|
Алексей
Караковский ФЛЕЙТА-СЯКУХАТИ
(Рассказ, 2001)
1.
Пожилой
педагог из Курска оставил после себя в
приёмной неприятный животный запах и
лёгкое недоумение от не относящегося к
работе вопроса, почему уже 17 декабря, а в
Москве ещё до сих пор не продают ёлки.
Награждённый непониманием, он удалился,
и мы с Оксаной вздохнули свободнее в
прямом смысле слова.
Оксана
выглядит меня моложе на два года, но
старше на семь. Рядом с ней я не чувствую
ни своего, ни её возраста, потому что я
пришёл получить характеристику для
представления в отдел аспирантуры, и я
не вспомню об Оксане до следующей
характеристики.
Можно
идти, и я выхожу через лестничный пролёт
на улицу, не забыв сказать привет Женьке
Андреевскому, Таньке Озерецкой, Серёге
Королёву, Даше Платоновой и ещё
нескольким парням и девчонкам, с
которыми я когда-то вместе учился.
Сейчас я готовлюсь покидать страну, и их
существование заранее ничего для меня
не значит, так же как и секретарша Оксана
из приёмной декана факультета
педагогики и психологии Виталия
Александровича Сластёнина. Я уже уехал
отсюда, не приехал туда, а осталось всего
две недели до Нового Года, и меня уже нет
в этом году, как и нет ещё в будущем. Я уже
не родился, я ещё не умер.
2.
Собственно
говоря, идёт великий снегопад. Мыльная
пена покрывает лобовые стёкла черепашно
ползущих автомобилей, окружает
изысканными абажурами светочи фонарей и
даже свисает с носа памятника
всенародно великому артисту Никулину.
Но
это в Центре. Если верить слухам, то в
сравнительно густо населённых, но более
пустынных окраинных районах Москвы
ситуация близка к катастрофической.
Немалая часть многоэтажных домов
засыпана, как минимум, на треть; а тихие
городские речки Яуза, Городня, Лихоборка
и Сетунь вышли из упокоенных веками
берегов и понесли дикие буранные потоки
концентрическими кругами вдаль — от
Новгорода к Липецку, от Мурманска к
Оренбургу… что уж там говорить о
грустных хрущёвых кирпичиках,
похороненных в памяти до ближайшей
оттепели на бескрайних просторах белого
безмолвия Карачарово, Медведково и
Перово?…
Мир
аннулируется входом в подъезд. Я
поднимаюсь по тёмной, заснеженной
лестнице, оставляя за собой только
длинный путь червяка от одной границы
яблока к другой такой же границе.
Младенцы
вползают в мир. Я это точно знаю по
тайной манере падения снега, увядания
цветов, истончения света на льдистом
отблеске стали. По другим, не менее
неуловимым признакам я отмечаю закат
солнца, падение планет, повышение уровня
мирового океана и даже незаметное
цветение скромной шишечки
можжевельника, спрятавшейся от людского
глаза где-то далеко на юге или юго-западе…
Но и это знание — эмбрион. Откуда оно?
Зачем? Я не знаю. Спасёт ли, сохранит? Или,
напротив, уничтожит? И на это нет ответа.
Будет ли иметь продолжение? К чему ведёт?
К тому, что под снегом? Вряд ли…
Истина
всегда носит в себе черты
апокрифичности. Я никогда не приближусь
к ней — ни на сотую часть диаметра
яблока.
3.
Я
приезжаю в бухгалтерию за зарплатой, но
Светланы Ивановны опять нет на месте. Я
ищу Олю, но и она отсутствует. «Женщины
всегда неохотно расстаются даже с
чужими деньгами», — фальшиво думается
мне.
Звонит
мобильный телефон, и все, как обычно,
сразу же начинают рыться в карманах и
сумках, но это у меня. «Лёх, привет,
деньги получил?» — «Да, встречаемся
через двадцать минут на «Профсоюзной»!».
Я получаю зарплату за нашего
внештатного сотрудника Воскобойникова.
Максим
Воскобойников работает в отделе кадров
ГУВД, но у нас платят больше. «Держи… две
тысячи… пятьсот… десять… двадцать…
пятьдесят… ещё семь буду должен. Или — в
фонд голодающих детей Сомали» — «Нет, на
Сомали не соглашусь, только — Анголы!» —
«Ну, Анголы так Анголы…» — «Может, по
пиву?» — «Не получится, Макс, мне уже
пора… лечу!» — «Ну, лети-лети… попутный
ветер в спину…».
И
опять — суета-суета, метро-метро… до
следующей зарплаты, Максим.
4.
Один
из видов существования, выходящего за
пределы повседневной торопи и сумбура —
сон. Но мне опять всю ночь снились какие-то
нимфы, танцующие какие-то идиотские
танцы с такими же картонными цветами и
наперебой объясняющие закономерности
тоники каких-то уродливых духовых
инструментов, похожих на огромные бочки…
наверное, всё это потому, что уже месяц,
как я случайно купил у старика-японца
маленькую грациозную флейту сякухати,
но так до сих пор не смог издать на ней ни
звука. И не смогу, если так и буду ездить
с ней в метро, украдкой пытаясь выдуть из
её нутра хоть какое-то подобие привычной
мне гаммы…
Нужно
просто успокоиться и признать, что
никогда не жить моей расплывчатой
переменчивой сущности в одном из тех
воздушных замков, возведением которых
так некогда прославился Фома-Апостол,
никогда не ходить по заповедным рекам
земным и небесным, никогда не вкушать
нектар плодов запретных и праведных,
никогда не продолжаться и в никуда не
исчезать… а просто присесть на пол в
самом уютном уголке моей квартиры (на
кухне), закрыть украдкой глаза и
осторожно увидеть сияние уже зашедшего
солнца между сомкнутых век горизонта и
вечного неба… может, только тогда
маленькая бамбуковая флейта сякухати
начнёт подчиняться воздуху, исходящему
из моей груди…
5.
26
декабря жизнь ещё не кажется открытой и
простой, когда идёшь торопливой
походкой куда-то врозь по Большой
Черкизовской и Малой Пироговской, 1-й
Тверской-Ямской и 2-й Брестской. Остаётся
всего лишь два рабочих дня (основной
день торжества очень кстати выпадает на
понедельничье число), но в течении них
надо успеть реабилитировать себя за
весь год. В конце концов, я обещал
заведующей международным отделом
подать все документы ещё до праздников.
Мне
все предрекают большое будущее за
рубежом. И Женька Андреевский. И Таня
Озерецкая. И Серёга Королёв с Дашей
Платоновой. И даже декан нашего
факультета педагогики и психологии
Виталий Александрович Сластёнин. Лишь я,
один я — не предрекаю никакого будущего
за рубежом, потому что не вижу ни
малейшей умозрительной возможности
предрекать кому-либо какое-то будущее…
и себе, в том числе.
Я
думаю обычно о другом. Например, о словах.
Ведь это же очень интересно — Слова?…
Слово,
написанное отдельно, часто приобретает
такую одухотворённую, почти мистическую
красоту, что необходимость других слов,
написанных прежде, уже не кажется
неизбежной. Не
обязательно также специально отбирать
слова и их звуки; любое сочетание фонем,
написанных посередине свежего белого
листа кажется оправданным и достаточным.
Можно написать так: ЯХДРВФ. Или: ТРДЭКТСТ.
Или: ВРЕМЯ. Или: СТАРОСТЬ. От перемены
слов и звуков смысл этой мифоподобной
самодостаточной красоты не меняется.
Но
почему, почему остаются ещё слова?
Остаётся: МУАЛИУ. Или: ИОЭАНИЭ. Или: ЛИАНА.
Или: ЛИЛИЯ. И ещё остаётся огромное
множество слов, красоту которых слышишь
так одновременно, что и не хочется
специально её подбирать.
Если
бы я хотел написать роман о себе, я бы
написал его так: «ИСТОРИЯ МОЕЙ ЖИЗНИ.
1978-1978». И поставил бы точку взамен
умиротворяющего, возносящего слова «КОНЕЦ».
6.
Из
дома на улицу — бесплатно. Автобусом до
метро «Выхино» — 4 рубля. До метро «Преображенская
площадь» — 3,5 рубля (по тарифу карточки
на десять поездок). Пешком до работы —
бесплатно. Отпрошенный у начальства,
обратно в метро — и до «Фрунзенской» —
ещё 3,5 рубля. Пешком до отдела
аспирантуры — бесплатно. Обратно
несолоно хлебавши и до метро «Белорусская»-кольцевая
— 3,5 рубля. Пустое обивание порогов,
дурное настроение от длинных очередей и
мобильных телефонов — бесплатно.
Бесславное возвращение в метро и
дальнейшее следование до станции «Цветной
Бульвар» — 3,5 рубля. Продолжительное
отсутствие событий, переходящее в
лёгкое умопомешательство, звонок в
вышестоящие органы, ну и, конечно,
курение на крыльце с Женькой
Андреевским, Таней Озерецкой, Серёгой
Королёвым и Дашей Платоновой —
бесплатно. Погружение в метро уже до «Ясенево»
(там живёт знакомый переводчик) — 3,5
рубля. Автобусом три остановки в сторону
«Калужской» — 4 рубля. Получение
половины обещанных переведённых
документов, лёгкая надежда на успех,
переходящая в эйфорию от предчувствия
окончания дня — бесплатно. Откат назад
тем же самым автобусом до того же самого
метро — бесплатно (остался незамеченным
кондукторшей). Окончательное погружение
в метро по дороге домой — 3,5 рубля.
Долгое морозное ожидание автобуса № 669
— бесплатно. Пятнадцатиминутное
пребывание в знобящем инее салона — ещё
4 рубля. Пешком от остановки домой,
горячий чай, в ванную, полчаса у
телевизора, пока сохнет голова, в койку,
сонные объятия влюблённой жены —
бесплатно…
33
рубля в день — небольшая плата за
компромисс с реальностью.
7.
Да,
и ещё о метро.
В
нём, например, ежедневно подвергаешься
атакам розничной торговли. Конечно, мне
всё равно (хотя, впрочем, бывает, купишь
гелевую ручку, чтобы записать очередной
сюжет), но находятся люди, для которых
покупка бесполезных вещей — привычный и
испытанный способ бороться с навязчивой
транспортной скукой. Тогда я начинаю
присматриваться к продаваемой рухляди,
пытаясь убедить себя, что на самом деле
она для чего-то нужна… и не могу.
Не
помню, что меня раздражает обычно больше
всего из навязываемых товаров, но сейчас
одно из первых мест безраздельно
занимают новогодние украшения. Груды
фальшиво блестящего полиэтилена,
аморфный пластик индифферентно
болтающихся на связке дедов-морозов —
всё это вызывает в лучшем случае
ощущение материи, но уж никак не
предметов, и, тем более, не символов.
А
ведь именно сегодня я договорился с
собой не менять никаких имён. Тяжёлый
шаг, но иначе невозможно поверить в
существование значений, которые несут
символы. Судите сами: ведь если я назову
Женьку Андреевского Серёгой Королёвым,
а Таню Озерецкую Дашей Платоновой, это
уже не будут Женька Андреевский и Таня
Озерецкая. Это будут Серёга Королёв и
Даша Платонова. Поэтому, чтобы доказать
существование Женьки Андреевского и
Тани Озерецкой, я начну с того, что
назову их своими именами. А Серёгу
Королёва и Дашу Платонову — своими. И
Виталия Александровича Сластёнина —
тоже.
Имя
— ненадёжная основа для миропонимания.
И всё-таки есть ещё более ненадёжные
символы и знаки, чем даже имя.
8.
Последний
отсчёт необходимых в уходящем году
действий не внушает никаких надежд. За
оставшиеся несколько дней я должен
проехать ещё не один десяток километров
по Москве, встретиться или созвониться
не с одним десятком людей в различных
учреждениях, на станциях метро и просто
в квартирах.
—
Но ведь Новый Год будет? — не верящим в
реальность вещей голосом спрашивает
меня жена.
—
Да, наверное… — так же неуверенно и
думая совершенно о другом отвечаю я, и мы
понимаем, что Новый Год БУДЕТ, потому что
он просто-напросто ДОЛЖЕН БЫТЬ, ну и
вообще часто СЛУЧАЕТСЯ в это время года,
и так далее…
—
Надо позвать гостей… и ещё я что-нибудь
приготовлю… — хмуро говорю я и ухожу в
круглосуточно-круглогодичный
супермаркет, потому что уже половина
второго ночи, а время — дорого… ох, как
дорого время… никаких ночей не хватит,
чтобы покрыть дневные долги…
Вообще,
с завидной регулярностью кажется, что
кроме цели и движения к ней ничего не
существует. Объективно это сводится к
перемещениям на общественном
транспорте и к тому, что обычно за ними
следует, но иногда бывают и нюансы. Вот
вчера я, например, встречался на «Третьяковской»
с Сашкой Копыловым, и мы в течение часа
болтали с ним на абстрактные темы, ибо не
виделись — страшно подумать! — семь лет.
Нет,
безусловно, не могу сказать, что мыслей и
чувств нет совсем, но главного, наиболее
необходимого из
них, определённо не хватает. Сегодня —
покупал сладкую кукурузу и размышлял: «Присутствует
ли в мире сейчас специфическая
рождественская аура? Если присутствует,
то отчего же она так мягко и настойчиво
обходит меня стороной? Или же ничего не
существует, ибо ДОЛЖНОСТИ существования
в данном случае всё-таки не достаточно?».
Ответ
пришёл сам собой из уст случайно
прошедшей мимо женщины. «Смотри», —
произнесла она в сторону степенно
шествующего через рынок мужа, — «Вон,
видишь, и здесь столько всего покупают…
много так… куда им столько…».
Я
понял: дело не в Новом Году. Это просто
Праздник. И те, кто отмечают Праздники,
просто составляют собой информационное
большинство, заставляя всех поверить в
это что-то и испытывать небывалый
эмоциональный подъём от внезапно
наступившего мгновения счастья.
9.
Утро
31 декабря я встречаю с ощущением
катастрофы — и не зря: на реабилитацию
остаётся лишь несколько часов
безвременно уходящего года.
Покидав
в сумку бумаги, торопливо выбегаю из
дома, на ходу набирая на мобильной
трубочке заветные телефонные номера с
мольбами о помощи и всепрощении.
Динь-дон-дон-динь-динь-дон-динь.
«Здравствуйте… знаю… сегодня 31-ое…
спасите… где был раньше?… везде, но
только не у Вас… обычно я всё успеваю…спасибо…
с Наступающим…».
Динь-динь-дон-дон-динь-дон-динь.
«Алло! Алло!… Спасите!… экстренная
помощь… в Тихоокеанском пространстве
гибнут киты!… во сколько?… в двенадцать…
Грузинский переулок… приеду… спасибо
за понимание… с Наступающим…».
Дон-дон-динь-динь-динь-дон-динь.
«Мир Вам… хозяина Вселенной, пожалуйста…
не туда попал?… ах, регистратура… нет,
мне нужен шеф… ну, ладно… тогда
передайте, что Бодхисатва возвращается
на юг — в отпуск»
Динь-дон-динь-дон-дон-динь-дон.
«Алло! Алло! Вселенная!… Вселенская беда!…
Катастрофа!… Умирает уникальное,
единственное во всём мире Слово!… Всё
зависит только от Вас!… Что? Какая такая
печать?… Хорошо, через проректора —
значит, через проректора…».
Так
и вбегаю в автобус — непрерывно звеня
телефоном и оглашая информационное
пространство пронзительными криками «SOS».
10.
Вперёд-вперёд!
Вот уже все документы подписаны,
подколоты — любо-дорого! Теперь
остаётся отвезти их лично проректору,
потом успеть на железнодорожный вокзал
за билетами в Киев, куда мы собираемся
ехать на Рождество, и домой — где уже
ждёт накрытый стол, суетится среди
довольных гостей нарядная жена, а
главное, где меня ждёт окончание
мучительных дней моих…
В
недолгий промежуток от «Тверской» до «Аэропорта»,
прислоняясь к тому, к чему, если верить
надписям, прислоняться нельзя, успеваю
поймать в объятия краткое испуганное
сновидение, в котором я глажу как бы
кошку и в то же время старательно дую во
флейту сякухати. Впрочем, когда кошка
достигает степени блаженства и начинает
вкрадчиво мурлыкать, флейта неожиданно
издаёт глубокий и мучительный стон и
вдруг замолкает опять. Ошарашенный я
выбегаю из вагона, и уже через десять
минут, сделавший все необходимые дела и
двигающийся в обратном направлении, я
никак не могу опознать мгновение
пространства, где меня посетило
наваждение.
На
вокзале пустовато, и нет присущей ему
эйфории — потому что все билеты на
ближайшие поезда давно распроданы, а на
более отдалённые перспективы в такое
время покупают билеты либо сумасшедшие,
либо люди в безвыходном положении, либо
такие, как я — делающие это согласно
заложенной программе. Покупаю два
купейных до Киева, отбиваюсь от радостно
пьяной (или пьяно радостной?) компании
молодёжи и, лишь погрузившись в нужный
вагон метро, смотрю на часы: 20:58. Времени
вполне достаточно, и доехав до своего
ежедневного «Выхино», я уже неторопливо
покидаю вагон и выхожу на морозную
заснеженную свободу.
11.
Для
того, чтобы дойти пешком до моего дома,
надо пересечь пристанционную площадь,
обогнуть по периметру вещевой рынок,
пересечь подземным ходом Рязанский
проспект, пройти по мосткам
незамерзающий ручей у западного придела
храма и дойдя по брусчатой мостовой до
Ташкентской улицы и кинотеатра «Волгоград»,
двигаться дальше по Северному склону
Священного Хребта до старинной книжной
лавки, слева от которой, собственно, и
помещается моё жилище — прямо напротив
местной префектуры.
Я не
встречаю никого по пути, лишь снежные
бураны, достигшие наших мест из
таинственных русел Городни и Сетуньки
заметают императорские розовые сады и
плавно подбираются к козырьку подъезда
соседнего многоэтажного дома. Я держусь
левой стороны улицы; руины
монастырской гостиницы брежневской
постройки защищают меня от сырого и
пронизывающего ветра. Скоро, уже скоро
северный склон, скоро моя книжная лавка.
Ветер
завывает так, словно пытается играть
одновременно на сотне сякухати.
Повинуясь его прихотям, достаю флейту и
я, но ветер не может играть на ней — ибо
есть флейты от земли и есть флейты от
неба… обличённый тайным знанием, я беру
в руки непокорный инструмент и со
священной дрожью пробую воздух.
Сначала
гул ветра заглушает мои потуги, но уже
через минуту дрожь бамбука наполняет
мои пальцы блаженством, ведь не слыша
звука, они первыми чувствуют его на
ощупь. Через мгновение его слышу и я —
низкое тяжёлое атональное гудение,
поющее своей шёлковой тяжестью о том,
чём не пою я, да и не спою никогда…
«О-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о!»,
— надрывной болью стонет флейта и вслед
за ней стенаю и я, ибо уже никогда не
дойти мне до дома и не принять скромные
дары, принесённые в Дворец мой земной…
12.
Видимо,
мой мобильный телефон звонил довольно
долго, и, что характерно, звонили именно
мне. Торопливо убрав флейту сякухати в
заботливый кейс, я приготовился
принимать упрёки за задержки, но вместо
этого услышал радостный голос жены: «С
Новым Годом! Ты знаешь сколько времени? Я
волнуюсь!… Когда приедешь?…».
Я
сказал, что сейчас, и пришёл
действительно через несколько минут.
Правда, если мои часы так и показывали
20:58, то ходики на кухне упорно обвиняли
их во лжи, выдвигая свою торопливую
версию — 0:17.
Мы
выпили шампанского, и Новый Год
действительно нам показался лучше
предыдущего. Но это уже, пожалуй, совсем
из другого сюжета, а о сюжете года
минувшего пусть допоёт до меня
маленькая бамбуковая флейта сякухати…
|
