ГЛАВНАЯ

Наташа Нежинская 

АПТЕЧКА И ОГНЕТУШИТЕЛЬ НАХОДЯТСЯ У ВОДИТЕЛЯ
(Рассказ)

О Музе

Странная у меня Муза, знаете ли, очень странная.

Живу «на природе», за палисадником озеро, через дорогу – лес. В кадке на веранде ключевая вода – холодная, хорошая. Правда, здесь, «на природе», я живу только летом. Снимаю на месяц комнату (так называет моя хозяйка, Ульяна Степановна, кровать и стол в летней пристройке). Деревня многократно изогнута вдоль дороги. С тылов огороды защищены лесом, небом, камышовыми островами на обмелевшем, некогда колхозном, озере. Так вот, странная штука: ни поля, ни брачные кваканья в болоте, ни даже небо со всеми его разнообразными цветовыми решениями меня не вдохновляют. Хватает на полках  пришвинских заливных лугов, есенинских берез вкупе с гербариями «золотой осени», «знойного лета», ранней и поздней весны. Не мое это. Почему-то не хочется хватать ручку и бежать к столу. Тогда зачем я сюда приезжаю? – спросите вы. 

Потому что здесь ко мне приходит Муза.

Можно долго распространяться об источниках вдохновения. Не последний среди них и образ жирного гонорара за состряпанное «по теме». Один мой знакомый часами может ездить в метро с видом абсолютного дебила (даже рот слюняво открывается) и втыкать в окно… а потом писать что-то искристо-ироничное, легкое, почти бульварное – еще немного «водички» - риглисперминтовые девочки до дыр бы зачитали. Другой курит шмаль, предварительно забив холодильник докторской колбасой и минералкой, чтобы в ночной битве с алфавитом и голодом родить «Новую сказочку про Курочку рябку», заапгрейдженную  камасутровыми подробностями из жизни пернатых.

И поверьте, каждый из них мечтает взять белый лист (в образном понимании) и написать. Написать! А не вымучить, выстрадать, родить.

Собрались на рынок в райцентр: папа, мама, сын, младшая дочка, сестра мамы и дочка сестры мамы. Сели в машину, выехали из ворот, помахали рукой старшей дочке – она дома осталась, места не хватило. Поехали по дороге из пункта А в пункт В.  Все просто и понятно – едут. Многие едут из разных пунктов в разном направлении, но по одной дороге.

-                    Пап, а можно я окошко открою, жарко-о-о-ооо.

-                    Можно.

-                    Пап, Ленка щипается!

-                    А ну успокойтесь, никогда больше с собой не возьму, если будете мешать мне вести машину.

-                    Пап, а купишь нам мороженое?

-                    И Барби!

-                    Посмотрим на ваше поведение.

-                    Пап, смотри, смотри -  заяц на дорогу выбежал! Смотри…

Ребенок хватает водителя камаза за руку, тот от неожиданности резко выворачивает руль. Камаз расплющивает стоящий на обочине жигуленок и переворачивается под треск сломанных придорожных березок.

В жигуленке были мама, младшая дочка, сын, сестра мамы и дочка сестры мамы. Папа стоял на противоположной стороне дороги…

Похоронили вместе. Восемь могил за одной оградкой. Вот они - мама, младшая дочка, сын, сестра мамы, дочка сестры мамы, водитель камаза,  его старшая дочь Лена и младшая, которая увидела зайца.

В пустом доме затоптанный пол. Старшая дочка возилась в огороде. На широкой супружеской постели спала жена водителя камаза и его младший сын. Приехали через год на поминки.

-                    Тяжело тебе Марина, сына поднимать.

-                    Да и тебе нелегко, целый год один

-                    А, может, давай вместе?

Через полтора года у папы и жены водителя камаза родился сын.

Я все думаю, кем он будет? Зачем для его рождения свели двух далеких людей? Он еще маленький, ползает по одеялу в соседнем дворе, траву в рот сует. Ручонки пухлые, ротик маленьким требовательным кратером: «Агу! маленький, агу!».

*

Света

К хозяйке приходил сын Витя. Мы с ним курили, заедали мутное из стакана пирожком с грушами. Нравился мне он - молчаливый и обстоятельный. Вот с кого образ народа писать нужно! А мне все блаженные да нищие под руку просятся. У хозяйки он единственный, как шепнула мне продавщица из продмага – нагулянный, «хороша Ульянка по молодости была, да непереборчива».

Витю в его пятьдесят - красавцем не назовешь. У  него все правильно: две руки, две ноги, голова, небольшой животик натягивает майку. Жена Таня – школьная учительница, дочь – идиотка. Ульяна Степановна рассказывала, что у  Тани были сложные роды, вот Светланка-то и «не получилась». С виду она обычная: две руки, две ноги, стройные ножки, даже миловидная, а вот  слова к месту придумать не могла.

-                    Жук ползет. Свечки, свечки, хорошие, горят… по тридцать копеек… Ромашка – погадай! Свечки… горят… покупайте…

Про свечи она часто упоминала. Поправляя скудный семейный бюджет, Таня брала их оптом на свечном заводике при церкви в районе, и продавала по электричкам. Свету не с кем было оставить, вот она и научила девочку повторять рекламную скороговорку:

-                    Свечки, свечки, хорошие…  горят… по тридцать копеек… свечки… горят…

Хороший выторг был осенью и зимой, когда в селах отключали вечерами электричество. Еще перед Пасхой и поминальными днями раскупали. Остальное время Таня учила детей в школе правильно заполнять дневники и ведомости о будущей зарплате, возилась в огороде, пела по воскресеньям в церковном хоре.

Та же многознающая продавщица мне рассказывала, что попервах Татьяна хотела дочку в дом инвалидов сдать – толку с нее мало, одни заботы:

-                    Нет, себя она обиходить может, даже стирать научилась, а чтоб еду приготовить, корову подоить, деньги посчитать не дано, - сокрушалась рассказчица.

Только потом выяснилось: не будет у Татьяны больше детей, вот Светланку и оставили.

-                    Это ж надо, какое горе – родители нормальные, не пьющие, образованные, а ребенок  дебил! - качала головой и грудью над прилавком.

Тогда я купил у нее буханку черного и по дороге домой все думал, в чем вина родителей? Так ни до чего и не додумался. Папа и мама – хорошие, ребенок – плохой. Папа – деятель народного образования, педагог, демократ, знаток физики и математики.  Мама – домашнее образование, серая чопорность Петербурга, семья врача, экстерном сданы экзамены на звание народной учительницы. Сын – ссылки, аресты, взрывы, пожары, броневик, законы военного коммунизма. Откуда?

А Светланка тихая была. Могла часами сидеть на скамейке, и, раскачиваясь, повторять: «Свечки, свечки, хорошие…  горят… по тридцать копеек… свечки… горят…»

Они ее и довели до беды.

После Пасхи Светлана, сидя в хлеву, скатывала растаявшие в ладонях при торговле свечи. Мать вышла глянуть на борщ, а девочке захотелось проверить, как горит слепленная заново. Рядом с остатками прошлогоднего сена. Горело хорошо, ярко.

Свету успели вытащить до того, как начали падать стены.

Соседи считали убытки Степановны, их коровы испуганно мычали, а Света знакомилась с пожарниками из района. Дело недолгое, особенно если все во дворе, а в лесу за огородом только соловей. Да и тот испуганно притих.

Через три месяца Татьяна спохватилась:  что такое? Господи! Беда одна не ходит. Потащили Свету к врачу. Тот головой покачал – поздно аборт делать, надо искусственные роды. А эта идиотка из больницы на второй день сбежала. Почему – никто не знал. Куда – тем более. По милициям ходили, фотографию показывали. Никакой информации…

Даже моя продавщица не знала.

*

О страданиях.

Долго еще разные писатели будут страдать над вопросом происхождения имен и над тем, почему некоторые предпочтительнее, и какая за ними смысловая нагрузка.

А дядя Вася всем доволен

Ему не надо жигулей

Он ездит на мусоровозе

И получает сто рублей.

Очень показательный пример.

Или, к слову, имя Владимир. Ипостасей – масса: Вовчик, Вован, Вовочка, Вова, Владимир Ильич…

А вот Олимпиаду Захаровну, тетю Сару, Анжелику – читателю расшифровывать не нужно. Образ возникает сам собой. Хотя Анжелика может оказаться прыщавым подростком с кахектичной грудью, а тетя Сара – кареглазой сочногубой брюнеткой с длинными и узкими стопами.

Однажды Миша  встретил на танцах Олю. Миша был трактористом, Оля – студенткой аграрного института на летней практике в колхозе. Через год после свадьбы Миша начал пить запоями, а Оля читать книжки в школьной библиотеке, куда устроилась в связи с предстоящим академотпуском по декрету.

Так и получилась Аделаида – дочь тракториста и студентки. В шестнадцать, когда пот деревенских девчонок начинает пахнуть парным молоком, а губы полынью – Ада перестала быть просто девчонкой. У нее появился воздыхатель

-Адддддда-а-ааа, - цокотал протяжно заезжий ревизор из района.

Так и получилась первая любовь, за ней слухи по селу и томное заприлавочное одиночество.

А в двадцать восемь, когда кожа на руках грубеет от земли и коровьих доек – Ада встретила меня.

Она была любительницей посплетничать. Все истории об односельчанах Ада не только хранила в незагруженной памяти, но и переживала сама, украшая их жизненную простоту вычурными домыслами. Скука, мухи, первый канал национального телевидения и радио, пьяные мужики, пожилая мама  - просили сказки, тайны, интриги. Она их рожала без мук на широкой перине или на скамейке под «пришибленной» вишней – ствол дерева разворотило молнией, несколько веток усохли, остальные перестали плодоносить. Рожала легко, а потом страданиями своих героев болела. Вплоть до приема валерианки и анальгина.

-                    Ты к Аде серьезно ходишь, или как? – спросил меня Витя после выпитого на веранде, - Она хоть и не девка, но все одно -  баба не гулящая, так… несчастливая просто.

Я в ответ жевал горьковатую травинку. После пропажи дочки Витя стал чаще приходить к своей старой матери, чаще угощаться к ужину, и чаще вести со мной длительные обстоятельные беседы «за жизнь».

-                    Моя Татьяна говорила, что Ада в магазине хвасталась, будто к осени в город поедет… правда?

-                    Может и поедет… только не ко мне.

-                    Ты ж вроде холостой?

-                    Холостой.

-                    Брезгуешь?

-                    Нет, не вижу смысла.

-                    Зачем же бабе голову морочишь?

-                    Она сама этого хочет.

-                    Разве ж она о таком думает?

-                    Знаешь, Витя, один наш президент любил повторять: «Маємо те, що маємо”. Что хочет, то и получает.

 Неправильно я как-то сказал, ожесточенно. Витя не ответил, хруснул яблоком и задумался. Наверное о дочке и жене,  о том, что неужели и они заслужили? А я… заслужил?

Банальная истина – все происходит по определенному сценарию, а мы льстим себя мыслью об импровизации. Вот и Ада сочиняла «интересные судьбы» односельчанам, себе, возможно, уже и для меня выдумала. 

*

Обо мне

Жил был я. Сначала маленький, сопливый, агукающий. Потом рыжий, дерзкий, но без троек в табеле. На выпускном напился шампанского и читал стихи, стоя на столе, кажется Высоцкого. На вступительных  тоже читал стихи, кажется Некрасова. В институте был «высоким загадочным блондином», с несданными зачетами и массой поклонниц. В мрачном коридоре, возле лекционного зала кафедры русской словесности стоял лоток с пирожными. Я любил сладкое. Покупал каждый день «Наполеон» и «Вокзальное», улыбаясь кареглазой студентке кулинарного техникума - девочка подрабатывала в послеучебное время. С моей легкой руки ее все называли – Вкусненькая. Смотрела в глаза, вмиг краснела, а через неделю знакомства любимые пирожные ждали меня на отдельном общепитовском блюдце. Эксклюзивно. Пригласил в ответ на репетицию молодежного театра, провел домой. На следующую репетицию пришла сама. Почувствовал, что должен провести, хотя рыжая Тамарка косилась не по доброму и набивалась с бобиной Pink Floyd, взятой специально на один вечер у знакомой фарцы.  

Вкусненькая много молчала, вспыхивала южными глазами и хорошо готовила. Через год родила мне сына и окончила техникум.

С работой в театре не заладилось: то, что было ново, эпатажно, круто – затерлось от избыточности. Каждый мой новый сценарий стал похож на предыдущий. Разница была только в количестве мата и разнообразии секса. Запил. С деньгами, здоровьем, работой начались серьезные проблемы. Вкусненькая отпаивала рассолом, растила сына и устроилась на работу в какой-то банк.

Потом запил сильно.  Вкусненькая, собрав  сына, чемодан и документы, молча ушла к замдиректора банка – пухлому чистоплюю, любителю домашних пирогов. С печенью стало совсем плохо.

Знаете, в июне часто летит тополиный пух и жарко. По этой причине всегда открыто окно. В решеточки дешевого тюля надуло много тополиной ваты. С очередного похмелья пытался пульнуть окурком в форточку, попал в занавеску. Вспыхнуло в момент, завоняло плавящейся пластмассой и шерстью. Сдуру сорвал с тюлем карниз, побил стекло, но затушил  огонь в ванной, поливая из душа  остатки мещанского уюта. На вопли и звон сбежались соседи.

Мужик из пятой квартиры оказался редактором небольшой газетенки. Под очередной стопарик «от нервов» предложил работу. В самом конце, кстати, я уже не мог с ним пить - сильно дрожали руки и под коленкой. Запоздалая реакция на стресс называется.

Газетенка потихоньку разрасталась. Репортерить стало интересно. Купил новый тюль. Выпросил у Вкусненькой родительский день – субботу. Даже начал опять писать: что-то неожиданно простое и понятное, как детские сказки. В июне всегда брал отпуск и уезжал от тополиного пуха и жары в деревню: отдохнуть и подлечить печень. Адрес дал все тот же сосед из пятой квартиры.

А потом ко мне пришла Муза.

*

Сумасшедшие

Ульяна Степановна даже не пыталась скрывать своего отношения к моим ночевкам у Ады.

-                    О бабе и так недоброе говорят, и тебя туда занесло.

Я отшучивался, хотя и понимал – нужно что-то решать. Фантазии моей Пышногрудки не истощались - наверное о свадьбе уже подумывала.

Конечно, после Вкусненькой женщины у меня были. Даже еще когда напивался, то иногда по утрам обнаруживал рядом сердобольных и болезных. Только, жениться меня не тянуло.

Особенно на ней…

На самом деле ведь все очень просто. Она так говорила в интервью.

-                    Все просто. Существует тело, радости тела. Человек любит поесть. Ему хорошо, когда он сходит в туалет. Он любит спать. Любит секс – это нормально. Зачем это скрывать и запутывать? Я поэт, но разве у поэта ничего нет ниже пояса?

Тем не менее, когда вечером, после вопросов, я пришел в ее грязное обиталище со склизлым общим унитазом, двумя кошками и одной собакой – она меня прогнала. Просто послала на хуй. Маленький злобный демон – страдающий сам и мучающий близких. В детстве она болела астмой, плохо спала, часто не спала совсем, и схватывалась с постели с хрипом: «меня душат стихи!». Мама записывала их в толстую тетрадь. О радостях тела еще было неведомо.

Перед тем интервью я просматривал старые пленки из телеархива: пухлые щеки, прищур, и сквозь сжатые зубы неожиданно взрослые рифмы. Действительно, все очень просто. Помните у Жванецкого «про консерваторию»? Публикации, восхищения, съемки, интервью, запись на фирме «Мелодия», поездки за рубеж, награждение «Золотым Львом» в Венеции, сборник «Черновик».

 Ящик Пандоры обязательно деревянный?

-                    Ребенком я писала взрослые стихи, все восхищались. Винить и судить никого нельзя…

Утром я увидел ее замерзшую (май выдался холодным), на скамейке у гостиницы.

-                    Ты какие сигареты любишь?

-                    «Кэмел». Но у меня нет денег.

Курила она много. Прямыми пальцами, по-ахматовски небрежно держала сигарету… недаром и «Золотой Лев». Хотя курить начала намного позже награждения. А вот замуж вышла раньше Ани Горенко. Правда, ненадолго.

-                    Мне сейчас фигово. Все рухнуло, рухнуло…

-                    Как это все?

-                    С семьей напряг, денег нет. Из института поперли. Живу и радуюсь.

Маленькая городская сумасшедшая. Я смотрел на дерганье прожорливого дракончика, доедавшего свою зеленоглазую добычу. Под винно-сигаретным соусом. И уже не трахаться хотелось, а просто обнять и убаюкивать.

Опять не далась. Пьяно всхлипывая, говорила, что она не женщина, не может готовить, стирать носки, рожать детей и ходить в бигуди. Пришлось еще напоить и еще убаюкать.

Утром я уехал в Киев, а потом в деревню, как обычно - на месяц. Писать и слушать сплетни недемонической Ады. А она в четыре часа утра следующего дня прыгнула с балкона пятого этажа… и выжила.

Как-то Ада рассказала мне про горе своей соседки – тети Оли. Был у нее сын Саша. Обычный ребенок: подранные колени, волосы, пропахшие горелой картофельной ботвой, прогулы... «Теть Оля, Сашка червяков накопал? – Я ему дам червяков, хай дома сидит, мне помогать нужно, а не по рыбалкам ходить!». Потом Саша стал обычным студентом техникума механизации: прогулы, сигареты в уборной, «разборки с шоблом»  на стадионе, заросшем пыльной лебедой. Мать не нарадовалась – учится сынок, на каникулах рыбачит, до утра под клубом, «токо не женись пока учебу не кончишь!». Даже мотоцикл собиралась ему купить. Купила бэушный. С коляской. Ночь – самогон – клуб – еще самогон – «я на спор!» – остатки самогона для куражу и в карьеры за селом.

Ада сочно, с подробностями, рассказывала, что когда покореженную коляску отбивали от сидения, тетя Оля поседела. Сашу выписали через три месяца – кости молодые. Мать в техникуме договорилась за домашнюю колбасу и справку из травматологии о возможности восстановления через год.

И тут грянуло то самое горе.

Саша перестал быть обычным. Сперва отказался есть мясо, ходить в клуб, смотреть телевизор. Потом замолчал, читал незнакомые книги, часами смотрел в окно. Тетя Оля и к бабкам ходила, и фельдшера вызывала, даже батюшка местный кадилом в хате помахал. Ничего не помогало. Саша молился на заре, работал в колхозе пастухом, ел картошку и фасоль.

-                    Представляешь, как Ольге-то тяжело. Растила, кормила, учила, а он – свихнулся, - сокрушалась моя сердобольная прилавошница.

Видел я этого Сашу. Обычный сумасшедший – улыбается коровьему заду и благодарит бога за это.

*

Уход

Что-то я делал не так.

Рассказ не писался. Я увяз в сюжете, назаворачивал сравнений и новых героев. Из него ушла привычная легкость. Нещадно черкал бумагу или вообще ничего не писал: пил молоко и смотрел, как Ульяна Степановна стирает простыни в длинном алюминиевом тазу со смешным названием «ночвы».

Ада всё настойчивее интересовалась: в каком районе Киева я живу, далеко ли от дома до рынка, сколько стоят в Киеве модные туфли. Бред! Как будто увидев ее в туфлях, я должен понять, что Ада моя судьба… в австрийских стильных длинноносых туфельках за восемьдесят долларов.

Витя принес очередной ответ следователя – никаких известий о пропавшей дочке.

-                    Ну и, слава богу, - приговаривала Ульяна Степановна, - может, жива еще. Мертвых-то быстрее находят.

-                    Не всегда.

-                    Ох, горемычная-я-я-я-яяяя, - вздыхала с подвыванием Ульяна Степановна.

Вместе с ответом следователя Витя принес воблу и две бутылки пива. Для кайфу – пиво положили в морозиловку, воблу, по-простому завернутую в газету, - на стол под навесом.

Что-то затрещало во мне, порвалось, как та промасленная газета под руками, когда я увидел из-под стеклянного глаза таранки ее лицо. Неуступчивый прищур, родинка над верхней губой –  даже более пошлая, чем обнаженная грудь… сигарета в прямых пальцах (по-ахматовски!), ногти состриженные на нет… джинсы… фенечки… дешевый шарм дворничихи с Тверской… Статья была с фотографиями, стихами и попсоволубочным названием «Последний полет» (убивал бы за такие, но читатели клюют). Сверху на странице был написан номер 23 за июнь месяц, а ниже заголовка: «11 мая, вторично, выбросившись с пятого этажа московской высотки, покончила с собой бывшая девочка–вундеркинд эпохи СССР, поэтесса…» Любила сигареты «Кэмел», помните?

Дурак, ты Витя, и пиво у тебя кислое.

Пока он допивал вторую бутылку, я, матерясь и царапая руки, собирал вещи. Уехал следующим утром, несмотря на не долеченную печень, недописанный рассказ, уговоры Ульяны Степановны и слезы Аделаиды. Уехал, полностью рассчитавшись по вопросу квартирной платы и по вопросу посягательств на замужество:

-                    Прости, мы никогда не сможем быть вместе, - собственный голос напоминал актера, озвучивавшего Луиса Альберто, интонации точь-в-точь.

-                    Зачем ты ходил ко мне? Спал со мной? Тебе же было хорошо-о-ооооо…

-                    Успокойся, пожалуйста (сукин ты сын, Луис Альберто), мне было хорошо с тобой встречаться, а жить мы не сможем.

-                    Почему? Ну, почему-уууу? – под носом Ады вскипала большая прозрачная булька.

-                    Я не люблю тебя, - и себя в этот момент ненавижу.

-                    Ах ты - сука, трахаться любил, а меня не любил? Ну и вали в свой город, к телкам трипперным. Чтоб духу твоего… кобель! - орала моя «недемоническая», налегая грудью на калитку.

А потом в пыльном икарусе со вздыхающими дверями, в электричке под крики о спичках, мороженом, мыле, газетах, и даже дома во время проветривания разогретого нежилого  воздуха я все время думал о двух вещах: долго ли лететь с пятого этажа и что я делал не так?

*

Память

Целую неделю валяться на диване сложно, но возможно. К четвергу понял, что еще раз увижу Труффальдино в лице Райкина-младшего и благочестивую Марту Терехову –  кину бутылку в экран.  Вечерами, когда жара спадала, сидел за монитором, набирая написанное в деревне. Телефон молчал. Для всех я еще был в отпуске.

К субботе решил побриться и купить новую партию пива в круглосуточном гастрономе…

…и был почти сбит с ног бочковидной, плешивой собачонкой с треморными ногами.

-                    Фу, Капа, свои… свои… фу! Простите, пожалуйста. Ой!

-                    Да ничего страшного, ой! Алла Санна, здравствуйте.

-                    Здравствуй, милый, здравствуй. А я тебя и не узнала сразу.

-                    Постарел?

-                    Нет, что ты, это я старею. Ты, пока еще взрослеешь. Капа, Капа, девочка, иди сюда.  На встречу выпускников в этом году не приходил. Танечка Стрельцова интересовалась. Как ты?

-                    Не знал, что была встреча, никто не звонил. Я  репортерю потихоньку. А вы все так же, на страже истории.

-                    Все так же. Правда, теперь по выходным в Лавре экскурсоводом подрабатываю – ноги, пока, позволяют. Так что, если нужна экскурсия – приходи, я у Нижних ворот группы набираю.

-                    Спасибо, как-нибудь вырвусь. Со школы в Лавре не был. Помните, как мы с Таней от группы в пещерах отбились?

-                    Да, вы со Стрельцовой много чудили.

-                    Как она?

-                    Не очень. Красивая, умная, сильная…и как водится – одна. Позвонил бы ей, что ли.

-                    Зачем?

-                    Капа, Капа, стой! Уже идем домой... зачем, там видно будет. Ну, до свидания, миленький. Приходи в Лавру.

-                    До свидания, Алла Санна.

Имя мое так и не вспомнила. Хотя не удивительно, она всех в классе называла «миленький». А еще пила таблетки от сердца и собирала пауков на бумажку во время уборки класса. «Паучки, ребята, - это гости. Они удачу приносят, радость. Нельзя их убивать», - и наматывала аккуратненько паутину веником. Потом трусила им над газетой, пока одуревший паук не сваливался вниз. Газета выносилась на жухлый газон под окнами, где спасенный резво убегал в траву. Алла Санна улыбалась и клала под язык очередную таблетку. Несмотря на обилие пауков в школе, радости в ее доме не добавлялось. Жила сперва вдвоем с сыном - инвалидом детства, потом одна, потом с Капой. Была в курсе всех драк и влюбленностей, но никогда не наседала с советами. Только тихо говорила: «Миленький, гнев проходит, а память остается. Люди расстаются - память остается. Будь в ладах со своей памятью, миленький».

Купив пиво, вернулся на родной диван.

Выпив пиво, в понедельник вернулся на родную работу в промерзший кондиционированный воздух.

В пятницу нашел в старой записной книжке телефон Тани Стрельцовой. 

*

Аптечка и огнетушитель находятся у водителя

В начале сентября мы планировали поехать в Крым. Таня, смешно морща нос, напевала: «Севастополь, Севасто-о-оополь – город русских моряков». Я, передразнивая басом, валил ее на диван, и мы оба опаздывали на работу.

В общем, в сентябре все было хорошо, пока не позвонила Ада.

Торопливо и сбивчиво, под треск паршивой междугородной связи она что-то говорила о тете Оле, сломанной ноге, предстоящей свадьбе, огородах с невыкопанной картошкой, Саше, который пьет последнюю кровь, о том, что она не обязана, и что я не обязан, но очень нужно…

-                    Что конкретно от меня требуется?

-                    Одиннадцатого числа Сашу я привезу в Киев на вокзал, ты его заберешь и поведешь в Лавру, а я поеду на оптовый рынок, а потом все встретимся на вокзале.

-                    Зачем ему в Лавру?

-                    Ну, я ж тебе говорю: тетя Оля сломала ногу, в хозяйстве у них завал, а этому придурку припекло на Секновение помолиться в Лавре – всю душу тете Оле вынял. Не жрет, не спит, только молитвы читает.

-                    А сама ты его не можешь в Лавру отвезти?

-                    Блин, ты что, меня не слушал? Мне нужно колбасу на свадьбу купить, времени выбраться не будет, и я не знаю, как к Лавре ехать.

-                    К чьей свадьбе?

-                    …моей…

-                    Во сколько электричка?

-                    В 10:20 на Северной платформе.

-                    Садитесь в первый вагон. Встречу.

Тане я сказал, что в Крым поедем после пятнадцатого. На удивление, она спокойно согласилась, даже порадовалась: «цены на то время уже ниже будут».

Одиннадцатого был выходной день, и мы вместе с исхудавшим Сашей искали у Нижних ворот Аллу Санну. На лотках помимо маленьких иконок, бисерных и берестяных пейзажей, почему-то толпились пухлые матрешки и деревянные коврики для автомобильных сидений. Экскурсоводы хищно бросались на обвешанных фотоаппаратами иностранцев, Саша обалдело смотрел на купол Трапезной, на аккуратные клумбы с астрами и георгинами, на Днепр и белесую гряду высоток Русановки. «Миленький, Ближние пещеры сегодня закрыты. В Дальние вы можете попасть сами, или с экскурсоводом…»

-                    Алла Санна, здравствуйте!

-                    Вот так встреча! Надумал на экскурсию?

-                    Нет, я вынуждено. Вот, если у вас будет возможность, заведите этого гостя столицы в какой-нибудь собор, помолиться.

-                    А экскурсию молодой человек не хочет?

-                    Саш, ты как?

У моего подопечного кадык подпрыгнул туда-сюда, и он тихо выдохнул: «Хочу».

Я отказался бродить по пещерам и ждал группу Аллы Санны под зажелтелым кленом, от которого гиды уводили желающих по святым местам. Экскурсию все начинали издалека, рассказывали о первом монахе Антонии, немного об истории архитектуры, об отличиях византийского стиля от украинского барокко. Одна рьяная особа сыпала датами и фактами, декламируя абсолютно обезличенный энциклопедический текст: «В конце 17 и в начале 18 века столетия Киево-Печерская лавра становится крупнейшим церковным феодалом в Украине. Ей принадлежало три города, семь поселков, 120 сел и хуторов с 56 тысячами крепостных. В 1718 году в ночь с 21 на 22 апреля от забытого огарка в келье наместника лавры начался страшный опустошительный пожар, который уничтожил все деревянные здания и повредил каменные сооружения…»

Я задумался – одна маленькая свечка, и все, что строилось веками – коту под хвост. И где? - в богоугодном заведении.

-                    Свечки, свечки, хорошие…  горят… по тридцать копеек… свечки… горят…

Под стеной у столика с церковным товаром сидела потерянная родителями Света, и, раскачиваясь маятником, повторяла мамин рекламный слоган.

На все воля твоя, Господи.

Напишите автору