были своевременно
пресечены // ущерб обеим школам нанесен
незначительный // ни с той / ни с другой
стороны / потерь нет / приказов об
исключении пока тоже
незадолго
до 30 апреля 2000 года / в Восточном округе
столицы / при неизвестных
обстоятельствах / неожиданно наступило
29 апреля 2000 года // подробности инцидента
выясняются
записано
/ с 6-го по 10-ое мая 2000 года / включительно
Точка.
ВЕНОК ИЗ ОДУВАНЧИКОВ
Девчонки-второкурсницы
нацепили на голову рыжеволосому увальню
Андрюше венок из одуванчиков. Андрюша
смотрит на них умильно и тупо, явно
сконфуженный неожиданным переизбытком
женского внимания. Зато он знает, что,
поскольку пришла весна, можно временно
отбросить в сторону некоторые свои
наиболее излюбленные комплексы. И
потому он смотрит до изнеможения на
улыбки восемнадцатилетних
издевательниц, светясь не то взглядом,
не то рыжими волосами, не то весной, не
то венком из одуванчиков. Он смеется. И я
тоже улыбаюсь. Потому что я-то знаю:
сколько цветов не вплетай, все равно
рано или поздно придется вернуться к
началу венка и замкнуть цепочку…
Но
вот и девчонки разбежались, им пора на
занятия, поэтому мы собираемся выпить по
бутылке пива и, тем самым, убить хотя бы
полчаса. Но вдвоем это довольно скучное
занятие, особенно если второй — это
Андрюша. Поэтому мы закуриваем, ожидая
появления кого-нибудь из моих или его
знакомых.
И
дожидаемся.
Вот
она, Дарья. Высокая, темноволосая
красавица. Грация. Стиль. Шик. Полное
осознание собственной незаурядности.
Андрюша явно встречает ее впервые:
делает несколько шагов назад, видимо,
несколько ослепленный, и, наконец,
садится на невысокий заборчик,
ограждающий наш факультет. Мне смешно.
Разговор
недолог.
—
Как дела?
—
Нормально.
—
Что у тебя сейчас?
—
Вроде семинар. Только не знаю, будет ли.
—
Да ну его к черту! Пойдем, лучше на
бульваре погуляем!
—
Давай. Только я сначала уточню, что у
меня там по расписанию.
Дарья
лихо разворачивается, заходит на
крыльцо и уже почти скрывается за дверью
факультета, как Андрюша вдруг громко
орет с расстояния шагов эдак семи:
—
Леди! Вы — кто?
«…после
этого!», — читается в его глазах, однако,
взгляд этот перехватил только я, так как
Дарья не обернулась и исчезла в здании.
—
Ну и способы у тебя знакомиться с
девушками, — сквозь смех отвечаю я.
—
Способы как способы, — угрюмо отвечает
Андрюша и вдруг погружается в масляную
топь своего сознания, откуда нет выхода…
Венок
из одуванчиков на рыжей башке делает его
похожим на херувима. Вот только херувимы
не пьют пива…
...Мне
всегда было очень странно разговаривать
с ней, ибо я всегда знал ее мысли наперед,
а она — мои.
Она
считала, что жизнь — это миф,
придуманный параноиками и пессимистами;
и ей действительно нечего было терять,
потому что будущее казалось ей
фальшивым прогнозом из прекрасного
настоящего. «Будущего нет, потому что
оно еще просто не произошло», — говорил
я и знал, что она думает точно так же. И мы
были оптимистами. Потому что если для
более впечатлительных людей будущее
представлялось катастрофой, то для нас
его просто не было вообще. А прошлое,
если и было, то таким, что о нем лучше
было вообще не думать. Что же оставалось?
Только настоящее!
Я
считал, что безразличие к «вечным»
проблемам уменьшит мою личную
зависимость. Так оно и вышло: став жить
сиюминутным, я лишился таких комплексов
и стереотипов как сентиментальность,
жажда достижений и даже страх смерти (вернее,
потери жизни), а такие понятия как любовь,
ненависть, воля и, в особенности, свобода
приобрели для меня совершенно иное,
сиюминутное значение. «Каждое из наших
якобы «вечных» чувств длится мгновение,
но отвлеки от него свое внимание, и
чувство тоже уйдет», — говорила она, и
знала, что в этом я с ней спорить не буду.
Мы были свободны и ничем не дорожили, а
потому считали себя вправе ничего
никому никогда не обещать.
Жизнь
для нас расцветала всеми возможными
красками и оттенками. Каждый день не мог
быть похожим на предыдущий просто по
определению. И мы шли по этой дороге
уверенной походкой — каждый в свою
сторону. Но зато кроме нас на этой дороге
больше не было никого. «Стиль нашего
существования заключается в
непрекращающемся чрезвычайном
происшествии», — говорил я и не слышал с
ее стороны каких-либо возражений. Да, это
было так. Мы никогда не знали заранее,
какой крендель выкинет с нами бытие, но,
по большому счету, были счастливы на
этом свете.
Правда,
иногда то «будущее», о котором нам все же
время от времени напоминали, заставляло
нас поступать так, как мы не могли или не
хотели. Нас убеждали и уговаривали, что «экзистенциализм
— это гуманизм», но оканчивалось это,
как правило, настойчивой рекомендацией
все-таки закончить как-нибудь институт,
устроиться на какую-нибудь приличную
работу, а так же возвращаться домой к
одиннадцати вечера и трезвым. Тогда
приходилось идти на временные уступки
для того, чтобы следующим днем
продолжить все заново. Поэтому, даже
откатываясь на полшага назад, нам
никогда не было обидно. И мы снова
начинали плести венок из одуванчиков,
каждый свой, больше всего надеясь на
себя самих (в том, чтобы выжить) и на
удачу (в том, чтоб потом об этом не
пожалеть).
Нет,
дорогие мои. Экзистенциализм — это
антигуманизм!
...Дарья
приходит на бульвар слишком поздно: к
этому времени мы с Андрюшей выпиваем уже
по четыре бутылки пива, и потому
состояние наше несколько неадекватно.
Мы покупаем ей пива, а заодно и себе тоже.
Теперь мы втроем. Правда, все в разном
настроении и, особенно, состоянии. Дарья,
самая трезвая из нас, молчит, время от
времени лукаво поглядывая то на меня, то
на Андрюшу. Я сижу на скамеечке рядом с
ней и тоже молчу, но по другой причине:
Андрюша, несколько уже невменяемый,
ходит из стороны в сторону и, бешено
жестикулируя, что-то увлеченно
рассказывает о вечных проблемах бытия.
Слушать его, как всегда, неинтересно, но
приходится.
На
фоне Андрюшиной речи хорошо слышно, как
в церкви Рождества Богородицы звонят
вечерню. Веселый колокольный звон
довольно оригинально инкрустирован в
заурядный автомобильный шум,
заполняющий собой Рождественский
бульвар и Неглинную улицу. И даже
озлобление гудков заметно не так, как
обычно: они ругаются уже словно по
привычке и сами плохо ориентируются в
своем существовании. Зато хорошо
ориентируются в своем существовании
местные алкоголики: если бы было иначе,
думаю, весь Цветной бульвар рано или
поздно был бы полностью завален пустыми
пивными бутылками, а на деньги от их
сдачи можно было бы достроить станцию
метро «Трубная». Но этого не происходит:
ведь алкоголику тоже нужна утеха.
С
цирка на Цветном бульваре опять слышна
бравурная музыка, но так как ветер дует с
севера, кажется, что музыка звучит не в
цирке, а в представительстве КПРФ через
дорогу напротив. Впрочем, чем коммунисты
не циркачи… Я улыбаюсь и тут же замечаю,
что Дарья улыбается тоже. Скорее всего,
мы опять подумали одно и то же, поэтому я
улыбаюсь ей в ответ и снова пытаюсь
сконцентрировать внимание на том, что
говорит Андрюша.
Бесполезно.
Я никогда не смогу отнестись серьезно к
тому, что он считает смыслом жизни, а о
меньшем он говорить не хочет. Но тут, к
счастью, у нас с Дарьей почти
одновременно заканчивается пиво, и мы
идем возобновлять его запасы, попросив
Андрюшу остаться на месте и проследить
за нашими вещами.
Покупаю
две бутылки пива Дарье и две себе —
очень опрометчивый поступок, если
учесть, сколько я уже выпил. Что поделать?
Пусть завтра я еще не раз буду укорять
сам себя за этот напрасный шаг, но
сегодня мне все равно.
Даша
подходит близко-близко, и я слегка
обнимаю ее за плечи. Мы замедляем шаг, но
не только поэтому: до Андрюши остается
еще метров пятьдесят, и миновать их
скорее почему-то не хочется. Потому, не
считая необходимым что-либо говорить
друг другу, мы проходим это расстояние
тихо и не торопясь.
Андрюша
продолжает свои философские
рассуждения, как ни в чем не бывало.
Правда, теперь он меньше ходит из
стороны в сторону и чаще поглядывает на
нас с Дарьей: не устали, ребята? Нет, не
устали. Но когда я допью шестую бутылки
пива, может быть, она полетит и в тебя,
Андрюша.
Он
вдруг останавливается на полуслове,
беспомощно замолкает и испуганно
смотрит куда-то в сторону. Венок из
одуванчиков падает с его головы в песок.
—
Я поехал.
—
Зачем?
—
Там узнаю, — отвечает Андрюша и снова
погружается в свое сознание. Теперь его
оттуда уже не вытащить.
Он
поспешно хватает сумку и удаляется в
сторону метро. Мы провожаем его взглядом,
потом переводим глаза друг на друга. «Что
с ним случилось?», — словно спрашивает
меня она. У нее очень красивые глаза.
Зачем спрашивать, Даша? Ведь ты, наверное,
и так все знаешь и об Андрюше, и обо мне, и
обо всем мире! Тебе не кажется, что это
глупо общаться при помощи намеков?
Впрочем, извини, Дашенька, я не имею
права просить тебя о чем-либо — даже
просить хотя бы изредка смотреть на меня
ВОТ ТАК.
Я
все понимаю. Мы ведь не очень-то нужны
даже самим себе, потому вряд ли имеем
право требовать что-то друг от друга. И
мы бы, наверное, вовсе не общались друг с
другом, боясь посягнуть на свою свободу,
но у нас пока еще есть некоторые общие
устремления, и потому конвергенция
возможна… Меня передергивает.
—
Лучше вспомни о венке… — говорит Даша и
оборачивается ко мне.
Венок!
Точно! Как же это Андрюша никому не нужен,
если ему, именно ему сплели венок из
одуванчиков?! Даша улыбается: она поняла,
что до меня, наконец-то, все дошло. Но все
ли? Судя по ее взгляду, не все!
Пора
плести свой венок, и я придвигаюсь ближе.
Пятая бутылка пива скатывается со
скамейки и звонко разбивается об
асфальт…
Потом
я не буду ни о чем жалеть. Хотя, может, и
вспомню о прошедшем с некоторой печалью:
ведь оно не повторится, а завтрашний
день не продолжит столь быстро
закончившееся сегодня. Зато можно будет
успокоиться и как-то жить дальше.
И тогда я снова приеду в институт и
снова не пойду на занятия, но день будет
уже другой, и мы с ним не узнаем друг
друга в лицо. А о том, что произошло,
будут напоминать разве что похмелье,
пивная крышка в кармане и странный вкус
на губах. И когда я встречу Андрюшу, как
всегда курящего на крыльце стреляную
сигарету, или может, если повезет, даже
Дарью, мне придется снова знакомиться с
ними, потому что я больше их не увижу
такими, какими я их знал вчера. Но если я
сначала пойду не на факультет, а вернусь
на одинокую скамеечку в самом конце
Цветного бульвара и увижу лежащий на ней
забытый увядший венок из одуванчиков, я
все вспомню, улыбнусь… и проснусь.
КРУГИ
Каждое
утро, около девяти утра я выхожу на
пробежку вокруг своего дома. Я не
физкультурник, но чтобы не потерять
форму, я должен пробежать восемь кругов.
В
это время она так раз поливает фиалки.
Она мне нравится, поэтому я всегда
пробегаю мимо ее окна, расположенного на
втором этаже, и здороваюсь.
Круг
первый.
—
Доброе утро!
Ни
ответа, ни привета. Ничего, еще не все
потеряно. День только начинается.
Какая
хорошая погода! Солнце светит, поют
весенние птахи, утренние автомобили
ловко разбрасывают мокрый мусор,
лежащий на шоссе, и даже почти не
сигналят. Все в ожидании любви.
Бросаются друг на друга радостные
собаки, искалеченные вороны бодро
флиртуют на трупе алкоголика дяди Паши,
выбросившегося этой ночью из окна своей
квартиры. Жизнь прекрасна!
Круг
второй.
—
Доброе утро!
Взгляд
украдкой. Наверное, я ей нравлюсь!
Вообще
любовь — это светлое и великое чувство.
Каждый, кто испытывал его хотя бы раз,
уже не забудет это никогда. И свою первую
любовь тоже. Меня, например, впервые
любила Нюрка-ПТУшница, когда мне было
четырнадцать, а ей шестнадцать, и
происходило это у нас под лестницей на
девятом этаже. С тех пор минуло уже
немало. Нюрка давно в женской колонии, а
я вырос, вывел прыщи, обзавелся
высокооплачиваемой работой и очень
счастлив. На свою зарплату я могу купить
какую угодно любовь. Главное, чтобы она
была куплена обоюдно.
Воистину,
в жизни нет ничего священней любви!
Круг
третий.
—
Доброе утро!
В
ответ:
—
Вы больной?
Она
явно проявляет ко мне интерес!
Это
неспроста. Каждый раз, когда женщина
проявляет ко мне интерес, она
обязательно говорит что-нибудь
нелогичное. Почему? Ну, видимо, так все
женщины устроены: вы к ним испытываете
интерес, а они стесняются или ждут денег.
Я слышал, это называется женской логикой.
Вот и сейчас: «Вы больной!». Каково?
Кстати, о болезнях. Помню, лежал как-то в
больнице. И что? Это не мешало мне любить!
«Вы испытываете слишком большой интерес
к женщинам», — сказала мне одна
медсестра. А потом добавила: «А я вас
люблю» Я, кстати, тоже ее впоследствии
любил.
Круг
четвертый.
—
Доброе утро!
—
Я сейчас позову мужа!
Она
сердится! Это признак! Может, на шестом
круге она уже признается в любви!
А,
может быть, и нет. Муж, знаете ли… А если
он зарабатывает больше меня? Это,
конечно, не помешает ей любить меня, но
мне-то как быть? Я и так не испытываю
уверенности в завтрашнем дне (я слышал,
это снова входит в моду) и вообще остро
нуждаюсь в социальной защите
государства. Может, в партию вступить?
Говорят, уже можно: мол, там наверху
снова уже одни наши. Зря, что ли, мы на
выборы ходили? Говорят же русским языком
по телевизору: идите на выборы, только
там вы сможете выбрать таких же честных
и мудрых, как и вы сами. Или даже
превосходящих вас в этих и прочих
отношениях. Что, не идти? Вы как хотите, а
я принципиально стою на гражданских
позициях и не сомневаюсь, что человек,
работавший в КГБ, сможет осуществлять
контроль в любой сфере!
Круг
пятый.
Она
так раз поливает труднодоступные цветы,
стоя на шаткой табуретке. Ветер слегка
раздувает ее цветастое и, к сожалению,
слишком длинное платье.
—
У вас очаровательные ножки!
Сверху
что-то с грохотом падает. Кажется, она, а
может быть табуретка, или, точнее, они
вместе.
Ну,
это не дело. Падать, да еще на балконе,
это же опасно. Можно промахнуться и
сломать себе что-нибудь, как сломал себе
шею дядя Паша, сейчас уже почти
доеденный собаками и воронами. Кстати,
хороший был человек. Денег взаймы не
просил, к женщинам не приставал, пил себе,
да и пил, а то, что с балкона упал по
пьяной лавочке, так это уже его, как
говорится, личное общественное дело. Мы
вот с балконов не падаем, и потому не
лезем с вопросами и советами. Падайте
сами, если хотите. Только вот пускай бы
женщины не падали с балконов, а то сами
знаете, жалко…
Круг
шестой.
—
Не отпирайтесь, я знаю, что вы любите
меня!
Сверху
тишина. Я явно заставил ее задуматься
над моими словами!
И
задуматься ей стоит! Потому что
игнорировать меня невозможно! Ладно был
бы я какой-нибудь задрипанный маклер,
сталкер или спринтер, а я, можно сказать,
серьезный интеллектуальный человек. А
почему? Потому что только интеллектуал
может в наше время зарабатывать столько
денег на государственной службе, будучи,
в то же время, верным оплотом власти! То
есть, я не только работаю в налоговой
инспекции, но еще и приношу пользу
государству! И на этот аспект моей
профессиональной деятельности я прошу
обратить внимание особенно! Потому что
кому еще в голову придет, работая на моей
должности, думать о нашей великой и
прекрасной Родине, испытывающей в эту
тяжелую, неспокойную эпоху временные
материальные затруднения? Все думают
только о своем тяжелом экономическом
положении. И я умнее их, потому что думал
о нем достаточно для того, чтобы оно
исправилось и стало лучше материального
положения страны.
Круг
седьмой.
—
Любимая! — кричу я ей, и в ответ получаю
удар по плечу пустой водочной бутылкой,
брошенной ей со второго этажа.
Ну,
это, простите, уже чистой воды хамство!
Так не уважать серьезных, думающих,
современных людей! Распустились бабы в
наше время! Ни стыда, ни совести. Хотя о
чем это я? Ах, да… о стыде и совести. Нет,
дорогие мои! Нет, и еще раз нет! Такого
человека, как я, просто нельзя не любить!
И я знаю, не будь я интеллектуальной
надеждой нации, что все на самом деле
значительно банальнее! Просто она не
успела ко мне привыкнуть!
Надо
будет пробежать завтра вокруг дома
двадцать пять кругов.
РАЗГОВОР С БЛОКНОТОМ
16.20
/ число не помню // Леша говорит, что
двадцать пятое // год
2000 // Леша говорит, что от Рождества
Христова // сидим
где-то / не знаю
точных наших координат // Леша говорит
/ нет, Леша еще не придумал, что сказать // так вот // Леша придумал, что сказать /
но воспроизвести я это не решаюсь // вижу
дом // Леша говорит, что там живут люди
// под домом дерево
/ Леша выдвинул гипотезу / что оно растет
// возле дерева детская площадка // Леша
говорит, что мы уже не дети // на
детской площадке скамейка / зеленая
и грязная // Леша говорит, что мы не
только не дети / но еще и то, что я не
решаюсь воспроизвести // а
на зеленой / грязной / скамейке
/ угадайте, кто //
Леша поясняет, что мы брат и сестра // какое-то
дерьмо сыпется сверху на меня и на тебя
/ для тех, кто не
понял — на блокнот // Леша говорит, что
это символизирует нашу творческую
концепцию // во
загнул, а? // Леша говорит, что
сублимация творческих индивидуумов / в
немалой степени обеспечивается /
соединением методов / пожирания бананов
/ и запивания их пивом // Лешу
понесло / зачем
столько пить? / надо
его немножко стукнуть // Леша уже
ничего не говорит // ну
хорошо / поговорим
теперь с тобой тет-а-тет / а
то он постоянно встревает // Леша мычит
и мотает головой / ноги
отваливаются // Леша берет их и
вставляет обратно // вот
теперь я чувствую себя человеком! /
а не ветераном Великой Отечественной
Войны // Леша говорит, что это
называется релаксацией // Леша!
/ прекрати
выражаться! // Леша говорит, что
сиюминутное удовлетворение /
интеллектуальных потребностей /
мотивирует самореализацию / и
способствует социальной адаптации // предупреждение второе / ЗАТКНИСЬ!!!
/ а то начну
рассказывать / про
флексорную гипертензию / или
про крайнекаудальный градиент // Леша
продолжает бормотать что-то вроде того /
что немотивированная агрессия /
приводит к деструктивности / и разрушает
личность // я беру пустую бутылку / и
резко соприкасаю ее / с
затылочной частью / Лешиной
черепной коробки / разговор
на этом практически завершен
КОМНАТА
Когда
я родился, первое, что я увидел, было
почти то же самое, что и сейчас: огромная
Комната с теряющимися во тьме далекими
стенами, широкое, но вечно закрытое
листами жести окно, и еще двери, за
которыми таится некая странная сила — и
защищающая, и карающая. Конечно, я не
помню этого момента, но иного увидеть я
просто не мог.
Впоследствии
я вырос, и тогда мои родители рассказали
мне еще больше про нашу Комнату. Я до сих
пор ужасаюсь их рассказу, не в силах
поверить, что все это было на самом деле.
И только из-за того, что я умру в страшных
мучениях, если промолчу, я приведу их
историю полностью.
Когда-то
давно, видимо, наша Комната представляла
собой обычную запущенную коммунальную
квартиру. С потолка вечно лило. Пол
проваливался. Из окна дуло. Женщины
боялись рожать детей, а мужчины пили
водку и дрались. Конечно, это было не
единственное их времяпровождение, но, в
целом, именно на это жаловались друг
другу люди, попивая время от времени чай
без сахара. И хотя эта ситуация никого не
устраивала, почему-то никто ничего не
предпринимал, пока энергичный и
интеллектуальный полковник Надеждин не
предложил сделать в квартире Великий
Капитальный Ремонт. Эта идея вызвала
всеобщий энтузиазм. Даже тетя Дуня,
самый престарелый обитатель нашей
Комнаты, не могла не присоединиться к
общим чаяниям.
Некоторые
квартиранты, правда, не одобрили
предложение полковника. Но Надеждин был
не так прост: будучи сам астенического
телосложения, он прибегал в таких
случаях к услугам своих юных соратников
Г. (кажется, Георгия) и Б. (кажется,
Борислава), которые вели
интеллектуальные беседы исключительно
на дистанции вытянутого кулака. После
недолгого общения с ними почему-то все
становились горячими сторонниками
Великого Ремонта и первыми хватались за
инструменты в начале рабочего дня.
Полковник
Надеждин лично взял в свои руки
управление Великим Капитальным
Ремонтом. Он развел воистину кипучую
деятельность. По его предложению
мужчинам было запрещено пить, курить и,
особенно, нецензурно выражаться, а
женщинам разрешено рожать детей и
запрещено болтать с соседками на кухне.
Одновременно двое дюжих ребят Г. (кажется,
Георгий) и Б. (кажется, Борислав) были
поставлены за дверь в качестве охраны со
специальным приказом: «Никого не
впускать и никого не выпускать». Надо
сказать, что задачу эту они с честью
выполняли до самой старости.
Постепенно
в результате капитального ремонта были
снесены все внутренние стены, семейное
имущество обитателей Квартиры списано и
объявлено коллективным, а всеобщей
целью Комнаты стало создание Райского
Сада посредством неопределенно долгого,
но крайне целенаправленного
Косметического Ремонта.
Это
не могло не вселить законный оптимизм.
Обитатели Комнаты обрели, наконец,
долгожданную целостность и радость
бытия. По всеобщему мнению, ярче всего
это ощущение проявлялось, когда надо
было, например, принести мешок с бетоном
или шпаклевать щели вокруг окна. Только
проводя свой досуг в созидательном
труде, люди получали удовольствие от
жизни. Более того, Великий Косметический
Ремонт как великий этап Ремонта
Капитального почитался ими за святую
обязанность и цель. И как же могло быть
иначе, если тем немногим не верящим в
победу Великого Капитального Ремонта
предоставлялось лишь одно право — право
дискуссии один на один с юными силачами
Г. (кажется, Георгием) и Б. (кажется,
Бориславом). В общем, люди работали
вполне дружно и сознательно, и полковник
Надеждин искренне радовался за то, что
все так хорошо получилось.
Впрочем,
до победы Капитального Ремонта он не
дожил. Ранним зимним утром полковника
обнаружили скончавшимся от многолетней
неизлечимой болезни.
Смерть
полковника вызвала искреннюю скорбь.
Сколько слез было пролито, сколько речей
было сказано! И в самом деле, если бы не
полковник, то кто бы разрешил женщинам
рожать детей, а мужчинам запретил бы
пить? Благодарные обитатели Комнаты
создали не одну сотню изображений
полковника, записали все его изречения,
мысли и идеи и пообещали друг другу
всегда равняться на деяния своего
славного современника; при этом дюжие
ребята Г. (кажется, Георгий) и Б. (кажется,
Борислав), разумеется, не оставляли свой
вечный пост и тихо наблюдали за порядком.
Вскоре
по предложению некоего полковника
Железкина Комнате было присвоено
название «Комната имени полковника
Надеждина», а сами останки Надеждина
объявлены святыми мощами и выставлены
для поклонения в красном уголке Комнаты
(т.е. кухне). Люди, разумеется, благодаря
этой инициативе стали верить ему как
отцу и старались не думать о том, что
юные герои Г. (кажется, Георгий) и Б. (кажется,
Борислав) все чаще и чаще вытаскивают за
дверь соседей для серьезного разговора,
при чем почти никогда не приводят
обратно. Немногие вернувшиеся
рассказывали, что снаружи они
ремонтируют фасад здания и неловко
отворачивались, чтобы никто не заметил
их выражение лица.
При
полковнике Железкине мужчинам было еще
более строго запрещено пить, курить и
нецензурно выражать свои мысли; строго
запрещалось также чтение газет,
употребление в пищу мяса и молочных
продуктов; зато разрешалось сколько
угодно заниматься Косметическим
Ремонтом во внерабочее время будь то в
Комнате, будь то за ее пределами (туда
почему-то никто не хотел). Женщинам так
же разрешалось рожать, но запрещалось
воспитывать детей. Все без исключения
были обязаны работать на Великих
Стройках и Строительных Объектах.
Вместо чая вечерами стали пить
кипяченую воду.
Железкину
тоже не удалось увидеть победу
Капитального Ремонта, хоть он и
приближал этот день изо всех сил. Через
десять лет после воцарения его у власти
он также умер от неизлечимой болезни.
Злые языки говорили, что умер Железкин
неспроста, но быстро одумались после
того, как дюжие ребятки Г. (кажется,
Георгий) и Б. (кажется, Борислав) сдуру
чуть было не отправили на Косметический
Ремонт фасада всех живущих в комнате
врачей. Новый руководитель ремонта,
полковник Хвощев, вовремя их остановил и
пожурил, а чтобы обитатели Комнаты
поверили ему до конца, вернул наиболее
лояльных граждан с ремонта фасада и
заявил, что Железкин хоть и был
величайшим человеком современности, все
ж таки придавал фасаду слишком большое
значение.
При
Хвощеве было разрешено нецензурно
выражаться наедине с самим собой, есть
кукурузу и читать некоторые газеты.
Женщинам было разрешено воспитывать
детей, но, желательно, не своих.
Количество Строительных Объектов было
сведено к минимуму, зато работы там
стало больше. Вместо воды снова вошел в
моду чай, но сахар получали только самые
ответственные работники. После этих
нововведений другой полковник, некто
Безбрежный, объявил Хвощева сумасшедшим,
снова запретил употреблять кукурузу,
читать газеты и нецензурно выражаться, а
чтобы жителям Комнаты не было скучно,
опять-таки увеличил число Строительных
Объектов, не увлекаясь излишне, впрочем,
фасадом и чай запретил навсегда с
сахаром или без оного.
Заслуженные
герои Г. (кажется, Георгий) и Б. (кажется,
Борислав) к тому времени уже устали от
многих лет неусыпной заботы о жителях
Комнаты и лениво не замечали мелких
проявлений вольнодумства. Например, не
так уж строго наказывались выпивающие,
причем число их росло настолько
стремительно, что с какого-то времени
Безбрежного стали ассоциировать с
этакой Эпохой Запоя. Что же касается
самого полковника, то он оказался
значительно менее энергичным, нежели
предшественники, и проводил большую
часть времени во сне; по мнению выживших
после смерти полковника Железкина
врачей, это способствовало увеличению
продолжительности жизни Безбрежного.
Так
оно и вышло: полковник умер намного
позже своих предшественников, но вряд ли
что-либо успел понять, ибо и жил во сне, и
умер, не проснувшись. Ходят, правда,
слухи, что еще при жизни полковника
Безбрежного разыгрались, якобы, среди
прочих полковников споры: кто возглавит
после кончины Безбрежного Великий
Ремонт? Впрочем, домыслам этим нет веры
никакой, ибо после смерти Безбрежного
состарившиеся от ожидания полковники
сменяли друг друга ежегодно и дохли как
мухи. Единственный молодой их них, некто
полковник Горбатов, видимо, долго ждал
своего часа, и когда умер последний
престарелый полковник (некто Кучеренко),
с удовольствием занял его место. Так
закончилась всем надоевшая Эпоха Запоя.
Полковнику
Горбатову досталось тяжелое наследство.
Еще при Безбрежном ремонт, фактически,
не велся, а в последние года его
руководства начало рушится и то, что
построили предшественники Безбрежного.
Особенно
сильно пострадало окно. В общем-то, и
раньше из него временами сильно дуло, из-за
чего обитатели Комнаты простужались и
отправлялись лечиться на косметический
ремонт фасада. При Безбрежном окно
заколотили жестью, из-за чего в Комнате
установилась довольно комфортная
темнота (в сумраке не так были заметны
мелкме недоделки ремонта); однако, даже
из-за этого железного занавеса
продолжало сильно дуть. Более того,
некоторые несознательные граждане,
жалуясь то на астму, то на духоту, сами
нахально лезли к щелям между жестяными
листами. Это, разумеется, приводило к
тому, что заслуженные герои Г. (кажется,
Георгий) и Б. (кажется, Борислав) либо
выбрасывали ренегатов в окно, либо
отправляли их… в общем, понятно куда.
Оказавшись
перед лицом стольких проблем, полковник
Горбатов растерялся. Сначала он
разрешил едва ли не все, что запретили
другие, но потом одумался и снова
запретил хотя бы пить. Однако, поскольку
еще раньше он разрешил читать газеты,
люди уже знали о пользе пьянства и
прекращать пить не собирались. Тогда он
решил запретить читать газеты, а чтобы
это звучало убедительней, совершил
блестящее покушение на самого себя. В
результате его не поняли и вскоре
выгнали вовсе, а в руководители ремонта
за неимением полковников выбрали
сначала престарелого героя Б. (кажется,
Борислава), а когда он окончательно
деградировал, более молодого и
энергичного Г. (кажется, Георгия). Они
окончательно разрешили делать все, что
душе угодно, и даже содрали жесть с окна.
Именно при них впервые стали пить чай с
сахаром, причем все.
Зачем
мне потребовалась такая долгая прелюдия
для, в общем-то, небольшого вывода?
Отвечаю.
На
самом деле, я и сам не знаю, зачем я все
это написал. Меня переполняют великие и
светлые чувства, потому что я впервые,
как никогда, ощутил себя в самом
средоточении подлинно Великой Эпохи.
Историю
нашей Комнаты нельзя оценивать
однозначно. После переоценки наших
ценностей нельзя отказываться от всех
завоеваний Ремонта. Был выпрямлен
потолок, немногие оставшиеся стены
заклеены фотографиями из «Огонька», а
самое главное, что люди эпохи
полковников всегда испытывали высокий
эмоциональный подъем и подлинный
энтузиазм (разумеется, те из них, кто не
занимался ремонтом фасада здания).
Поэтому нельзя голословно утверждать,
что полковники управлением своим несли
только зло. Многие из них были вполне
честными людьми, и то, что некоторые
жители Комнаты не вернулись со своих
Строительных Объектов, имеет отношение
не к нашим руководителям лично, а, скорее,
к той жестокой эпохе, в которой
произошло становление нашей великой
Комнаты. К тому же нельзя забывать, что
именно в Период Запоя был, наконец,
подведен к завершению косметический
ремонт фасада здания.
Теперь,
к тому же, пришли совсем другие времена.
Если раньше полковники приходили и
уходили сами по себе, то теперь мы имеем
право выбирать своих руководителей.
Правда, мы пока еще не имеем права их
уволить, но кому придет в голову поднять
руку на начальника? Теперь у нас есть Г. (кажется,
Георгий, но в дальнейшем для краткости
Гэ)! И мы верим нашему великому Гэ, потому
что только человек, столько лет стоявший
за дверью, может привести нашу Комнату к
процветанию. И потому, несмотря ни на что,
мы живем лучше и веселее, чем раньше:
пьем, курим, нецензурно выражаемся,
употребляем не только кукурузу, но и чай
с сахаром, а женщины наши рожают детей и
сами же их воспитывают.
Что
еще сказать? Родившись в Эпоху Запоя,
теперь я возмужал достаточно для того,
чтобы делать наше общее дело вместе с
моими соквартирниками. Только если это
раньше называлось Великим Капитальным
Ремонтом, то теперь в наше
цивилизованное время, когда мы можем
спокойно смотреть в окно, не боясь
ужасов железкиновщины, мы говорим, что
строим Новую Обновленную Комнату. И
когда под руководством нашего Гэ мы ее,
наконец, достроим, я обязательно напишу
более полные мемуары, и в них
обязательно расскажу, в какое
счастливое время мы жили, и как много
сделал для этого наш великий Гэ.
ГОРДЫЙ ЖОРА БАЙРОН И ПЕТЯ БЫВШИЙ ШЕЛЛИ
O
love, they die in yon rich sky,
they
faint on hill or field or river:
our
echoes roll from soul to soul,
and
grow for ever and for ever!
Alfred
Tennyson, ‘The Splendour Falls on Castles Walls’, 1847.
Солнце
закатилось под дых неаполитанской
гавани; был полдень, и, видимо, из-за
традиционной жары четыре
аристократичных фигуры, прибывших
намедни из сияющей Альбионии, все еще
никак не могли взять в толк.
—
Жора! Жора! — не было ответа Оливии той,
которая с Синебрежного Моря гордо
выплывала с двумя резиновыми тапочками
в одинаковых руках.
Гордый
Жора Байрон прагматично поглощал
апельсины, солнца стеклянного уголочек
поглаживая запасливой украдкою; что же
касаемо перегнившей рыхлой Оливии, то
сушилась она прямо на засвеченном
горизонте, углом еще ниже уровня моря.
Параллельные ее тапочки розовели все
также терпеливо, с Синоеокого Моря
плавно катились куски инсектицидной
няни. Поперек песочного горна валялся
труп усопшего капитана Шелли с полным
составом несколько интенсивного
экипажа его верной супруги рядом,
прозываемой также Кровавая Маша, ибо
заведено было так. Гордый Жора Байрон
двусмысленно закидал ее апельсиновой
коркой и незатейливо рявкнул в
противоположную сторону:
—
Чего тебе, любовь очей моих, прекрасная
Оливия, дьявол тебя побери, дура?
Сентенция
сия не оскудоумела не так уж грубо
сколоченную Оливию.
—
Жора! А Петя-то Бывший Шелли так в
суровых водах Среднемокрого Моря
улепетнул, что неотложно поселился в
горизонтном изгибе.
Гордый
Жора Байрон властно окатил Оливию
куском рафинированного маринада и
храбро подкинул в телеса ее незаметную
алчную затычку. В полете том алчная
затычка слегка повредила верхний слой
эктодермы маленького гнусавого облачка,
вслед за чем на прыщавый нос Оливии с
ужасным треском произвольно плюхнулось
две вонючие капли.
—
Мир ему! — ответил Гордый Жора Байрон и с
помощью короткой ноги ловко разговелся
восхитительно малой терцией кокаина.
Тем
временем супруга капитана Кровавая Маша
восстанавливала неопределенно былой
иммунитет мужа, в результате чего через
три минуты Петя Бывший Шелли уже мог
ходить и улыбаться даже. «Дудли-бамс
бабли-думс», — демонстративно бормотал
он сквозь эффективный слой слюны,
покрывающий северо-запад полости рта, и
предумышленно манерно ловил червивыми
руками выступающие части тела Оливии, на
что Кровавая Маша последовательно
назвала его Августином Саровским,
Мадагаскаром и даже Френсисом Скоттом
Фицджеральдом, а Гордый Жора Байрон
прикидывал уже в руке тяжелый
франкенкронштейн.
—
Congratulations. My sincere congratulations for your successful arrival
to the my brain-way station…* — многоэтимологично
оговорился Гордый Жора Байрон и тотчас
разговелся еще на добрую октаву.
В
ответ на это изумленный Петя Бывший
Шелли утонул уже окончательно и потерял
способность. Оливия же, будучи умирающей
от ран, онемела; но то не ветер, так у
Матфея. Кровавая Маша по прибытию в
Альбионию опубликовала все
происходящее как результат создания ее
мужа буквально из ничего, а Гордый Жора
Байрон переплыл драгонфлаем
Среднегрязное Море и в Грецких Горах
сгинул без малейшего следа, смертельно
пострадав от омерзительных зубов
ядовитых османских оккупантов, но
разговляться даже тогда не перестал,
хоть кокаин у него и отобрали.
Когда
хоронили его, были последние слова такие
его: «Петя Бывший Шелли умер как
настоящий капитан… если он, конечно,
потом вспомнит об этом».
ПРОТОКОЛЫ СИАМСКИХ
БЛИЗНЕЦОВ
ПРОТОКОЛ № 1
Председатели
Объединенного Фонда Дуальной
Унификации Человечества господа Шарль и
Мари Жюмо, Монреаль: Прошу тишины! Еще тише! Тише, черт
побери! Вот так хорошо. Мы рады встретить
вас в Salt Lake City, state Utah, United Splinters of
America. Тема нашей сегодняшней встречи — «Стандарты
дуальной унификации человечества».
Слово имеют доктора социальной экологии
Мигель-Хосе-Антонио-Карлос-Дуэно и Педро-Фернандо-Мария-Хуан-Пабло
Сепаратос, Твинсский Университет,
Мельбурн. (Аплодисменты).
Д-ра
Сепаратос:
Уважаемая публика! Дамы и господа! Как
все мы знаем, человечество, то есть мы,
вступило в крайне тяжелый этап своего
развития. Наша планета переживает
тяжелый экологический кризис, популяции
вымирают, а дуальной природе нашего
бытия грозит сепарация и дегрессия. Не
желая никоим образом оскорбить
почтенное общество, мы, однако,
вынуждены затронуть для многих,
возможно, неприятную тему о наших
меньших братьях, о людях. (Шум
в зале).
Так
вот. Так называемые люди, если следовать
новейшим данным нашей науки, разумеется,
ничего не имеют общего с нами, Homo Siamus.
Их интеллектуальные возможности
ограничены, болезни неизлечимы, генотип
примитивен и нерентабелен. Однако, в
последнее время получила
распространение философская концепция,
согласно которой людям необходимо
предоставить некоторый минимум прав,
может быть даже где-то на уровне
домашних животных. (Возмущенный
шум в зале). В этом случае, как считает
ряд ученых, возможно нивелирование
последствий кризисных явлений и
достижение Дуальной Благодати. Данный
процесс мы называем «унификацией»,
отнюдь не стремясь подчеркнуть даже
иллюзорную возможность людей каким-либо
образом приблизиться к идеалу, то есть, к
нам. (Возмущенный
шум в зале, свист). И если мы не
собираемся лишаться своей дуальной
природы, то для достижения унификации
требуется совсем немного — сочленение
человечества. (Взрыв
яростного рева зала).
Разумеется,
эта спорная точка требует четкой
аргументации. Пока ее нет. Но она будет. (Председатели
призывают к тишине, их не слушают).
Интересующихся данной проблемой мы
отсылаем к последнему выпуску Twins
University Issues.
Большое спасибо, благодарим за внимание.
(Свист,
крики, отдельные возгласы: «Предатели!»,
«Марионетки!», «Достойно ответим на
провокации ООН!», «Да здравствуют права
эмбриогенных меньшинств!», «Бей людей,
спасай человечество!»).
Г-да
Жюмо:
Слово имеют проповедники Томас и Генрих
Манн, Калифорния.
Братья
Манн:
Братья и сестры! Братья и братья! Сестры
и сестры! Пожалуйста, сохраняйте
спокойствие! Выслушайте нас! (Шум
постепенно стихает). Мы представляем
собой Церковь Двуединых Ипостасей,
которая, как вы знаете, за последние
несколько сотен лет стала истинной
опорой всего нашего человечества. И цель
нашего появления здесь состоит в том,
чтобы нести вам слово Божье, которое
суть слово Истины.
В
действительности, священный текст так
называемой христианской церкви,
именуемый Библией, хоть и признаваем
нами, отнюдь не отличается полнотой и
корректностью. В первую очередь
полнотой и корректностью не отличается
Бытие. Почему-то Моисей не счел нужным
отразить тот факт, что при создании Евы
из ребра Адамова Бог вовсе не собирался
сделать Адама калекой на всю жизнь и
ребро из него удалять не стал.
Соответственно, не стал он удалять и Еву,
ибо «и прилепится мужчина к жене своей и
будут два одною плотью». И яблока
никакого не было. И змея тоже. Вернее,
змей-то был, но, так сказать, в идеальном
понимании двуединого начала —
двутелесный и двухголовый. Что,
собственно, и породило, в конце концов,
архетип Змея Горыныча. (В
зале недоуменное перешептывание).
Вернее,
яблоко тоже было. Но одно. Иначе я — я
тоже! — мы просто не знаем, чем можно
объяснить факт грехопадения! В самых
страшных видениях представлялось нам,
как, не сумев справедливо разделить плод
сей, Адам и Ева жестоко сражались друг с
другом посредством несовпадающих
частей тела, не в силах оторваться друг
от друга. Каждый тянул запретный плод на
себя, и когда яблоко, наконец,
разломилось, разъединились навсегда и
Адам с Евой.
В
итоге, Бог признал эксперимент по
созданию человека неудачным и отправил
отработанный материал куда подальше.
Так как выбора у него особенно не было,
ибо создал он только Землю, да и то
непонятно зачем, несовершенные,
отсталые люди заполнили собой весь мир! (Шум
в зале нарастает). Но мы-то,
приверженцы истинной веры, мы знаем, что
наши дни сочтены! Мы, истинные дети Бога,
мы чисты от природы! (Шум
в зале достигает апогея). Да, мы
прекрасны! Да, мы совершенны! И мы… да, мы
виновны в этом перед бастардами! Мы, дети
одних с ними родителей, мы встретим
мужественно день Страшного Суда и
разделим участь свою с нашими братьями! (Под
довольное улюлюканье зала
проповедников стаскивают со сцены).
Г-да
Жюмо:
Слово имеют доктора философии Аксель и
Йорг Рьюкенмарк, Королевская Академия
Осло.
Д-ра
Рьюкенмарк:
Не желая оскорбить или обидеть
предыдущих ораторов, мы хотели бы,
однако, напомнить, что человечество
вступило в третье тысячелетие, и научные
методы познания давно уже вытеснили
вашу схоластику. (Жидкие
крики из зала: «Безбожники! Прочь из зала!»).
Мы же представляем точку зрения,
выработанную философским направлением
дуалистического фатализма. Суть ее
состоит в том, что у человечества нет
спасения. Более того, для того, чтобы
отдалить конец истории, нам необходимо
отказаться от дуальной сущности,
совершив, таким образом,
экзистенциальное самоубийство. (Яростные
крики). Суть нашего предложения
заключается не в сочленении
недочеловечества, а в сепарации
человечества! (Ораторов
стаскивают со сцены).
Жюмо:
Слово имеют доктора психологии Линда и
Лена Антоновы, Софийский Университет.
Д-ра
Антоновы:
Занимаясь психологией семейных
отношений человеков и людей на
протяжении уже пятнадцати лет, мы
решительно отвергаем позицию докторов
Рьюкенмарк как ненаучную и не
соответствующую истине. В корне
неверную трактовку бытия,
представленную ими, можно
проанализировать даже на примере
человеческой и недочеловеческой семьи.
Как
вы знаете, людские семьи представляют
собой малую группу из двух и более
человек, состоящую из так называемых «жены»,
«мужа» и детей. Людская семья почти
всегда теперь носит нуклеарный характер,
то есть состоит не более чем в двух
поколениях на одной территории.
Наша
же цивилизация выработала более
развитую и устойчивую структуру семьи —
квадратичную. Сами подумайте, может ли
семья всего из двух человек справиться с
огромным количеством жизненных проблем?
Наши же семьи, состоящие из двух
нераздельных пар, обладают большим
потенциалом и, в итоге, более выживаемы.
Разве хотя бы это не доказывает
неполноценность так называемых людей?
Спасибо за внимание.
(Аплодисменты).
Д-ра
Рьюкенмарк:
Мы протестуем!
Жюмо:
Вам слово не давали. Слово имеют
председатели Национал-Генетической
Партии Германии Йозеф и Ханна Цвиллинге.
Цвиллинге:
Человеки! Мы обращаемся к вам так, ибо вы
заслуживаете только такого высокого
звания! Человеки! Близится эра нашего
вечного господства на Земле!
(Аплодисменты).
Мы
живем в тяжелое, полное испытаний для
нашей расы время. Мы присутствуем при
закате эпохи, когда старый порочный
миропорядок разрушается на глазах, и на
его развалинах набирают мощь пока еще
незаметные, но уверенные ростки новой
силы, новой правды, новой веры.
(Аплодисменты).
Так
называемые люди или недочеловечество
являются единственной обузой для нас.
Они используют наши ресурсы, потребляют
нашу продукцию, загрязняют нашу среду
отходами нашего же производства. Более
того, являясь участниками
международного тайного заговора, они
ведут скрытую борьбу против нас. Эта
мировая преступная организация
является сильным и опасным врагом, но
зато на нашей стороне сила нашей расы,
сила нашей крови. И мы чувствуем
приближающиеся силу и мощь человечества!
(Бурные аплодисменты).
Придя
к власти, мы будем обязаны расширить
наше жизненное пространство. Часть
недочеловеков нужно будет уничтожить
для устрашения остальных, прочие же
должны стать нашими рабами, призванными
только строить для нас, работать для нас,
жить для нас. Повиновение их будет
беспрекословно, ибо мы господа для них
по крови. (Бурные
аплодисменты, овации).
Недочеловеки
будут иметь право жить только в
специально отведенных для этого местах.
Никакое сосуществование вместе с нами
для них должно быть немыслимо. А чтобы не
подвергнуться угрозе уменьшения
жизненного пространства, численность
недочеловеков можно регулировать,
отстреливая лишних и запрещая браки.
(Бурные аплодисменты, овации, крики).
Пришло
великое время. Настал час борьбы. Жребий
крови брошен и в битве миров станет
понятно, что мы, только мы имеем право на
существование, достойное великих, ибо мы
совершенны! (Шум
в зале достигает апогея; ораторов
стаскивают со сцены, начинают качать; во
все стороны летят лавровые венки).
Жюмо:
По техническим причинам объявляем
перерыв на обед!
Д-ра
Рьюкенмарк:
Обедайте, обедайте! Долго не прообедаете!
Ха-ха-ха! Цианиды еще никого никогда не
подводили! Ха-ха-ха!
КОНЕЦ
ЗАПИСИ
ДЕКАБРЬ-17
Как
всегда, рано утром полковник Лавров,
начальник гарнизона закрытого города
Декабрь-17, обходил свои владения.
Утренний
бриз разогнал облака над Надеждинской
бухтой; молодые солдаты разгружали с
прогулочной яхты «La raison de l’existance» груз
арктических цветов, прибывший накануне
ночью из Усманска. «Кажется, все в
порядке», — подумал Лавров и уже
собрался было двигаться дальше, как
вдруг его окликнули. Навстречу
полковнику неотвратимо приближался
Гриша Доскин, молодой выскочка из
усманской газеты «На юго-восточном
посту».
—
Полковник! Илья Исаевич! Ну, пожалуйста!
Несколько слов для прессы! Скажите, что
японцы не пойдут на бомбардировки!
«Интересно,
этот человек и думает тоже
восклицательными знаками?» — подумал
Лавров.
—
Ситуация в целом под контролем, —
ответил он, — безопасности нашей страны
ничего не угрожает.
—
Скажите, что вы уверены в том, что вы
говорите!
—
Я всегда уверен в том, что говорю, —
жестко ответил полковник и направился в
сторону комендатуры отчасти по делам,
отчасти для того, чтобы избавиться от
назойливого журналиста.
«Первым
делом надо зайти к дежурному», — решил
Лавров.
При
появлении полковника молодой дежурный
страшно смутился, убрал ноги со стола,
спрятал в карман томик Акутагавы и
попытался вставить в лацкан алую розу.
—
Вольно, — снизошел Лавров, —
докладывайте.
—
Подготовка к японским ракетно-бомбовым
ударам в целом завершена. Улицы города и
крыши зданий засажены цветами и
кустарниками. Батареи зенитного огня
укомплектованы картошкой-скороспелкой
и сахарной свеклой повышенной
красительности, шипы на розах наточены и
приведены в боевую готовность.
—
Это хорошо... ладно, продолжайте боевое
дежурство.
В
помещение вошел подполковник Захаров,
командующий подразделением ПВО. На лице
его была написана тревога.
—
Товарищ полковник, получено донесение о
том, что ракетно-бомбовые удары японских
ВВС назначены на сегодняшний полдень.
Полдень...
да, этого Лавров никак не ожидал. Японцы
оказались подозрительно торопливыми!
После того, как бесславно провалилась их
провокация в приморских поселках
Васильковском и Незабудкинском, их
озлобление и наглость достигли предела.
Еще бы, ведь с самого начала основная
цель японцев так раз и состояла в войне
против озеленения самой могущественной
страны мира — России! И зная это, мы
никогда не шли на открытые боевые
столкновения. Но не ради мира, нет! Зачем
нам мир? Мы никогда не поддавались на
японские выходки даже не из лени, нет, а
из вредности. Если самые умные, так пусть
помучаются.
Зато
в результате постоянной военной угрозы
со стороны Японии наша оборонная мощь
воистину достигла фантастических
масштабов. Всю страну покрыла сеть
газонов, клумб, оранжерей и парников. Как
никогда огромное значение приобрели
военно-инженерные службы. Заводы по
производству боеприпасов выпускали
сотни тысяч тонн семян в год. Но то, что
японцы решили атаковать Россию так
быстро, снова сводило на нет все усилия
по подготовке обороны. «Ну, ничего, что-нибудь
придумаем», — успокаивал себя полковник.
Ровно
в половину двенадцатого он вернулся на
командный пост и стал ждать
бомбардировку. Следом за ним в помещение
вошел подполковник Захаров.
—
Не летят? — поминутно спрашивал Лавров
молодого дежурного.
—
Никак нет, — браво отвечал дежурный,
пряча за пазухой роман Кэндзабуро Оэ.
Наконец,
в пять минут первого показалось первое
звено японских бомбардировщиков,
прорвавшихся сквозь основную линию
российской противовоздушной обороны.
Выглядели они страшно: побитые
картошкой-скороспелкой, оскверненные
подтеками свекольного сока, они меньше
всего напоминали гордость
императорского воздушного флота.
—
Огонь! — приказал полковник таким
грозным голосом, что несколько
бомбардировщиков сами рухнули от страха
на землю.
В
воздух взметнулось несколько тонн
картофеля, но поздно: смертоносный груз
уже начал падать на землю.
—
Что они используют на этот раз? —
осведомился полковник.
—
Боюсь, что дикие кактусы.
—
Ерунда. Отправьте туда роту боевых
верблюдов.
—
Есть.
Тем
временем в воздухе появились российские
истребители-перехватчики и стали
поливать японские бомбардировщики
компотом.
—
Отлично, — удовлетворенно произнес
полковник и откинулся на спинку кресла.
Бой
продолжался еще несколько минут с
устойчивым позиционным перевесом в
пользу российской авиации, когда из-за
линии горизонта появилось второе звено
японских самолетов.
—
Применить тяжелую зенитную артиллерию!
—
Есть применить тяжелую зенитную
артиллерию!
В
воздух полетели тыквы, арбузы и дыни;
неповоротливая японская техника, нелепо
кружась вокруг своей оси, натыкалась
друг на друга и тяжело бухалась о землю.
Испуганные японские пилоты в ужасе
разбегались от боевых верблюдов,
прятались в клумбах, прыгали в кусты
шиповника, делали харакири и все равно, в
конечном счете, сдавались в плен. Тем
временем появилось третье и последнее
звено японских самолетов.
—
Боже, это кукурузники! Что делать? — в
ужасе прошептал Захаров.
—
Что ж... Применяйте последнее средство,
подполковник, больше выбора у нас нет, —
ответил Лавров.
Японские
кукурузники, сшитые из сверхпрочной
фанеры, сделали круг над городком и
начали сбрасывать из бомболюков свой
смертельный груз — йокогамскую
сиреневую плесень. Плесень растекалась
по улицам, стремясь поглотить на своем
пути все живое. В ее напластованиях
исчезали цветы, кустарники, домашние
животные.
—
Огонь! — скомандовал полковник.
Тотчас
открылись секретные резервуары и на
плесень полились тонны яблочной браги —
секретного оружия российской армии. При
соприкосновении с брагой плесень
темнела, съеживалась и, наконец,
взрывалась, оставляя после себя лужицу
коричневой неприятно пахнущей жижи.
Одновременно с этим направленный поток
яблочной браги ударил и по японским
истребителям, в результате чего те,
замедлив свое движение, плавно
опускались на землю, напоминая осенние
листья.
—
Ну вот, вроде и все... — произнес
полковник и, утерев пот со лба, тяжело
рухнул в кресло.
После
нападения японских ВВС на Декабрь-17
полковник Лавров был награжден званием
Героя России, рассказ о его подвиге с
массой нужных и ненужных подробностей
был опубликован в газете «На юго-восточном
посту» под заголовком «Суворов молодой
демократии». Нанесенный ущерб городу
удалось быстро возместить; снова были
разбиты газоны и клумбы; был выведен
даже новый сорт чайной розы под
названием «Декабрь-17».
Иногда
мне даже кажется, что эта роза у меня на
столе тоже называется «Декабрь-17», хоть
это и не так.
ДИКТАНТ
# ВЕНОК ИЗ ОДУВАНЧИКОВ # КРУГИ # РАЗГОВОР
С БЛОКНТОМ (в соучастии с Мэджем Ли) # КОМНАТА # ГОРДЫЙ
ЖОРА БАЙРОН И ПЕТЯ БЫВШИЙ ШЕЛЛИ
# ПРОТОКОЛЫ СИАМСКИХ БЛИЗНЕЦОВ (в
соавторстве с Анджеем Вишневским) # ДЕКАБРЬ-17
|
