ГЛАВНАЯ

Михаил Волков

ПУГАЛО

(Проза из цикла "Сказки для самых")

Жил-был царь. Тихий такой. Ни выдающихся походов, ни великих битв, ни исторических побед за ним не числилось. Не любил он всего этого и считал, что заслуга правителя не в том, чтобы завоевать и разграбить соседнюю страну, а в том, чтобы не слишком ограбить собственную. Пока что ему это удавалось. Возможно потому, что все соседние страны были уже в свое время разграблены августейшими предками царя, чем он, кстати, не слишком гордился.

Главным увлечением Его Величества, отнимавшим все его свободное время и большую часть занятого, был дворцовый сад, он же огород. Царь сажал там яблони, вишни, малину, розы и другие овощи. Он торчал в своем саду целыми днями – полол и окучивал, пересаживал и унавоживал, иногда забывая даже поесть. Огромная дворцовая библиотека наполовину состояла из книг о садоводстве, цветоводстве, сорняководстве и прочих помидорах. Вторая половина библиотеки была заставлена романами с мимолетной встречей в начале, любовью до гроба в середине и самим гробом в конце Это были книги царицы. Ее Величество всегда витала в эмпиреях и мало обращала внимания на то, что творится в материальном мире. Лестницы при ходьбе замечала - и то хорошо. А лестницы во дворце были, в основном, винтовые: одно падение с такой заменяло три с обычной.

Вторым человеком во дворце после царя был садовник. Царь выделил ему огромные покои рядом со своими и приказал ни в чем не нуждаться. Садовник, с детства не приученный к роскоши, вначале совершенно обалдел от свалившейся на него монаршей милости, но быстро освоился: завел себе штат прислуги больше, чем у царя, менял наряды по пять раз на дню, отрастил внушительный живот и два лишних подбородка, в разговорах с царем усвоил этакий снисходительный тон, бросал при встрече на царицу сальные взгляды, которые она, как и все остальное вокруг, не замечала, и периодически запускал руку по колено в царскую сокровищницу под разными благовидными предлогами и без оных. В саду он почти перестал появляться, а если и заходил дать указания, то брезгливо морщил нос и зорко следил, чтобы царь немытыми руками не касался его расшитого золотом плаща.

А царь в старом камзоле и потрепанной горностаевой мантии ковырялся себе в саду. Сапоги грязные, руки в земле, пузыри на коленях – ужас! Прибывали послы иностранных держав, приезжали представители духовенства, приходили министры и советники – и все как один:

- Где Его Величество?

- А в саду, вашес-с…

- Опя-а-ать!

Посылали доложить царю. Тот, наскоро обтерев руки ветошью, приходил, здоровался и сразу норовил убежать обратно в сад. Против последнего гости обычно не возражали, особенно если Его Величество перед этим имел дело со свежим навозом.

Главную заботу царя составляли не подданные, не армия и даже не сокровищница, а насекомые и птицы. С насекомыми царь с грехом пополам справлялся, а вот против птиц ничего не мог поделать: в его отсутствие они налетали стаями, клевали фрукты и ягоды и вели себя в саду хуже, чем дома. Однажды царь вычитал в какой-то книге про огородное пугало. На следующее утро Его Величество вместе с расфуфыренным садовником, который в основном руководил, набили соломой старые царские штаны и камзол и укрепили сверху глиняный горшок, на который нахлобучили царскую же шляпу. То, что получилось, привязали к палке от метлы, палку воткнули в землю посреди сада, а саму метлу сунули в соломенную руку. Пару дней после этого птицы поглядывали на пугало издали и соблюдали диету, но потом привыкли, перестали обращать на него внимание и снова впали в грех чревоугодия. Царь стал уже подумывать, не убрать ли пугало за ненадобностью, но тут ему пришла в голову одна идея.

Каждое утро во дворце по традиции начиналось парадом роты дворцовой гвардии. Это было впечатляющее зрелище. Оркестр играл марш. Вымуштрованные гвардейцы под предводительством бравого капитана с трехэтажными усами и такой огромной саблей, каких вообще не бывает на свете, чеканили шаг по плацу, отдавая честь царю. Царь старательно делал торжественное лицо, одновременно обдумывая план кампании по борьбе с мерзкими желтыми жучками, что сожрали вчера половину арбузов. Эти парады он терпеть не мог и с удовольствием отменил бы их, но куда денешься - традиция. Тем более, что командовал парадами Главнокомандующий армией, легендарный фельдмаршал, служивший еще отцу царя и одержавший в свое время немало славных побед. Подобно всем полководцам, он рассматривал мирное время как некий вынужденный промежуток между войнами, который следует максимально сократить, и постоянно изводил своего монарха требованиями начать хоть какую-нибудь, хоть самую захудалую войну, на что царь всегда отвечал вежливым отказом. Фельдмаршал злился, чувствуя себя при дворе чисто декоративной фигурой без определенный занятий, над которой позволительно смеяться даже челяди. Вдобавок, согласно этикету, он обязан был присутствовать на всех дворцовых балах и приемах. В парадных доспехах, которые он, кажется, не снимал даже на ночь, с затаенной скорбью на лице, он выбирал самый дальний угол и стоял там неподвижно, до того напоминая статую, что однажды какой-то новичок-лакей вытер с него пыль. Отменить парады означало лишить Главнокомандующего последней радости, что было бы жестоко.

Что ж, решил царь, если нельзя отменить, то можно хотя бы увильнуть. Он вызвал придворного художника и велел подрисовать пугалу лицо, причем самолично позировал ему целый час. После чего переставил пугало так, чтобы его хорошо было видно с плаца. Заботливо поправил на нем камзол, шляпу, вышел на плац, глянул – батюшки, вылитый я! - и, довольный, поспешил сообщить фельдмаршалу, что отныне он, царь, присутствовать на параде не будет, а будет наблюдать его из окна своей спальни. А честь пускай теперь отдают пугалу - вон оно стоит, похожее на царя как брат-близнец. Фельдмаршала чуть удар не хватил, но - приказ есть приказ. Молчи и выполняй.

На следующее утро Его Величество, разбуженный звуками марша, выглянул в окно. Внизу пугало принимало парад. За его спиной стая ворон остервенело клевала ягоды. Гвардейцы, сверкая амуницией, маршировали по плацу и отдавали пугалу честь, капитан салютовал своей чудовищной саблей, Главнокомандующий трубным голосом отдавал команды. Пугало благосклонно кивало глиняной головой и подносило два соломенных пальца к шляпе. Судя по всему Его Величество, имел полное право поздравить себя с удачной идеей. Смущало, правда, то, что пугало вроде бы двигалось, но это, скорее всего, была иллюзия. Воздух нагретый колеблется и так далее.

Теперь царь каждое утро любовался из окна парадом, испытывая восхитительное ощущение непричастности к этому действу. Потом спускался в сад. Пытаясь найти причину загадочной активности пугала, царь подолгу разглядывал его и, кажется, даже пытался с ним общаться. Возможно, у них что-то и получалось, так как в последнее время царь стал уделять пугалу больше внимания, чем собственно саду. По-видимому, Бог с какого-то момента тоже начал интересоваться Адамом больше, чем Эдемом.

А тем временем во дворце зрел заговор. Садовник, давно уже считавший царскую сокровищницу чем-то вроде своей личной заначки и бравший из нее что хотел, сколько хотел и когда хотел, при очередном визите туда вдруг обнаружил, что в ней более нет ничего, достойного внимания. Точнее сказать, в ней вообще ничего не было. А садовник как раз собирался заказать себе новую карету, так как царская, в которой он обычно разъезжал, была все же тесновата. И вдруг - такая подлость.

- Неужели это я все выгреб?! - ужаснулся садовник. - Не может быть! Наверняка кто-то еще сюда лазил!

Он страшно разгневался и хотел уже послать за царем, чтобы разобраться с ним по всей строгости, но вовремя понял, что всему есть предел,  что царь – это все таки царь, должность в государстве не последняя, и неприятности, скорей всего, ждут именно его, садовника. А неприятности известно какие: казнокрадов, по обычаю, казнили, закапывая в землю головой вниз, чтобы облегчить им раскаяние перед смертью (почему именно головой вниз - никто не знал, хотя некоторые полагали, что при этом все скопившееся в организме раскаяние перетекает под собственным весом в голову казнимого). И жить садовнику, скорее всего, осталось до тех пор, пока царь не обнаружит, что сокровищница пуста. Соответственно, выход один: не дать ему этого обнаружить. А для этого необходимо устранить царя. Вот так.

Садовник, очевидно, не страдал гипертрофированной порядочностью. Он вообще ничем не страдал, кроме, разве что, ожирения. Поэтому сама идея дворцового переворота не повергла его в священный ужас, не парализовала и вообще никак ему не повредила. Наоборот, он стал лихорадочно соображать, как такой переворот осуществить и кем заменить царя, да так, чтобы новый царь, который наверняка заинтересуется своим новым материальным положением, не вздумал бы его, садовника, казнить за то же самое: переворот, каким бы он ни был, сокровищницу вряд ли наполнит. Кое-какие интересные мысли у него появились, но для их осуществления требовался сообщник. И тут он подумал о фельдмаршале, чьи жалобы на начальство, лишившее беднягу любимой работы, садовнику приходилсь неоднократно выслушивать.

Разыскать фельдмаршала обычно не составляло труда. Он мог находиться либо на стрельбище, куда часто ездил нюхать порох, либо в картинной галерее перед картиной, изображавшей героическую гибель его самого в исторической битве у Пьяного Болота. На картине фельдмаршал, скачущий на вороной лошади, был пронзен сразу тремя пиками, разрублен надвое алебардой и заодно разорван на куски прямым попаданием пушечного ядра, но все еще размахивал шпагой и вел солдат в бой, обратив к ним свое мужественное и благородное лицо. Несмотря на некоторое художественное преувеличение и неполную историческую достоверность, в этой картине, видимо, что-то такое было, иначе как можно было объяснить многочасовые стояния перед ней фельдмаршала с полными слез глазами, шепчущего: «Святой, истинный героизм!». Художник, написавший ее, был удостоен за это звания Академика Всей Живописи; с тех пор он вообще не брался за кисть и посвятил всю оставшуюся жизнь борьбе с интригами завистников, оспаривавших натуральность зеленовато-багрового оттенка закатного неба в правом верхнем углу картины.

Садовник вошел в полутемную галерею и сразу увидел фельдмаршала. Тот стоял с потрясенным лицом перед картиной и, еле сдерживая слезы, бормотал: «За царя, за Отечество, жизни не пожалел!..».

- Господин фельдмаршал!

- Кто там? – вздрогнул Главнокомандующий, приходя в себя.

- Это я, господин фельдмаршал. Извиняюсь, что помешал.

- А, господин садовник! Простите, я не заметил, как вы вошли. При виде примера столь пламенного патриотизма сердце переполняется такими, понимаете ли, чувствами…

- Еще бы не понять, господин фельдмаршал! Патриотизм – мое любимое занятие. Ежедневно после обеда. Жаль только, что у нас он сейчас не в цене.

- Цена, господин садовник, зависит от спроса. – печально сообщил фельдмаршал, обнаруживая некоторое знакомство с экономикой. - А спрос определяется рынком. А рынок – это, в данном случае, Его Величество.

Садовник внимательно посмотрел на него.

- А не кажется ли вам, господин фельдмаршал, что рынок, позволяющий залеживаться такому товару, никуда не годится? Товар, между прочим, скоропортящийся: раз – и нет его. И что в результате? Дефицит! А виноват кто? Поставщик? Нет, господин фельдмаршал, поставщик ни при чем! – садовник уже не рад был, что залез в торговые дебри. - Такого поставщика, - он взял оторопевшего собеседника за орден, - ценить надо, на вес золота! А умение ценить не каждому дано. Царями не рождаются, царями становятся. Пора менять рынок, господин фельдмаршал.

- То есть… - бледнея, спросил фельдмаршал, – вы имеете в виду…заговор? Убийство?! Узурпацию?!

- Никакого убийства, - успокоил его садовник. – Что мы, звери, что ли? И узурпировать мы с вами ничего не будем. И вообще, сделаем так, что никто ничего не заметит. Зато, – тут садовник вспомнил пустую сокровищницу, и в его голосе зазвучал неподдельный пафос, – вы сможете вернуть армии ее былую славу! Вы возродите державу! Вы спасете нацию!!

- П-присягу… Его Величеству… на верность д-давал! – пролепетал фельдмаршал. – Я еще отцу… деду… п-прадеду…

- Присяга – дело благородное. - ядовито заметил садовник. – Нужное. Особенно для игры в солдатики. Не надоело еще в солдатики-то играть, а?

- А кто будет… ну… это… новым рынком? И куда… того… Его Величество? И что значит - никто не заметит?

- Царь, господин фельдмаршал, нужен нам только в окошке. Чтобы народ его снизу видел и зря не волновался. Поэтому мы с вами… - тут садовник приблизил губы к уху фельдмаршала и зашептал. По мере того, как он шептал, глаза фельдмаршала расширялись все больше и больше.

Царь, тихо стоявший за дверью на протяжении всего этого диалога, улыбнулся, поднял с пола мешок с семенами и направился прямиком в сад. Там он подошел к пугалу и что-то ему сказал. Пугало удивленно переспросило. Царь пояснил. Пугало, помедлив, кивнуло. Нарисованное на горшке лицо приобрело задумчивое выражение.

В тот же вечер, как стемнело, в саду произошли интересные события. Возле царя, мирно половшего грядку рядом с пугалом, выскочили вдруг из зарослей укропа два таинственные личности в масках, одна из которых схватила царя за руки, а вторая зажала ему рот. Несмотря на то, что первому нападавшему мешал живот, а второму доспехи, действовали они довольно ловко.

- Не вздумайте пикнуть, Ваше Величество! – почтительно прошептал знакомым голосом тот, что в доспехах.

            Царь, судя по всему, пикать не собирался. Нападавшие сняли пугало с палки, привязали к освободившейя палке царя и сунули ему в руку метлу. Потом они забрали пугало и ушли, и царь остался один. Он слегка наклонился, но держался, в общем, прочно. Прилетела ворона, села на ветку и принялась склевывать вишни прямо у царя перед носом.

- Кыш, проклятая! – заорал царь, замахнувшись метлой.

            У вороны отвисла челюсть. Она дико каркнула и судорожно взмахнула крыльями, как бы пытаясь взлететь, но вместо этого свалилась с ветки на землю и пешком, как курица, пустилась наутек.

            Незнакомцы в масках притащили пугало в царскую спальню и посадили в кресло у окна, после чего скрылись в коридоре, ведущем в покои садовника.

            Ночью фельдмаршала видели в галерее мертвецки пьяным. Он спал на полу, завернувшись в выдранную из рамы картину. Лицо у него было зеленовато-багрового оттенка, как и угол холста, к которому фельдмаршал прижимался щекой.

На следующее утро пугало, налюбовавшись из окна парадом,  первым делом осмотрело сокровищницу и приказало казнить садовника, а заодно и фельдмаршала. Поскольку казней не было уже давно, народ соскучился и теперь валом валил на площадь. Праздник получился на славу. Садовник с фельдмаршалом, зарытые в землю по пояс головой вниз, каялись не менее получаса. Зрители одобрительно свистели и аплодировали. Пугало из царской ложи величественно кивало рукоплещущей толпе, а когда все кончилось, прошествовало во дворец и направилось прямиком к царице в опочивальню.

            Вечером мимо сада маршировала рота гвардейцев. Последний слегка отстал, недоверчиво вглядываясь в лицо царя, видневшееся среди кустов, потом вдруг побледнел и судорожно отдал ему честь.

- Кыш, проклятый! – рявкнул царь.

Тот присел от испуга и бросился догонять роту. Царь хихикнул и довольно прикрыл глаза. Завтрашний день обещал быть солнечным и безветренным.

Напишите автору