|
Марина
Куновская
РАЗВРАТ
(Рассказ)
- Глупая
советская литература, нелепая советская
литература, - сказал ты. - В детстве, в
каком-то советском романе, я читал про
героя, которому было гадко целоваться с
героиней, потому что она только что ела
рыбу. И я подумал: действительно, какая
гадость. И думал так еще десять лет.
Уроды, так запрограммировать бедного
мальчика.
Уроды,
согласилась я. И мы стали есть рыбу.
Рыбы было
много, мы вложили в ее покупку все, что
осталось от твоей зарплаты. Она лежала
аппетитной горкой на большом куске
оберточной бумаги - наверное, штук
двести лоснящихся сырокопченых салак.
Бумага пропиталась жиром, а на тарелке
рядом возвышалась куча потрохов -
остатки пиршества полуторачасовой
давности. Ко второму подходу к столу в
движениях наших выработалась почти
профессиональная точность: взять
рыбешку за спинку чуть выше жабр,
сломать хребет, достать внутренности.
Черную пленочку, покрывавшую рыбью
утробу изнутри, мы уже не соскребали: она
была не слишком горькой, и потому не
стоило замедлять процесс. Холодильник
утром сломался, и до завтра салака не
дожила бы - не выбрасывать же ценный
продукт. Конечно, мы поступили немного
опрометчиво, купив целых три кило этого
добра - но иногда можно и расслабиться.
- Вкусно, -
промычал ты, когда оставалась где-то
половина.
- Ага, -
согласилась я. - Еще минут двадцать - и
закончим. А со следующей получки купим
банок пять зеленого горошка.
- Класс, -
одобрил ты, - сто лет не ел горошка.
С каждой
получки мы покупаем чего-нибудь
вкусненького и наедаемся до отвала,
чтобы больше долго не хотелось. Про
горошек как-то давно не вспоминали, а
ведь тоже хорошая вещь. Отборный, один в
один, мягкий как раз в меру, слегка
отдающий тлением. Рыба, конечно,
благороднее, ее любят пьяницы, бедняки,
северные народы - те, кто ближе к природе.
Горошек попроще, не зря его делают на
заводах. Но мы способны насладиться и
тем, и другим. Равно как и ананасами, и
потрошками, и шампиньонами, и зельцем - в
каждую пищу можно вчувствоваться.
Смешон в наше время человек,
предпочитающий джаз фольку настолько,
что демонстративно выключает радио при
звуках народной песни, смешон человек,
выбрасывающий куриную ножку и обожающий
крылышки. Что-что, а курицу ты ешь
полностью. Правда, джазу явно отдаешь
предпочтение перед прочей музыкой, но
это не главное. Ты не знаешь, я даже
собираюсь подарить тебе абонемент на
два лица в городской джаз-клуб. На тебя и
Наташку из сорок восьмой квартиры, благо,
она разделяет твои пристрастия. Ты уже
привык, что я совсем тебя не ревную -
разве кто-то третий может участвовать в
наших пиршествах? Но если ты вдруг
решишь, что может, и хотя бы расскажешь -
о, это будет пострашнее фактической
измены.
Не решишь,
конечно, - слишком многое придется
рассказывать. Начиная с момента
знакомства - на выставке, около
роскошного, под голландцев, натюрморта с
куском сала. Сало было хорошо
просоленное, с прожилками мяса, жесткое
лишь настолько, чтобы зубы чувствовали
сопротивление. Не хватало только
соленого огурчика. Огурчика у меня с
собой не оказалось, но было яблоко - я
достала его и стала грызть. "А еще бы
сто грамм", - мечтательно протянул ты,
пристально глядя на яблоко и облизнулся.
Обратной дороги не было.
На
свидания ты ходил не с цветами - с
бутербродами, каждый раз давая мне
попробовать что-нибудь новенькое. Перед
венчанием мы сознались священнику в
чревоугодии, но в этом создается каждый
второй, масштаба он ощутить не мог и наша
тайна осталась с нами. Согласись,
никакому сексу с нашей тайной не
сравниться, дурное дело нехитрое, да и
порнуху в наше время смотрели все.
- Ты знаешь,
я становлюсь весьма тонким ценителем, -
вдруг заулыбался ты, - посмотри, как
странно искривлен позвоночник у этой
рыбешки - почти как у морского конька.
Наверное, она будет особенно вкусна.
Садюга.
Без тебя помню ту баночку морских
коньков, презентованную мне посетителем
шефа. Я прекрасно знала, что лучше тебя
мне соучастника застолья не найти, и все
же съела ее с Василием Петровичем из
отдела главного конструктора - у того
были такие голодные глаза. Ты, конечно,
узнал и долго ревновал. Дело, понимала я,
было не в экзотичности продукта - просто
отдать лакомство голодному могли только
мы вместе. Вместе мы не раз угощали
знакомых, даже находя в этом странное
удовольствие - но одной разделить
застолье с чужим... Ты-то всегда
приносишь мне что-нибудь вкусненькое из
гостей. Видишь, я раскаиваюсь, и почти
плачу.
- Вижу, -
говоришь ты, - не плачь, я давно тебя
простил.
Я не
удивляюсь, что ты читаешь мои мысли - в
моменты пиршеств восприимчивость
обостряется невероятно. Я не буду
плакать, я тоже давно простила тебе, что
ты за раз съедаешь гораздо больше меня.
Кошка
тыкается носом в потроха - ешь, милая, ты
настоящий член семьи, тебе можно. Детям
бы, наверное, объяснить наше увлечение
было бы трудно, поэтому детей мы не
заводим. Может быть, со временем возьмем
из детдома - уже подросшего и
изголодавшегося.
Рыбка
кончилась - ты облизываешься и крепко
целуешь меня. Да, глупая советская
литература.
|
