|
Татьяна
Мухина ЖУКИ
В БОНБОНЬЕРКЕ
(Сборник произведений)
Она была где-то здесь, эта коробка.
Неужели мама ее выкинула? Она была здесь.
Нет. Ну, тем лучше. Никаких следов. А
странно: она все время лежала в шкафу. Я
каждый раз приезжала и шла сюда,
доставала коробочку. Мне когда-то эти
конфеты подарил дядя Пол. Дядя Пол —
младший брат мамы. Le
benjamin.
Их четыре сестры. А он — самый маленький,
он лет на пятнадцать младше мамы.
Сводный брат. Он такой был всегда
озорной, ужасный хулиган. Но ему все
позволялось, все прощалось всегда. Его
старшему племяннику, братцу моему,
столько не позволяли, а он какое-то время
был-таки самым маленьким. Но он никогда
не был таким очаровательным, как дядя
Пол.
 А
как он возился с племянниками! Мы его
обожали просто. Дядя Пол приезжал на
каникулы (он учился что ли в Кембридже, я
уж не помню). И у нас начинался праздник.
Карусели, зоопарк, катание на лодке,
сладости. Вообще дядя Пол был большой
выдумщик. Он интересно мог обставить
даже простое катание на лодке. (У нас
была любимая лодка, желтая, которая
почему-то называлась «Субмарина».) Он
брал с собой за один раз, конечно, не всех.
Первых брал нас — меня и Мери, кузину, —
самых младших. Мы играли в рыбаков. Мы
выходили в открытое море. Мы набирали
лилии, много-много лилий. Складывали их
горкой на дне лодки.
 Потом
мы играли, конечно, в индейцев. Или в
джунгли. Мы охотились. Ловили жуков.
Много, без меры. Кто сколько поймает.
Складывали в коробку от конфет. Дело в
том, что, когда мы отправлялись в такие
походы, дядя Пол покупал конфеты,
пирожные, фрукты. Всякие вкусные вещи. Он
говорил: «Что это за человек, который не
любит сладкое?» Мы набивали бонбоньерки
жуками и иногда разыгрывали взрослых.
Родители
от нас отдыхали в каникулы дяди Пола.
Единственное, что их смущало, то, что
дядя Пол очень прохладно относился к
Церкви и все время нас баловал. И не
давал нам учить уроки. Но он не внушал
нам ничего плохого, хотя, знаешь, если
речь заходила о Церкви, дед или отец
обычно заговаривали об этом, дядя Пол
молчал и так улыбался странно. Мы не
могли уже слушать серьезно. У нас у всех,
у детей, появлялась такая же улыбочка
совершенно непроизвольно. Дядя Пол
подмигивал нам, и когда поучительный
монолог кончался, мы срывались с мест и
бежали играть во что-нибудь.
Не знаю, почему он так возился с нами.
Где-то у меня был его портрет. Я рисовала.
Я как-то попросила его подарить мне свою
фотографию. Он сказал, что не любит
фотографироваться. «Сама меня нарисуй,
ты же художница». Этот портрет мне
особенно удался. Я покажу тебе потом, он
где-то есть. Дядя Пол хотел взять себе, но
я не отдала. После той истории у нас не
осталось никаких его фотографий, даже
детских. Не знаю, куда они делись.
Что за история?
Бонбоньерка — как раз окончание
истории. Потом мы уже и не видели дядю
Пола (говорят, он стал музыкантом: он
хорошо пел и играл на нескольких
инструментах). Однажды он приехал на
рождественские каникулы. Приехал на
своей машине, представляешь: на машине!
Он катал нас. А было очень тепло. «Ты
можешь порулить немного». Он сажал нас
на колени, и мы ехали. Будто я рулю. Будто
я веду машину. А потом, словно что-то
произошло между ним и между родителями.
Между ним и между каждым из нас.
Что было между ним и мной, кроме этого
портрета? Он подарил мне коробку
шоколадных конфет, уже уезжая, и велел ни
с кем не делиться. Съешь сама, только все
сразу не ешь. Живот заболит.
Я спрятала тут, в платяном шкафу. Сюда
никто не заходит никогда, я знаю. Я
пряталась в шкафу, закрывала дверцу,
оставляла только щелочку и ела конфеты,
пока плохо не станет. Все я, конечно, не
могла съесть, но, знаешь, мне казалось,
что каждый раз, как я брала коробку, она
была полной.
Да, дядя Пол уехал.
 В
январе я должна была причащаться первый
раз. Меня готовили к исповеди, к
причастию, а потом я поднималась сюда и
ела конфеты.
На
исповеди. Я сказала все, что полагалось.
И маму не слушалась. И еще — с сестрой
подралась. А потом решилась. Мне дядя
подарил коробку конфет, а я не
поделилась ни с кем. «Ты все съела уже?» «Нет».
«Завтра угости всех, хорошо? А сегодня
уже не ешь». Холодом обдало. Отнять у
меня единственное, что осталось мне от
дядюшки, которого я, наверное, никогда не
увижу. Но, если священник сказал.
После
праздничного завтрака я пошла сюда. Я не
стала им сразу говорить, что хочу
поделиться с ними шоколадом.
Достала коробку. Открыла. Знаешь, что
я увидела? Четыре майских жука. Четыре
майских жука.
*
Закрываю
дверцу шкафа изнутри:
терпко
пахнет сказкой и зимой.
Бонбоньерка
— дядя Пол мне подарил
и велел
конфеты съесть самой.
Разрезает
лодка носом темноту —
желтый
свет рассек ладонь пруда.
—
Правда, за купальней лилии растут?
— Дядя
Пол, мы поплывем туда?
Слышу
влажный треск надломленных стеблей;
лунных
рыб мерцает чешуя
под
ногами; шелест шоколадных змей
переплескивается
через края
лодки.
Собирать
жуков больших,
и
хранить в коробке от конфет,
а потом
смеяться, разыграв родных —
баловство,
а колдовства тут нет.
Ем до
теплых слез конфеты, ем одна,
так что
сладкой болью сводит рот.
Подступает
нежной тошноты волна:
в
бонбоньерке дядя Пол живет.
Жжет
мне руку горький шоколад
черным
комом сладостной тоски.
Я не
буду! Сестры пусть едят.
А в
коробке — майские жуки.
|
