|
Людмила
Одинцова
ДОМ
(Проза)
"Дом стоял и плакал"
"Парк Горького"
Она шла по
вечерней улице, оступаясь
и оскальзываясь: высокий каблук,
бугристая корка льда под ногами…..
Неровное всхлипывающее дыхание
прерывалось руганью сквозь стиснутые
зубы, когда она в очередной раз теряла
равновесие. Фонари и освещенные окна
расплывались в сияющие пятна. Слезы и
злость на саму себя душили ее, хотелось
остановиться и закричать, запрокинув
лицо в темное городское небо с мелкой
пылью серебристых звезд, но она
продолжала идти. Детям слушать ее
внутренний монолог не рекомендовалось.
Добралась,
даже не упав. Преодолев несколько
лестничных пролетов, она вошла в комнату,
заполненную разномастным народом и
гвалтом. На мгновение ей показалось, что
она сейчас расплачется, но нет, обошлось.
Когда все отправились по домам, в ее
голове крутились две фразы, сказанные
подругами: «А он стоит этой любви?» и «Если
нужно – меняй все, бросай и уходи, когда
любят – не удерживают». У нее не было
ответов на эти вопросы. Горечь от
нелепости ситуации скручивала ей
внутренности. Желание сжаться в комок,
забиться в дальний угол, «затихнуть и
умереть» было почти непреодолимым. Она
остановилась. Зимний город вокруг нее
собирался спать, предвкушая новый
оттепельный день, намекающий на скорую
весну. Редкие прохожие торопились домой.
Она стояла не вершине сопки и смотрела
вниз на залитую огнями долину.
«Это
никому не нужно – ни твое чувство, ни
героическая демонстрация
независимости», - твердил ей
внутренний голос. «Но я уже думала, что
не способна на такое! А мне так хочется
любить!» - губы шевелились
беззвучно, но голосовые связки
трепетали от крика. «Дело не в том, стоит
он или нет, в любви не бывает таких
вопросов, но ты усложнишь его и без того
трудную жизнь. А что он может тебе
ответить, кроме того, что уже сказано?» «Я
знаю, знаю, знаю! Я все знаю, я все понимаю
и помню, но от этого еще больней!» «Не
кричи. Вытри слезы. Ты взрослый человек.
Ты справишься сама. Ты можешь».
«Да….»
- она разжала кулачки, потерла ладони,
стараясь сгладить глубокие отпечатки от
длинных ногтей, судорожно вздохнула и
пошла к своему подъезду.
В
полночь, едва коснувшись подушки, она
провалилась в небытие. Наступившее
внезапно утро настырно лезло в уши
домашней суетой: шум воды, звон посуды,
скрип дверей, шаги, щелканье замка. Она
натянула одеяло на голову, свернулась
калачиком и замерла от испуга. Внутри
было пусто. Ни нежности, ни желания
увидеть и услышать, ни горечи от
ненужности этого стремления – ничего.
Она попыталась спровоцировать себя –
бесполезно. Это не было глухой обороной.
В душе было пусто, как в квартире, из к.
выехали прежние жильцы. Даже слез не
было. Она встала, собралась и поехала на
работу. Весь день различными способами
она пыталась нащупать в себе хоть тень
прежней радости от того светлого и
нежного чувства – тишина. Двери заперты,
свет погашен.
Встреча
с любимым человеком не принесла ничего,
кроме гулкого эха внутри.
Вечером,
когда домочадцы угомонились, и она легла
спать, ей привиделся дом: невысокий,
каменный, с широким красивым крыльцом,
дверь притворена, слепые окна отражают
ночь, гулкая тишина заполняет все вокруг,
чутко отзываясь на любое движение. Она
сидела на ступенях и тоскливо смотрела
на дверь. В том, что та была неплотно
прикрыта, были и надежда, и последняя
степень отчаянья. Тишина звенела в ушах,
а потом откуда-то издалека притекла
старая песня группы «Парк Горького»:
«Lonlyless is my only guest,
Who visited me at lonely night....»
Надо
кричать, просить, плакать,
ведь это несправедливо и страшно, что
вот так за одну ночь все исчезло. Это
чувство не было придуманным. Так нельзя!
Но она продолжала молча сидеть,
стискивая холодные ладони между колен.
Ей
вдруг вспомнились похороны брата, когда
крик застревал в горле, а слезы
безостановочно текли по лицу. Она не
подошла к гробу проститься, мысль
прикоснуться к этому измученному,
обескровленному холодному телу была
невыносима. Она пришла на могилу через
три дня, кричала, плакала, спрашивала,
упрекала, перебирала цветы, расправляла
ленты на венках…. Нет, этот дом не был
могилой, куда опустили родного человека.
Он был пуст – и это пугало больше всего.
Пугало до немоты, до оцепенения.
«Пожалуйста,
нет, не надо, только не сейчас. Я согласна
мучиться и плакать по ночам, я согласна
прятать невесть откуда взявшуюся
ревность – предвестницу неизбежной
потери, я согласна на эту потерю. Я
вынесу это все. Только не отнимайте. Это
же не жизнь….» Пересохшие плотно
сомкнутые губы треснули и спеклись
тоненькой корочкой крови, сухие глаза
лихорадочно блестели, ныли сжатые
коленями ладони…. Песня смолкла и
тишина была ответом.
Видение
исчезло, она уснула. Завтрашний день
принес ей новые тревоги и проблемы.
Дом
так и остался пустым. В ветреные дни
дверь слегка поскрипывала, как будто
жалуясь на свою
неопределенную судьбу.
И
только один вопрос остался без ответа:
разве эта любовь была никому не нужна?
|
