ГЛАВНАЯ

Алексей Караковский

ЖИЗНЬ НАСТОЯЩИХ ВОЛШЕБНИКОВ
(Цикл рассказов, 1997-1998)

ВВЕРХ! # СЛУЧАЙ НА РАЕВСКОМ КЛАДБИЩЕ # РЕСПУБЛИКА БЛАГОДЕНСТВИЯ # ОЧКИ # БЕРЕНДЕЕВ И БАЛАКИРЕВ (сцена) # СКРИПАЧ ПОВИДЛОВ # СРОЧНЫЙ ГРУЗ (сцена) # СУДЬБА УЧЁНОГО # БЕССТРАСТНЫЙ АНАЛИЗ (рассказ, написанный на лекции по психиатрии)

ВВЕРХ!

Канареев сидел в углу грязного питейного заведения и размышлял о смысле жизни.

Каждый день в одно и тоже время у телефонной будки на углу Садового кольца и Цветного бульвара он встречался с Ганьшиным, Мамедовым и Славским. Они шли пить. Делали они это без особых целей: просто, как и многим другим холостякам, им было негде убить несколько часов после окончания рабочего дня.

Но Канареев был не так прост. Он не работал в собесе, как Мамедов, или младшим научным сотрудником в НИИ, как Ганьшин, или лаборантом в анатомичке, как Славский. Канареев вообще нигде не работал. Каждое утро он приходил в близлежащее питейное заведение, покупал кружку пива и начинал думать.

Научная проблема, являвшаяся причиной усиленной работы его интеллекта, была проста и стара как мир. Основываясь на новейших исследованиях в области парапсихологии и биоэнергетики, Канареев хотел испробовать на себе открытый им метод левитации. Из-за этого его мучила бессонница, из-за этого он пил, как могильщик, из-за этого он постоянно ходил по свету полностью погруженный в сои мысли. Он мечтал о полетах вполне искренне и более всего верил в свой успех.

Но сегодня, допив свою кружку пива, он не стал заказывать следующую и, закутавшись в плащ, вышел. Путь его лежал во двор.

У подъезда никого не было. «Пора!», — решил Канареев. «Пора!», — безмолвно согласилось затянутое облаками, переменными осадками и прочей погодой небо. Приближение сильного энергетического потока он ощутил сразу. Надо было срочно придумать способы управления им.

Задача не решалась. Канареев искал в своей голове идеи, но ни одной найти не смог. Тем временем, ноги его оторвались от земли сантиметра на два, и расстояние это грозило увеличиться.

Озарение Канареева посетило неожиданно. «Я буду управлять полетом, делая соответствующие движения полами своего плаща», — решил он и задал себе необходимую установку. «Порядок», — облегченно вздохнул Канареев и… взмыл в небо.

Впрочем, выбранная траектория оказалась неудачной, ибо была направлена в окно одного из домов. «Не хватает еще и за стекло потом платить», — испугался Канареев и резко взмахнул полой плаща. Окно стало удаляться, но тут Канареев ощутил резкий удар и понял, что зацепился за дерево.

На освобождение от веток ушло минут десять. Менее всего Канареев хотел быть замеченным кем-либо за это время. Но вот настала и она, долгожданная свобода. Славный исследователь снова взлетел в небо…

Знакомые дома, улицы удалялись стремительно и неотвратимо. Небо же, наоборот, ближе не становилось. Канареева охватил безотчетный страх. Он хотел обратно.

Происшедшее следом событие стало для Канареева неожиданно неприятным, ибо он, сам не поняв как, оказался вдруг летящим вверх, да еще вниз головой. Взмахнув плащом, Канареев перевернулся и увидел далеко внизу испуганное, истошно орущее маленькое существо. Это была обычная ворона, случайно задевшая наряд исследователя.

Дальнейший спуск на землю обошелся без драм. Аккуратно миновав встречный энергетический поток, он проделал лихой вираж и пошел на посадку у телефонной будки, где обычно его ждали друзья…

Через пять минут они появились. Канареев услышал шум мотора автомобиля, а через некоторое время увидел рядом довольного собой Славского.

— Канареев, пошли пить!

— Да… Это надо обмыть.

— Что?

— Ты понимаешь, я летал! Я парил над землей!

Славский с опаской оглянулся. У машины курил Мамедов с совершенно непроницаемым лицом. Ганьшин у руля делал вид, что спит.

Канареев забеспокоился. Он чувствовал, что ему не верят.

— Я правда умею летать! — убежденно произнес он и в качестве доказательства взлетел на метр вверх и опустился тотчас на землю.

Славский пулей бросился на заднее сиденье. Мамедов уронил окурок и на переднем сиденье шепотом забормотал мусульманские молитвы. Ганьшин же, не просыпаясь, ударил на газ.

Канареев остался один. Ему хотелось пива.
 

СЛУЧАЙ НА РАЕВСКОМ КЛАДБИЩЕ

 Вековые деревья сгибались под напором ветра и тихо перешептывались. Солнце пробивалось с трудом сквозь ветки. По когда-то чистым кладбищенским дорожкам гонялись друг за другом прошлогодние листья, обрывки бумаги, окурки и прочий мусор. Цвел хаос.

Вдоль унылой тропы какая-то бабушка везла на коляске своего внука. Она была уже очень стара, и прожитые годы клонили ее к земле. Иногда старушка останавливалась, чтобы отдохнуть и, переведя дыхание, снова толкала коляску вперед. В глазах ее была печаль.

— Бабушка, а где дедушка? — спросил внук.

Старуха печально вздохнула.

— Умер, внучек.

— А как это было, бабушка?

— Помнишь бетонный бункер у нас во дворе?

— Помню, бабушка.

— Когда-то его не было. А шесть лет назад старший управляющий собрал всех жителей дома и зачитал новый приказ правительства о гражданской обороне населения. И тогда мы стали строить бомбоубежище…

Старуха перевела дыхание и замолчала.

— А что было дальше, бабушка? — нетерпеливо спросил внук.

— Потом… Потом однажды над нашим районом пролетало четыре тяжелых бомбардировщика. И они сбрасывали бомбы. Все попрятались в убежище. И тут дедушка вспомнил, что он забыл дома свою любимую курительную трубку. Ему было бы очень жалко, если б она потерялась в руинах…

— И он пошел ее искать?

— Да, он пошел ее искать… Но не прошел он и десяти метров, как упала бомба…

— На него?

— Нет, на наш дом. Дедушка упал на землю и заплакал.

— В него попал осколок?

— Нет, просто ему было очень жалко трубку.

— И тогда он умер?

— Нет, его, конечно, пытались спасти… Но он умер от инфаркта еще по пути в госпиталь.

Воцарилось молчание. Наконец, внук произнес:

— А где его могила?

— Вон там, справа.

— Я хочу посмотреть.

Коляска не хотела подкатываться к пригорку, на котором находилась могила. Никакие старания старухи не приближали внука к могильной плите.

— Бабушка, а можно, я подойду?

— Можно, внучек.

Внук вцепился руками в костыли и с усилием поднялся с коляски.

— Вот теперь мне видно, — поглаживая седые усы, произнес он.
 

РЕСПУБЛИКА БЛАГОДЕНСТВИЯ

За окном опять выла сирена. «Интересно», — подумал Рауль, — это опять бомбардировка, или просто кто-то пнул ногой по автомобилю с сигнализацией?» Нет, конечно, это никакая не бомбардировка… Войны не было уже двадцать пять лет… Господи, да что же это? Рауль заставил себя окончательно проснуться и, спотыкаясь в темноте о дрова, сготовленные на зиму, поплелся в другой конец лачуги, где, как, наконец, догадался Рауль, рыдала его внучка Мирабель.

— Отчего ты не спишь, маленькая? — заботливо спросил Рауль, склонившийся над коробкой из-под бананов, где под старой шинелью деда обычно спала девочка.

— Оттого, что мне скучно, дедушка, — плаксиво произнесла Мирабель и слегка высунула голову из-под кучи тряпья, — расскажи мне что-нибудь. Ты так хорошо рассказываешь сказки! Ни Луис, ни даже дядя Мигель так не умеют.

— Хорошо, слушай.

Старик закурил последний окурок и приступил к рассказу.

— Было это в далеком 2047 году. В те времена люди часто убивали друг друга и называли это войной. А еще они заставляли делать друг друга что-либо против желания и называли это властью. Землю потрясали эпидемии, войны, политические перевороты.

— А что это такое, дедушка? — спросила Мирабель.

— Ты слушай, — строго произнес Рауль и продолжил свою историю:

— Однажды утром люди проснулись и поняли, что все это слишком скучно. Им захотелось чего-нибудь большего, но где ж это взять? И тогда началось самое страшное — равнодушие.

На улицах стало пусто: больше некому стало митинговать. Экономика пошатнулась — телевизоры, плэйеры, лазерные проигрыватели и жвачка Wrigley`s стали никому не нужны. Люди сидели по квартирам, ходили на работу или просто ничего не делали. Даже в тогдашних великих державах мира — Соединенных Штатах Америки и России появилась реальная перспектива полного политического и экономического краха, ибо правительства разбежались, а занять их место никто не хотел. Так было до тех пор, пока обычного рязанского электрика Серафима Софьина не заставили стать президентом России.

В те годы наша родина называлась Республика Куба. Это была единственная страна, которая не воевала, в которой не было эпидемий и государственных переворотов. Более того, это была единственная страна мира, руководителям которой удалось построить на своей территории подлинно социалистическое общество! Не было счастливее страны, чем Куба. Равнодушие ее ни коим образом не коснулось; дружно и весело работали кубинские заводы и фабрики, крестьяне выращивали маис и бананы, правительство с удовольствием выполняло свой долг перед народом, а президент Ильич Рамирес Кастро был честным и справедливым человеком.

15 июня 2047 года так раз и произошло величайшее событие в мировой истории. После встречи на высшем уровне президент России Серафим Софьин и президент Кубы Ильич Рамирес Кастро провозгласили присоединение Российской Федерации к Республике Куба с целью выхода первой из затянувшегося политического кризиса.

Сообщение об этом событии вывело из состояния апатии весь мир (кроме, конечно, Кубы). В Великобритании с утроенной силой продолжились забастовки. Во Франции прекратилось магистральное движение поездов. В Германии встали угольные шахты. В США неумеренное высказывание политических требований вслух привело к массовой эпидемии фоностении. В Италии гибель начала грозить даже курортному бизнесу. В Саудовской Аравии власть несколько раз переходила из рук в руки, пока не исчезла вовсе. В Китае конфуцианцы и даосисты полностью истребили друг друга, подвергнув, таким образом, нешуточной угрозе многовековые китайские традиции демографического взрыва. Каталония, Страна Басков, Северная Ирландия, Южная Осетия и Одесская область провозгласили независимость друг от друга.

В общем, мир сошел с ума. Неподверженным этому влиянию остался лишь один человек — президент США Дэд Кеннеди, в прошлом бармен из Невады, назначенный на свой пост подобно Серафиму Софьину. Кеннеди первый оценил военную, экономическую и моральную опасность для своей страны со стороны новой супердержавы — Республики Куба. Не сумев собрать ни Конгресса, ни Сената, Дэд Кеннеди решил принять историческое решение в одиночку и, сев за стол переговоров с Ильичом Рамиресом Кастро, решил сдаться без боя. 15 июля 2047 года президенты двух стран официально провозгласили присоединение Соединенных Штатов Америки к Республике Куба…

Рауль закашлялся. Приобретенная на полях Девятнадцатой Мировой астма неумолимо приближала его к неминуемой смерти.

— А что было дальше? — нетерпеливо спросила Мирабель.

— Да ничего… Вот так и живем, — ловко ушел от ответа Рауль, поправляя протез на левой ноге, — есть хочешь?

— Очень хочу! — страстно ответила девочка.

— У меня есть, чем порадовать тебя. Смотри, что я нашел на площади.

В руках Рауля была горстка очистков от моркови и картофеля.

— Давай есть? — спросила с надеждой Мирабель.

— Давай, — согласился Рауль и отсыпал девочке две трети очистков.
 

ОЧКИ

 Боголюбов сидел на кресле в величавой позе и рассматривал себя сквозь преломляющие линзы очков. Он казался себе плоским. Он казался себе маленьким. Он казался себе нелепым. Он чувствовал, что похож на китайского фарфорового болванчика — неудавшегося Наполеона.

Очки были сильные — +7 диоптрий. У Боголюбова было именно такое зрение, но очки он надевал редко, ибо был горд.

Боголюбов продолжал разглядывать себя. Он был бесформен. Руки его были неправильных размеров и габаритов. Пальцы его были неестественно изогнуты. Даже ноги Боголюбова составляли нечто отличное от его экзистенции и ходили дурашливой, издевающейся походкой по самым невообразимым траекториям. Очки позволяли видеть Боголюбову эти и другие недостатки своей внешности, искажая мир.

Боголюбов сел за стол и попробовал поработать. Но написание трактата о христианской любви оказалось прервано в самом начале логической цепи, и Боголюбову не удалось ее восстановить. Написав несколько сильных, но общих фраз о нравственности и свободе воли, он остановился, не в силах писать дальше.

Открыл томик Толстого «Воскресенье». Не помогло.

И тогда Боголюбов начал умирать, ибо понял, что никому не нужен. Он снял бесполезные уже очки и лег плашмя на кровать.

Сначала у Боголюбова умерли ноги. Он чувствовал, как кровь и жизненные силы покидают сначала ступни, затем колени, и, наконец, вовсе исчезают. Боголюбов был счастлив, ибо теперь был избавлен от необходимости ходить.

Затем у него умерло все, что находилось ниже пояса. Боголюбов радостно ощутил отсутствие бремени физиологических потребностей.

Следующим остановилось сердце, и прекратила вздыматься и опускаться грудь. Боголюбов перестал чувствовать пальцы и понял, что руки тоже умерли.

Боголюбов чувствовал, как омертвение по шее доходит до головы… Это было последнее, что он чувствовал, ибо вслед за этим Боголюбов скончался.

Смерть длилась около тридцати пяти минут.

Очнувшись, Боголюбов побросал необходимые документы в портфель и выскочил из дома. Он опаздывал не работу.
 

БЕРЕНДЕЕВ И БАЛАКИРЕВ
(сцена)

БЕРЕНДЕЕВ. Алло! Балакирева будьте добры!

БАЛАКИРЕВ. Я слушаю. Но предупреждаю: остальные, которых вы попросили позвать Балакирева, вас не слушают. А кто это говорит?

БЕРЕНДЕЕВ. Это Берендеев.

БАЛАКИРЕВ. Какой?

БЕРЕНДЕЕВ. Из охранного агентства.

БАЛАКИРЕВ. А остальные?

БЕРЕНДЕЕВ. Кто?

БАЛАКИРЕВ. Не задавайте глупых вопросов. Конечно, Берендеевы.

БЕРЕНДЕЕВ. Все это — метафизика. А я звоню по делу.

БАЛАКИРЕВ. И в чем же вы находите различие метафизики и дела?

БЕРЕНДЕЕВ. Это меня не интересует. Но я уполномочен вам заявить, что вами до сих пор не погашен прошлогодний счет за услуги нашего агентства. Если вы не решите эту проблему, мы будем вынуждены обратиться в суд.

БАЛАКИРЕВ. А как вы считаете?

БЕРЕНДЕЕВ. Я — простой служащий. У меня нет своего мнения.

БАЛАКИРЕВ. А у других вас?

БЕРЕНДЕЕВ. Не мелите чепухи. У вас серьезные неприятности.

БАЛАКИРЕВ. Это-то как раз и есть метафизика. Все, что нас окружает, на самом деле не существует. Хотите, я сейчас пожму вам руку?

БЕРЕНДЕЕВ. По телефону?

БАЛАКИРЕВ. Да. Протяните, пожалуйста, вперед правую руку!

БЕРЕНДЕЕВ. Шарлатан!

БАЛАКИРЕВ. Протянули?

БЕРЕНДЕЕВ. Протянул.

БАЛАКИРЕВ. Вы почувствовали рукопожатие?

БЕРЕНДЕЕВ. Нет.

БАЛАКИРЕВ. Так я и думал. Это означает то, что вас нет на самом деле. Вы, как и весь мир, — плод моего воображения!

БЕРЕНДЕЕВ. Ваше место в сумасшедшем доме!

БАЛАКИРЕВ. А вас — вообще нет. Это все, что вы хотели мне сказать?

БЕРЕНДЕЕВ. Да.

БАЛАКИРЕВ. Вынужден прервать связь. Кстати, когда я это сделаю, у вас пропадет голос.

БЕРЕНДЕЕВ. Почему?

БАЛАКИРЕВ. Как это — почему? Потому что вас нет. Есть только ваш голос, да и то, лишь пока вы разговариваете со мной. Всего доброго.

Короткие гудки — 5-10 секунд.

БАЛАКИРЕВ. Как я ловко обвел вокруг пальца этого кретина! Ни за что не буду оплачивать счет!

БЕРЕНДЕЕВ (хрипит). Аааааа! Где мой голос? Ооуа! Почему я не могу говорить?
 

СКРИПАЧ ПОВИДЛОВ

 11 апреля соответствующим распоряжением правительства была запрещена музыка и разрешена еда. В то же утро выпал снег.

Фома Повидлов не был очень уж верующим человеком. Когда ему говорили, что он дурак, он обижался. Иногда он играл на скрипке в оркестре, но даже сам в это почти не верил, и когда ему напоминали об этом, он впадал в безумие и орал изо всех сил непонятное слово «мессир Шмидт». Впрочем, его любили. Сам он, правда, не очень-то этому доверял и всегда в случае опасности умел прикинуться футляром от скрипки. Лучшим его другом был контрабасист Потемкин, лишенный дара речи. Благодаря этому обстоятельству Повидлов мог на него положиться. В личной жизни Повидлов был неудачником, ибо в самые пикантные моменты резко переставал верить влюбленным в него дамам. Дамы обижались и покидали его поле зрения. Тогда он начинал не верить их исчезновению и поэтому… ну, в общем, такой уж он был человек, этот Повидлов.

11 апреля Повидлов проснулся и посмотрел в окно. Везде лежал снег. «Вранье. Обман зрения», — решил Повидлов и отвернулся от окна. Тогда он решил позавтракать и, закрыв занавески на кухне, тайком полез в холодильник. В морозильнике он нашел четыре котлеты и стакан кофе. Удобно устроившись на второй полке холодильника, он включил радио и начал есть.

Музыкальная программа прервалась так неожиданно, что Повидлов чуть не откусил край стакана вместо котлеты. По радио передавали новое постановление правительства. «Гнусные происки желтой прессы», — понял Повидлов и, отставив в сторонку недоеденный завтрак, взял в руки скрипку. Он так раз хотел сыграть любимую пьесу Вагнера. Для этого он провел смычком по струнам, но звука не услышал. Вместо этого со смычка сползла толстая макаронина и с мертвящим звуком упала на пол. «Галлюцинация», — подумал Повидлов и взял вторую ноту. Вместо звука получилась еще одна макаронина, впрочем, не упавшая на пол, а зацепившаяся за ногу Повидлова. Фома стряхнул с себя пищу и решил играть без звука.

Через пятнадцать минут макароны покрыли собой пол-кухни на высоту сантиметров в тридцать. Это вынудило Повидлова сделать для себя кое-какие выводы. «А я не хочу макарон, я хочу сосиску!», — заорал он и сыграл первую ноту из вариаций Брамса.

Искомый продукт упал со смычка сразу. Повидлов поймал сосиску на лету до того, как она достигла кучи макарон на полу и с наслаждением откусил. «Вкусная сосиска!», — с набитым ртом изрек он.

В это время скрипка превратилась в аппетитный копченый окорок и упала с холодильника на пол в толщу макарон. Повидлов побежал в другую комнату за ножом.
 

СРОЧНЫЙ ГРУЗ
(сцена)

Пост ГАИ на оживленной дороге. Молодой автоинспектор, отчаянно зевая, выходит из стеклянной будки и поднимает жезл перед первым же грузовиком. Машина останавливается. Из нее выходит немолодой шофер совершенно обычного вида и подходит к автоинспектору.

ИНСПЕКТОР. Доброе утро. Сержант * * * (Здесь актер называет свое настоящее имя) Ваши права?

ШОФЕР. Пожалуйста.

ИНСПЕКТОР (удивленно). В порядке… Техпаспорт?

ШОФЕР. Возьмите.

ИНСПЕКТОР. Хорошо…

Пауза.

ИНСПЕКТОР. Какой ваш тоннаж?

ШОФЕР. Полтора центнера.

ИНСПЕКТОР. Полтора центнера? Вы же груженый!

ШОФЕР (доставая накладную). Дело в том, что наша фирма осуществляет международную транспортную перевозку святого духа…

ИНСПЕКТОР. Так-с… Накладная в порядке…

Пауза. Шофер переминается с ноги на ногу.

ИНСПЕКТОР. А габариты? Кстати, о габаритах! Не вписываетесь в инструкцию, между прочим!

Достает из кармана обычный портняжный сантиметр и обмеривает сзади кузов в ширину.

ИНСПЕКТОР. На целых тридцать сэ-мэ больше, чем на инструкции! Нет, пропустить я вас никак не могу.

ШОФЕР. Но у меня срочный груз.

ИНСПЕКТОР. Ничего поделать не могу. Вы вообще должны быть мне благодарны, что вас штрафовать не за что… Так что разворачивайтесь и уезжайте.

Шофер дрожащими руками убирает документы в карман. Он заходит в грузовик. Инспектор внимательно наблюдает за ним; он видит, как грузовик разворачивается… набирает скорость… отрывается от земли… взлетает… и исчезает в небесах.

Автоинспектор еще раз зевает и уходит обратно в будку.
 

СУДЬБА УЧЁНОГО

Много поколений философов занималось тайнами алхимии. Немалая часть умов билось над поисками философского камня. Не меньше трети из их числа занималось разработками утопий. Смело можно сказать. что философия потратила тысячелетия на то, чтоб обнаружить исчезающий смысл в своей деятельности.

Именно поэтому философию Дремушкин отвергал. Не принимал он и прочих отраслей научного знания. Ровно двадцать лет из своих тридцать пяти Дремушкин посвятил философскому постижению московского метрополитена.

Правда, он был женат. Детей не было. Жена не мешала, да и обращала внимание только на зарплату, регулярно приносимую Дремушкиным из школы, где он работал завхозом. Так же она не вмешивалась в богатый и чуткий мир Дремушкина, наполненный подземными тоннелями и шумом электроподвижных составов. Дремушкин часто говорил сослуживцам, что жена у него — золото. Сослуживцы кивали и стыдливо отворачивались от дыры на дремушкинских брюках.

Приходя домой, обыкновенно он засыпал, ибо, как и любой гений, предпочитал работать по ночам. Зная, что известному в некоторых кругах химику Менделееву его периодическая таблица явилось в голову именно во сне, Дремушкин ждал чуда.

Но чудеса не приходили. Дремушкин вставал с кровати, включал настольный свет и садился за огромные карты города и метрополитена. Проектируя очередную ветку метро, Дремушкин часто не мог остановить свое вдохновение и входил в состояние эстетической эйфории. Иногда на шум откликалась жена, и тогда Дремушкин становился социально опасен.

— Ты только посмотри, какое изящество форм, какая четко продуманная концепция рентабельности! А чего стоят дешевизна и сервис! Метро будущего — это просто символ идущей нам навстречу эпохи!

Под аккомпанемент дремушкинской вокализации жена успокаивалась и засыпала…

Идиллия, казалось бы, была обречена на вечное существование, пока однажды в квартире не появился Гость. Дремушкин не знал, да и не интересовался, кто он и откуда; просто Дремушкин в перерывах между работой наблюдал, что жена пьет с ним чай вечерами и, в общем, неплохо к нему относится. Это настраивало Дремушкина на миролюбивый лад.

Большую часть времени Гость сидел на кухне с атласом России и посвящал жену Дремушкина в переплетения железнодорожных магистралей. Под его руководством женщина знала названия всех станций, платформ и остановочных пунктов по Октябрьской железной дороге и уже собиралась перейти к Московской, как вдруг приснился Дремушкину пророческий сон, повлекший принципиально новое открытие, о котором он мечтал всю жизнь.

Проснувшись, он не стал работать как обычно, а, придя в состояние крайнего эмоционального возбуждения, вбежал на кухню и стал размахивать руками, крича и смеясь:

— Эврика! Эврика! Я понял! Дело за малым! Как же все элементарно! Просто мне надо стать ЭЛЕКТРОВОЗОМ!!!

Жена и Гость застыли в неопределенном молчании. Затем тихо попрощались и тихо же ушли. Больше Дремушкин их никогда не видел. По некоторым данным, электровозом ему также стать не удалось.
 

БЕССТРАСТНЫЙ АНАМНЕЗ
(рассказ, написанный на лекции по психиатрии) 

ВМЕСТО ЭПИГРАФА

 «…синдром Бауэрса — Готта, открытый в 1983 году Леонти. Также проводились эксперименты по изучению воздействия различных психотропных веществ на больных синдромом.

Симптоматика синдрома Бауэрса — Готта проявляется в следующих ярко выраженных особенностях психики:

♦        высокая двигательная активность, яркая пластика, мимика, жесты;

♦        высокая эмоциональная возбудимость;

♦        патологически высокая концентрация внимания при сохранном интеллекте;

♦        часто встречается отсутствие галлюцинаций и бредовых идей, что затрудняет диагностику;

♦        уверенность в собственном психическом здоровье вплоть до летального исхода.

Симптоматика синдрома строго прогредиентна, однако последние исследования Моргана (Morgan, 1995) и Непрядво-Выхохунжого (Niepriadwo-Wyhohònrzy, 1997) убедительно показали, что психотропные вещества могут оказывать существенное влияние на ход болезни.

В ходе первого эксперимента, в котором использовалось вещество дицин-200, было выявлено, что 50% здоровых людей после курса лечения приобретают симптоматику синдрома Бауэрса — Готта, на больных же это вещество не действует никак.

Во втором эксперименте использовалось вещество дицин-600, благодаря чему исследователи пришли к совершенно новым и неожиданным результатам: симптоматика синдрома Бауэрса — Готта фиксировалась уже у 99% здоровых людей, у больных же эта симптоматика постепенно заменялась противоположной и соответствовала основным признакам шизофрении! Таким образом, путь к лечению синдрома Бауэрса — Готта был найден.

Сейчас ученые заняты экспериментами по влиянию психотропных веществ на больных шизофренией…»

Из ненаписанного учебника по патопсихологии.

На дворе стояла хромая пятница, пронзительно расковыриваемая ярким ветром. Главврач Троепольский, как всегда в это время, приступал к прогрессивному росту симптоматики, особенно акцентуируя внимание на малоисследованных механизмах нарушения памяти у лиц, страдающих эписиндромами. Зав отделением Шкатулкин вяло проецировал данные обследования слабослышащего пациента в историю болезни, дежурный Лютиков спал, санитар Чуйский беспричинно смеялся и, судя по всему, пребывал в полеролевом поведении. Как ему это удавалось, не знал никто. Наконец, Шкатулкин дошел до ручки аудиометра и внятно гавкнул, отчего Лютиков незамедлительно проснулся, Чуйский стал совершать притягательные жесты ладонями, а главврач Троепольский выявил у себя латентную фазу и погрузился в ауторелакс.

— Бардак, — заявил Лютиков и поправил на стене сползший плакат времен советской власти: «Психиатр! Будь готов к болезни Альцгеймера!».

— Ничё, — ответил Чуйский и забился в апокалипсическом припадке.

Главврач Троепольский решил, что пора писать заключение и крепко задумался.

— Как там? — с участием спросил Лютиков, затыкая рот Шкатулкину, чтобы тот не гавкал.

— Диагноз прогностически неблагоприятен, — слабо огрызнулся Троепольский, — отклонение дисфункции превысило допустимый предел. И, что самое характерное, так всегда! Этиология непомерна, постнатальные изменения эндогенны… в смысле, наоборот.

— Да…а-а-а-а!!! — заорал Лютиков, прижимая к ампуле ноотропила укушенную Шкатулкиным фалангу.

— Супер, — тупо произнес Чуйский, ползая по комнате в позе больного столбняком.

На подоконнике тем временем умирала муха. Сначала Троепольский оторвал ей крылья и с видимым удовольствием наблюдал за ее трепыханиями. «Сука, блин», — подумал главврач и осторожно ампутировал пинцетом мухе лапки. Муха сдохла. «Жалко муху», — подумал Троепольский и заплакал.

— Ничего, новая вырастет, — не к месту заметил Чуйский и приступил к исполнению чарльстона, держа швабру в руках.

— Вот и я про то же, — заявил Троепольский и, подняв указательный палец левой руки к потолку, веско добавил, — фотографичность мышления!

Шкаф за его спиной пялился в окно. Это было невыносимо, и Троепольский передвинул шкаф в сторону. Шкаф уставился в стену.

Шкатулкин же гавкать не переставал.

— Президента и его шайку к ответу! — лаял он, — а то демократия, понимаете! Не позволим продавать российскую нефть за границу! Кузбасса! Если наши требования не будут выполнены, мы перекроем все железные дороги мира! Не бывать в России Четвертому Риму! Даешь долги по зарплате на пять лет вперед!

— Выруби его, — посоветовал Чуйскому Троепольский.

Чуйский достал из шкафа воображаемый хлороформ и, не прекращая чарльстона, неожиданно осмысленно сказал Шкатулкину всего одно слово (что это было за слово, никто не расслышал), отчего Шкатулкин как подкошенный рухнул на землю. Бездыханное тело оттащили в сторонку, после чего Чуйский стал изображать звуки кларнета под аккомпанемент предсмертных воплей павиана.

— Четко работает, зверь! — подивился Лютиков.

Троепольский поднял глаза со стола и вставил их в глазницы.

— За то и держим, — изрек он, — хотя неудивительно, это единственное его сохранное звено. Как он четко выводил в пустыне Каракум всяких экстрасенсов на чистую воду! Профессионал. Этакая вертикальная гроза.

Вслед за тем главврач было снова погрузился в анализ анамнестических данных, но его отвлек неугомонный Лютиков, на этот раз хотевший спать.

— Я посплю?

— Конечно.

— Хорошо. Я вот подумал… наверное, работая в клинике… можно и самому… это-самое… немножко свихнуться?

— Вранье. Спи, — веско ответил главврач и, взяв в тяжелые, натруженные руки красный карандаш, чиркнул во весь лист резолюцию: «Ds: пациент здоров. Троепольский». Рабочий день был окончен.

— Ну что, — улыбнулся главврач, — до отбоя осталось пятнадцать минут. По палатам?

— По палатам, — ответили остальные, смущенно улыбнулись, накинули для вида смирительные рубашки поверх больничных халатов и разбрелись по отделению для тяжелых шизофреников. Оставалось еще пятнадцать дней программы трудотерапии для безнадежных больных.
 

ВВЕРХ! # СЛУЧАЙ НА РАЕВСКОМ КЛАДБИЩЕ # РЕСПУБЛИКА БЛАГОДЕНСТВИЯ # ОЧКИ # БЕРЕНДЕЕВ И БАЛАКИРЕВ (сцена) # СКРИПАЧ ПОВИДЛОВ # СРОЧНЫЙ ГРУЗ (сцена) # СУДЬБА УЧЁНОГО # БЕССТРАСТНЫЙ АНАЛИЗ (рассказ, написанный на лекции по психиатрии)

Напишите автору