ГЛАВНАЯ

Марат Садченко

ЛЮБИТЕЛЬ (Ч. 2)
(Роман)

Начать, наверное, придется с Фанагории, где первой стала языковая проблема. Решение этой задачи я нашел на базаре, где купил себе маленького ребенка. И первое время чтобы перенимать у девочки не только греческие ругательства, я старался обходиться с ней очень аккуратно. Целую декаду я при ней даже не курил. Потом мы дождались корабля и переплыли на другой берег. А когда прекратились волновые шатания туда-сюда, я с помощью своей попутчицы-переводчицы отыскал гостиницу и поселился на втором этаже. Маленькая девочка помогала мне и дальше. Мы с ней ходили как туристы по чужому городу и присматривались к людям. А Танаис – красивый город. Люди тоже к нам присматривались и, в конечном счете, я познакомился с человеком по имени Нисохорм. Он признался, что следил за нами через хозяина гостиницы, где мы поселились. Со своей стороны я в качестве откровенного жеста расстрелял одну из стен в его доме. Нисохорм быстро понял, какими выгодами пахнут выстрелы, после чего согласился рискнуть собственными средствами и делать военный отряд. Примерно с этого же времени он стал выдавать меня за понтийского посла. Будто я приехал закупать у города пшеницу в обход боспорским пошлинам, и мне к весне нужен конвой сопровождения. На собрании городского совета Нисохорм подтвердил эту легенду, стал тратить очень много денег, и его выбрали архонтом конвойного отряда, а меня его заместителем. В итоге – лагерь – пол стадия на четверть. Всем нравится. Больше всех разумеется “послу”. Конницу набрали из варваров. Со скифом во главе. Теперь если обо всем этом узнают в столице, боспорский царь вышлет нам ноту протеста. А это уже вмешательство во внутренние дела полиса. Начнется неразбериха, и я с Нисохормом погрею на этом руки. Мы даже думаем устроить специальную утечку информации на Боспор. Нисохорм говорит, что корабль уже готов и дело лишь за человеком. Тут нужен, разумеется, толковый парень, и я подозреваю, что им станет один из капитанов штурмовиков – или Зидик или Сидинис. С простыми солдатами я знаком пока еще плохо и по имени знаю одного Мидония, да и то лишь потому, что у него такое отношение к офицеру Сидинису, что я уж лучше помолчу на эту тему. Наверное, лучше стоит рассказать о нашей первой с Нисохормом ссоре. Тем более что повод был необычный для такого времени, и архонт до сих пор на меня косо смотрит. А все из-за технического просчета и моей любви к музыке. Дело в том, что на степных учениях я ругаюсь на солдат через динамики, а песни слушаю сквозь шлем или наушники. И вот однажды мы в степи попали под дождь, и я пришел в лагерь очень злой. Чтоб успокоиться, я захотел чего-нибудь послушать и так спешил, что забыл перевести степные сотрясания воздуха на внутренние. В результате ошибки “День Гнева” вылился не мне в уши, а на лагерь с мокрыми солдатами. Вечером, конечно, Нисохорм прибежал скандалить, но было уже поздно. Я и теперь еще нередко “ошибаюсь”. Кстати сказать, моя маленькая переводчица тоже несколько раз интересовалась музыкальными кружочками, но я благоразумно не давал. А потом — то ли устала просить, то ли устала еще от чего-то, да только не вытерпела и сбежала. Представьте себе мою панику, когда я однажды прихожу домой, а комната стоит пустая. У меня чуть разрыв сердца не случился. Я со всех ног – к Нисохорму, залетаю к нему и с порога ору, чтоб оцепили все въезды и выезду из города, включая гавань. Переволновался, в общем. Ну, и видя мое такое состояние, архонт, сперва, конечно, прочитав мне нравоучение о пользе хорошего обращения с рабами, через некоторое время выводит мою беглянку из соседней комнаты. Она оказывается, у него скрывалась. Чтоб снять накал страстей, мы все трое стали думать, как тут быть, и Нисохорм – светлая голова, предложил отдать девочку в одну школу с его сынишкой. Я уже более-менее мог связывать слова без чужой помощи и поэтому согласился. В школу маленькая ученица ходит уже три недели, но все-таки еще иногда недовольна. Вчера сказала, что хочет посмотреть, куда ходит ее хозяин, и сегодня архонту пришлось забросить личные дела, взять ее прямо с уроков и привести в лагерь, в капитанскую комнату.

В данный момент моя первоклассница залезла с ногами на офицерскую стол-карту и увлеклась там каменными изгибами Меотиды. А архонт Нисохорм, приняв свою излюбленную позу иронично умирающего в кресле фараона, сидит и принимает у меня урок греческого языка на тему наших общих достижений. Я надеюсь, что не наделал много ошибок – у меня ведь была такая учительница, и Нисохорм будет доволен прогрессу в моем греческом. Я вроде ничего не упустил.

Ну, как? Архонт доволен? – оборачиваюсь я за оценкой к Нисохорму и он, наконец, убрав с лица ироничную маску и неаристократично сплюнув, выдает:

–                    Ужасный акцент и прилагательных мало. О выбранной теме я лучше умолчу. В целом же, что касается языка, то вполне сносно. Для иностранца во всяком случае.

Уставшее солнце моргает у него на щеке проходящими мимо окна солдатами и Нисохорм время от времени натужено щурится.

Архонта явно утомил солдатский лексикон его заместителя, а мое заместительское горло после монолога требует передышки тем более. Так что по всему видать – пора делать перекур.

–                    Вы не против?

–                    Появление из чужого кармана сигареты тактичный политик игнорирует, а девочка и так привыкла. “Значит – не против”.

Огнем словился кончик сигареты. Затянулся, – и вот оно… Закинул в глубину внутренностей крючок сигаретного дыма и, подождав, пока приятная немота ног приклеилась к нему лапками, тяну и выдыхаю эту стонущую радость и растворяю ее дымом в движении воздуха.

Дымовые разводы растекаются по комнате, но Нисохорм вместо открытых возмущений лишь с неудовольствием мнет колено:

–                    Погода меняется, что ли? Лапа ноет и ноет. С самого утра, – он сгибает-разгибает ногу, слушает хруст и морщится: – Похоже, ночью ветер будет с моря…

–                    Да? – затягиваюсь снова: – Ну и что?

–                    Да просто… Завтра в степи тебе не позавидуешь. Как вы там будете?

Архонтовская заботливость звучит умилительно, но он-то останется в городе:

–                    А мы оденемся теплей, и передвигаться будем перебежками.

–                    Ну-ну, – Нисохорм отрешенно кивает навстречу новой порции никотина: – Осень продержимся да зиму перебьемся, а там будет полегче.

Ты бы слезла оттуда, – это уже ребенку: – Посмотрела и хватит.

Но девочка: – Не мешай, – с высоты стола оборачивается в курящую сторону: – а мы отсюда приплыли? – ручка уткнулась в Киммерийский пролив.

Гляжу и подтверждаю: – Да.

Она снова отвернулась разглядывать вмятины равнин и точки городов на карте: – правая ступня раздавила пол Фракии, а левая коленка восседающей на странах маленькой богини случайно накрыла и ту приазовскую область, из которой приплыл ее уставший от доклада и тяжело задумавшийся о возрастных разницах между ней и им, господин.

“Сколько же ей лет? …Семь, восемь, …может девять? …А вдруг – пять? Так трудно определить по росту”, и самый тоскливый вопрос, как всегда, ставит в тупик все идеи поведения в ее присутствии, варианты усложнений гостиничных вечеров, когда единственным детским желанием останется надежда на то, что хозяин с вывихнутыми мозгами по дороге к общей кровати вывихнет себе и шею. “Сегодня, правда, дал себя уговорить – организовал с Нисохормом экскурсию”, – “может, хоть тут найдется волшебная палочка, чтоб дирижировать на хрупких настроениях”.

Фигурка на столе вздрогнула от чьей-то ругани за окном и, чуть не спихнув с подоконника тяжелый шлем, выглянула посмотреть. Но там всего лишь навсего архонтовская гордость – недавно приодетые в новенькую форму солдаты. Лагерная пестрота не очень интересна… Маленькая тяжело вздохнула (ведь дома ждет гораздо худший – голый маскарад) и снова вернулась к своей подножной географии.

До вечера, конечно, еще много времени и можно еще что-нибудь придумать…

–                    Эй! Я кому сказал? Спускайся, – раздражительно очнулся Нисохорм: – Еще прольешь капитанское вино.

–                    Не слезу! – маленькая упрямица лишь чуть отодвинулась от звякнувшего об кубок кувшина, и созерцательные, отдыхающие на ней мысли опять тревожит архонт:

–                    Вот упрямая, а. Это тебя в школе учат быть такой непослушной?

–                    Да учат, – кое-как огрызнулась школьница, хотела показать язык, но передумала.

–                    И залезать с ногами прям туда, где взрослые пальцами водят, тоже учат?

–                    Тоже.

–                    Так-так, – раз никто не вмешивается, архонт решается прибавить строгих ноток: – А может мне тогда закрыть такую школу?

–                    Как хочешь.

–                    Или просто не брать непослушных девчонок к себе в лагерь? – разразился он издевкой (с подтекстом, что политики перед детьми не отступают), но маленькая лишь отмахнулась:

–                    Подумаешь… Все равно ничего не успела увидеть. Сам быстро-быстро притащил за руку, и прямо сюда, а тут сами и болтаете. Очень интересно, – девочка возмущенно пожала плечами и архонт: – Ну что ж, – сделал вид что встает:

–                    Вот я счас крикну капитанам, они тебе все сразу и покажут – вынесут отсюда за ручки за ножки. Слышишь? Я уже встаю.

–                    Ну, вставай-вставай. Очень напугал, – маленькая с сомнением посмотрела на нерешительные потуги аристократа быть решительным и вдруг вскрикнула, когда вместо докуренной и вылетевшей за дверь сигареты в комнату ввалился полуголый человек.

–                    “Ну, ничего себе…”

–                    Помогите… – человек шатаясь, сделал несколько шагов на середину капитанской: – Мое последнее желание… – прошептал он, обвел мутным взглядом стены и, не договорив, аккуратно повалился на пол.

Все замерли, и рухнувшее тело вздрогнуло сухой спиной с призывом к помощи. Желательно немедленной.

–                    Зидик! – архонт первым бросился к капитану, присел рядом, и заботливо приведя того в сидячее положение, едва сдержался, чтоб не отшатнуться от искусства резьбы по человеческому телу: – через всю капитанскую грудь – багровая полоса, а плечо и пол руки вообще залиты кровью.

–                    Кто тебя так? – прошептал Нисохорм.

–                    Архонт… Это ты? – раненный с гримасой боли ухватился в свое плечо и уже грязной ладонью вцепился в белоснежную одежду начальника (а то упал бы)…

–                    Зидик, ты что, – от спокойствия Нисохорма не осталось и следа, и видно, чтоб его успокоить, капитан вяло улыбнулся.

Но по полу уже потекла первая темная струйка, и даже замеревшая на своей настольной высоте девочка едва нашла сил отвернуться от этой сцены – на своего обкурившегося спокойствием хозяина. “Действительно, чего же это он такой спокойный?”.

–                    Ничего не понимаю, – архонт на миг обернулся в ту же сторону, тело без его поддержки покачнулось, и Нисохорм затряс голые плечи: – Не падай, Зидик, слышишь?

–                    Ой, не труси, архонт, больно.

–                    А ты не закрывай глаза. Вот так.

–                    Ну, можешь говорить? Кто тебя… И где?… Здесь?… В лагере?…

От кучи начальских вопросов голос полуголого перешел на хрип: – Случайность. Я недоглядел.

–                    Случайность?

–                    Да. Забыли поменять клинки на тренировке. – у капитана стали закатываться глаза: – Моя ошибка.

–                    Ну ладно… Ты, Зидик, только погоди, – Нисохорм с хрустом выпрямился к заместителю:

–                    А ты чего? Скорей за доктором… Чего сидишь?

–                    Да вот. Гляжу на вас…

–                    Глядишь?

–                    Архонт, раскрой глаза – наш раненый совсем не потный.

–                    Чего? – пару секунд он смотрит как на кретина, конечно ни фига не врубается и оборачивается на новый стон:

–                    Не надо доктора, ребята. Лучше воды…

–                    А ну… – Нисохорм кивает ребенку: – Вон там, в углу.

Перепуганная от вида крови школьница колеблется всего секунду, быстро спрыгивает, и пока дядька архонт бормочет умирающему что-то бодро-невразумительное, подтаскивает из угла тяжеленный сосуд.

–                    Хотя бы тряпку можешь кинуть? – кричит через плечо Нисохорм, и кинуть тряпку мне, разумеется, не трудно. Он ловит, и, промокнув водой, осторожно прикладывает материю к окровавленному месту. Заботливо заглядывает раненному в глаза:

–                    Ну, как? Так лучше?

–                    Да-да, – сипит Зидик: – Спасители вы мои.

–                    Ну-ну, – скромный аристократ только отмахивается: – Еще что-нибудь нужно?

–                    А теперь винца бы, – вдруг совершенно нормальным голосом заявляет подлый капитан.

–                    Не понял… – едва переглотнул Нисохорм, но только по-моему как раз тут все понятно, и в продолжение своей солдатской шутки с пола развязано пояснили:

–                    Оно такое: красновато-кислое, и еще мокрое на ощупь.

В наступившей тишине сочно шлепнулась на пол пропитанная фальшью тряпка, а вовсе не фальшивый прилив крови стал искажать архонтово лицо. Нисохорм медленно-медленно выпрямился, – буря эмоций сжала ему руки.

“Вот так наверное и случаются инфаркты…”

–                    А ну-ка поднимись, – слишком уж нежно попросил обманутый политик, но проскользнувший на последнем слоге кризис, кого-кого, а Зидика не обманул:

–                    Архонт-архонт, держи себя в руках.

Прогремевшее затем: – А ну встать, — содрогнуло эхом девочку и стены, и заставило подумать о вмешательстве третейского судьи. Только благоразумный капитан решил не выполнять приказ, а дурашливо запричитал:

–                    Не встану архонт – убьешь ведь. А за что,  да ни за что. К тому же при свидетелях. Я же не знал…

Замечаю, что до сих пор не понимающий “что здесь происходит” детский взгляд требует хозяйских разъяснений, и через голову “раненого” комедианта отвечаю что: – и такое тут у нас бывает. А ты как думала?

Нисохорм тоже вовремя вспомнив о присутствии ребенка, видимо решил пока сдержать эмоции. Со словами: – Ну, я тебе еще устрою, чуть попозже – не при детях; – он на негнущихся ногах прошел к выходу, и бросив напоследок: – Сошлю как минимум в театр, – сурово вышел наружу.

–                    А если бы была, он хлопнул бы и дверью. – не удержался прокомментировать капитан.

Молниеносно выздоравливая – “ведь холодно вот так валяться”, Зидик встал и сразу завертел головой: – Так, где там…

Сперва скользнув по заместителю архонта, он покрутился взглядом во все стороны, не находя пропажи, вынужденно вернулся к моему лицу, – я кивнул на стол; он шагнул к затаившемуся кувшину и, жадно отхватив серебряным кубком половину его терпких внутренностей, медленно – (играя с собой) отправил их в рот.

Спектакль “Ребячества Армейских Офицеров” похоже, продолжается.

Зидик посмотрел вслед перебежавшей подальше от его непредсказуемости школьнице и довольно поставил высушенную до капли мумию кубка на стол: – Так, с этим ясно.

— А как зовут нашу новую знакомую?

Не привыкший к подобным офицерским подходам к знакомству маленький ребенок даже не знает, что сказать, и несколько мгновений хлопает глазками. Подталкиваю:

–                    Скажи Зидику, как тебя зовут.

Маленькая толкается в ответ.

–                    Ну, чего ты? Не бойся – он хороший. Говори.

И она не найдя поддержки у усмехающегося хозяина, собравшись с духом, произносит.

–                    И ничего страшного.

–                    Прекрасное имя – восхищением пробуя наверстать детские симпатии, выдыхает Зидик: – Почти что как мое. И тоже трудно для запоминания. И это правильно. Запоминать не обязательно. Нас тут так много и солдат и офицеров. И между нами всякие встречаются.

Посредственность Нисохорма ты знаешь. Самый неинтересный дядька в нашем лагере. А есть историки, художники, поэты. Вот я, к примеру, неплохой поэт. Так как болтаю я, никто тут говорить не может. Да ты, наверное, и сама это заметила. Вот только музыки у нас тут долго не было. Но это в прошлом. В очень тусклом прошлом. А в настоящем, что я посоветую… По имени ты никого не знаешь, верно? Так вот, если тебе чего-то нужно, то останавливай любого человека и начинай со слова: “Офицер”. Если наскочишь на солдата – он улыбнется, а капитан тем более откликнется. Ну, как, понятно?

–                    Да.

–                    …Офицер.

–                    Да офицер, – услышала суфлерство “с задней парты” школьница.

–                    Ну, вот и замечательно, – пропел актер-поэт-и-капитан.

Но детские страхи все еще не рассеяны и на начальское предложение: – Обтерся бы; – капитан: – В самом деле, – поднял оброненную архонтом тряпку и занялся устранением “порезов” на плече: – А то еще присохнет…

Оно конечно… Не каждый взрослый выдержит все наши лагерные шутки, а тут ребенок…

–                    Так то не кровь? – прошептала маленькая.

–                    Это? – Зидик выжал тряпку прямо на пол, последнюю каплю подхватил мизинцем и театрально лизнул: – Тьфу! Конечно нет. А вы наивные с Нисохормом поверили?

Девочка кивнула, и капитан ухмыльнулся:

–                    Я даже сам не ожидал. Ты понимаешь, – обратился он поверх ребенка: – Так на меня накинулись, особенно Нисохорм, что я и сам перепугался. Про свой зарытый в нашем лагере талант. Действительно. А не пора ли мне в актеры, куда-то на большую сцену, – издевательский актер нагнулся и похлопал по сосуду с водой: – Ведь как же достоверно получилось. А? Вот ты! Не надорвалась перетаскивать такую тяжесть?

–                    Так я же думала… – у маленькой даже не нашлось на офицерское кривлянье слов.

–                    Что меня и в самом деле можно ранить? Какая ерунда. Вот твой… Твой… – под потяжелевшим командирским взглядом Зидик перевел определение в другую плоскость: – …Вот наш прямой главнокомандущий – тот сразу понял все как надо.

Маленькая обернулась к “так вот почему сохранявшему такое спокойствие” главнокомандующему и приходится подтвердить, что, в самом деле:

–                    Зидик – он у нас такой, любит людей немного подурачить.

–                    Скорей поудивлять, – быстро поправил капитан.

–                    И покривляться перед новыми людьми

–                    Скорее выпустить фантазию на волю.

–                    Даже когда это похоже на юродство.

“Юродство” Зидик пропустил мимо ушей:

–                    Но ведь сработало.

–                    Со стихами у тебя лучше получается. Кстати, – я делаю пояснение для школьницы: – этот комедиант, мало того, что капитан наших штурмовиков, так он еще – поэтище огромного таланта.

–                    Да ладно, – скромничает Зидик

–                    …И в этом я надеюсь, мы еще убедимся. А пока хотелось бы услышать подлинную версию всей этой комедии. Ведь не винца же ты зашел сюда хлебнуть. Эту причину ты оставь Нисохорму.

–                    Причину? – переспросил капитан, делая умное лицо, будто и вправду собираясь сказать что-то умное: – Причину, значит…

–                    Да. И желательно не в стихотворной форме.

–                    Ну, хорошо. Как скажешь. Тогда я начну с самого главного. – Он с задумчивой паузой посмотрел в потолок: – Когда-то, давным-давно, когда я был еще маленьким: – на секунду Зидик отвлекся показать: – примерно вот как она, я невзлюбил спокойствие и серость будней. Тогда я начал бороться с этим рифмами. Первые опыты на этом поприще…

–                    А покороче нельзя? – перебились биографические воспоминания, и Зидик обиженно пожал плечами:

–                    Можно и покороче.

–                    Пожалуйста.

–                    Когда возвышенной душе…

–                    Еще короче.

–                    Ах, даже так? Ну, хорошо!

— Если опускать все подробности про тупость солдатни на все мои приказы, про то что поэтизм моей натуры ищет выхода, про недогадливость моих начальников, – кольнул начальство Зидик: – …то заявляю – я устал от тишины без удивлений.

“Да. Нужно было сразу догадаться, куда он клонит”.

–                    Вот вы прислушайтесь, прислушайтесь… — капитан многозначительно вдруг затаил дыхание, и в наступившей тишине стало заметно, что день почти закончился, и расслабленные хождения за окном тому подтверждение, а рядом – маленькая девочка не знает что делать: “…какая-то неинтересная экскурсия…”

–                    По-моему чего-то не хватает, – закончил Зидик: – А?

–                    Ну ладно, – сдаюсь: – ты значит намекаешь…

–                    Конечно же, – мгновенно подхватил офицер: – Всего лишь намекаю. Я разве сумасшедший, чтоб приказывать начальству, – его полуголая фигура даже качнулась чуть вперед: – Разве похож?

От такой наглядности приходится признать, что Зидик выглядит всего лишь недоодетым капитаном, и все-таки:

–                    А как же посторонние?

–                    Это архонт Нисохорм что-ли? – похоже Зидик даже обиделся: – По-моему я позаботился о нашем консерваторе, и самым гениальным образом. Я что же, зря тут по полу валялся? Я же продумал все на сто шагов вперед: архонт теперь не скоро тут появится.

–                    Это понятно.

— Но тут есть кое-кто еще, кому немного рано слушать наши лагерные ужасы.

Вслед за начальским кивком капитан тоже посмотрел на ту, которой “еще рано слушать”. Моя заботливость о детском слухе его искренне – (так она не знает?) – удивила, и заставила задуматься…

–                    Эй, вы про что? – не понимая взрослых недомолвок, вмешалась школьница и вопросительно поглядела на одного – на второго.

Объяснения пришли, разумеется, с менее одетой стороны. Зидик только сперва потер багровую от краски руку:

–                    Про что? Да вот про это самое… Тут тайны нет, хотя конечно риск присутствует. Вот, например… Ты ощущала хоть когда-нибудь такое – чтобы в тебе вдруг оживала кровь? Чтоб искорки невидимой холодной ночи тебе испепеляли нервы?

–                    Нет, – едва успела вставить девочка.

–                    А как насчет того, чтобы разбиться на осколки удивлений, вдруг ощутить себя заполыхавшим в небе облаком, внезапно унестись в танцующие штормы звуковых вершин, взглянуть оттуда новыми глазами, на струны засверкавших в тебе чувств... и, замирая, снова рухнуть вниз. Или к примеру…

–                    Зидик! – я обрываю поэтизмы капитана: – Не морочь ребенку голову.

–                    Так я ведь только начал…

–                    И закончил.

–                    Так это вы про музыку? – “ну, наконец-то” догадалась девочка, и офицер кивнул:

–                    …на самой интересной ноте.

–                    И ты просил послушать?

–                    Всего лишь намекал. – развел руками Зидик: – А он вот… как будто бы чего-то опасается. Неплохо было бы узнать – чего.

–                    Он и мне не дает, – пожаловалась маленькая ябеда-карябеда: – Сам слушает свои кружочки, а мне – нет.

–                    Что, правда?

Маленькая закивала.

–                    А очень хочется? – посочувствовал капитан такой несправедливости и кажется пора вмешаться:

–                    Зидик. Не лез бы ты…

Но видимо уже почувствовав в новой знакомой союзницу, он: – Э, нет! – не успокоился, и даже более того, вдруг перешел на громкий шепот:

–                    Послушай-ка. А, может быть, давай объединимся? Навалимся вдвоем и отберем. И после сами будем слушать. Ну, как? Давай?

Маленькая серьезно взглянула на хозяина, припоминая все выигранные у него схватки (такие редкие и немногочисленные, что лучше и не вспоминать), взглянула и на офицера (с таким, конечно, шансов больше), но этот далеко идущий заговор необходимо срочно оборвать:

– Не слушай            дядю Зидика – он часто предлагает глупости.

–                    И вовсе не всегда, – не обиделся капитан.

–                    …Ты только погляди на него. Погляди, погляди.

Девочка всмотрелась в офицера.

–                    …Стоит грязный, неодетый, и еще с этой своей дурацкой ухмылкой. Ну, разве можно такого слушать?

–                    Ага, – еще раз взглянула и кивнула школьница.

–                    Ну, я не знаю… –

“…как переубеждать поэтов и детей?”

–                    …я соглашусь, а завтра мне тебя в степи искать? Ведь испугаешься.

–                    Врет-врет. Все врет – отвлек от правды офицер: – Не испугаешься. Там просто нечему пугаться.

–                    Я знаю – заявила девочка.

–                    Откуда ты там знаешь?…

–                    Не скажу!

–                    Значит, не знаешь.

–                    Нет, знаю. Ира говорила… – она осеклась.

–                    Стоп. Кто такая Ира?

–                    Я тебе рассказывала.

–                    Не рассказывала.

–                    Ирочка? Я с ней недавно подружилась. Она сидит на соседнем ряду, а на переменах мы вместе бегаем от мальчишек; – первоклассница даже улыбнулась, видимо, вспомнив что-то занимательное: – Так вот. Ира спрашивала, что вы тут слушаете.

–                    А она откуда…

–                    Ей брат говорил, он тут у вас солдатом работает, она мне говорила, а я не запомнила кем.

–                    Ага, и дальше?

–                    Я не помню – маленькая смутилась: – Братик ей рассказывал, кажется что, – она забавно напряглась, припоминая, наверное, подружкину цитату: – что после того, что он услышал в лагере, ему больше ничего слушать не надо, …и запоминать не надо, ничего страшного, что можно увидеть, кажется, так.

“Билиберда какая-то…”

Выболтав все свои школьные секреты, у маленькой нет больше никаких идей – что делать дальше. Она грустно замолчала, и дальше дело взрослых что-нибудь придумывать.

–                    А я зачем сюда зашел? – стал вспоминать вдруг заводила-Зидик, полусерьезно похлопывая по ножнам капитанского меча: – Ах да! Насчет захвата музыки, – он вопросительно повернулся в “не знающую что делать сторону”, но маленькая даже не успела показать “Что у хозяина вон тоже есть…”

–                    Яволь – Согласен – Згода – Хорошо! – громко сдалась хозяйская расчетливость. “Конечно, это против всяких планов, но видимо пришла пора раскрыть свой музыкальный козырь”:

–                    Зидик! Окно!

–                    Ага, понятно, – капитан бросился к захлопавшей от ветра ставне: – Чтоб кое-кто сюда не выпрыгнул! – непослушный полудверок ловится и сковывается крючком со вторым: – Готово!

–                    А сам к дверям!

–                    Ага!

“Теперь пути для отступления отрезаны…”

Лишь тут, глядя, как зачернел в дверном проеме капитанский силуэт, маленькая школьница поняла, насколько это все серьезно. Она стала медленно отступать вглубь комнаты, пока не уперлась в оставленное архонтом кресло.

–                    Во-во, ты лучше сядь.

Она садится, и новым поводом для беспокойства становятся манипуляции с кассетой, которая решительно вставляется куда-то под бронежилет: – А дома ведь через кружочки, – немного нервно прошептала девочка.

– Сегодня будет – как подружка говорила – на весь лагерь. – “Звучит не очень мирно, но плевать. Не объяснять же, в самом деле, про динамики”:

–                    Ну что, готовы? –

Все процедуры музыкальных подготовок закончены, маленькая комочком спряталась на кресле, и решительный девиз “не строить же все отношения с ней лишь на постели” нащупав, топит кнопку в “ПЛЭЙ”: – Теперь послушаем.

Всего лишь одну песню.

Вслед за этим в комнате вздрогнуло все включенное в квадрат стен. “Громковато”, – приглушаю, чтобы пространство не было выдавлено наружу, и все равно…

По комнате – по трещинам секущим пол – и по мембранам глаз: – взрыв не нашедших выхода гранат – с преобладанием вулкановых законов: не хаосных – дробящих мозг – скорей тягучий, то уходящий штормом из под ног, то топящий в себе по самые зрачки. Глаза сдаются.

Вся комната в заточенных предметах, с людьми внутри ее не видящих друг друга. Одни лишь отблески в такт плавающим звукам.

В лавине хлещущей по стенам и дыханью, лавинками из окон и двери забив-взводоворотив-затопив собой и лагерь, и мысли собственной не видно… Лишь следы от глаз вместо ушей, что добровольно смыты этим ветром размытых слез в зрачках: и непонятно где и что, и кто еще в живых остался… Или осталось только трое?…

Застывшие, без собственных движений: боясь хоть что-нибудь нарушить – спугнуть свое купание в потоках, взглянуть на лагерь и обрушить в него орбиту Марса например (счас ни за что нельзя ручаться), но чтоб бояться лишний раз вздохнуть …как будто ты на тонкой льдине, хотя конечно и похоже, но льдина пола дальше стен не уплывет и слух под музыкальным ветром не утопит.

Новый кусок неуправляемой вселенной по-своему дохнул на кровь идущей к сердцу и покатился новой вспышкой: – по ураганам, скалам, эскалаторам из бури в небо и обратно. И далее… – в невероятнейшее чувство в невидимом – без направлений вихре – сносящем все плотины чужих нервов таких чужих, что время бросить якорь, или сорвать оставшийся стоп-кран.

Там, в кресле, начали синеть и нужно выключить: “чтоб эта доза не была последней. А так, осталась биться где-то у коленей”.

Обрыв, и:

–                    На сегодня хватит.

Все стихло, а в ушах остался дождь: в дрожащей тишине почти неслышный.

Вот и он остановился.

–                    Ну, как?

–                    Ну что? Кровь возвелась в ранг несмертельных ядов?

Детский взгляд сдвигается рывками на меня, затем на Зидика.

Маленькая облизывает губки и вымученно улыбается:

–                    И ничего страшного – но только что услышанное тут же вернувшись последней докатившейся волной, сгоняет эту улыбку.

Недоверчиво прищуриваюсь: – А, по-моему, ты испугалась.

–                    Конечно, испугалась, – заботливо всмотрелся капитан.

–                    Нет – она вытягивает затекшие ноги (как быстро оживают дети) и улыбается на этот раз поправдоподобнее:

–                    Ах, значит, вот что ты солдатам даешь слушать. Теперь знаю!

–                    И доложишь Ирочке…

–                    Да, и завтра расскажу Ире.

Нет смысла возражать.

–                    Пожалуйста, – я забавляюсь: – Только что?

–                    А что?

–                    Правду ей брат говорил про то, что мы тут слушаем?

–                    Маленькая задумывается… вдруг запрыгивает на спинку кресла и, заметив, что две пары глаз смотрят только на нее, разбивает взрослое ожидание неподражаемым:

–                    Вам не скажу. Ире скажу – все, что с ней сейчас случилось, воспринимается значит как “так и должно быть”.

–                    А ты сюда пришла прямо из школы? – напомнил о себе наш постовой в дверях.

–                    Да. С дядей Нисохормом. Сюда посмотреть.

–                    На лагерь? Ну, я так и догадался. – Капитан заозирался: – А где же твоя сумка, книжки?

Но видно маленькой ученице все еще не до расспросов с книжистыми сумками, похоже, чьи-то ушки еще заняты другим, и нужно срочно приходить на помощь:

–                    Архонт повесил это дело на своего раба. А вот сегодня…

–                    Задумана была экскурсия по лагерю, – недослушал Зидик: – Все ясно. Сперва прослушивание, а потом смотрины.

–                    Нисохорм ведь тебя так быстро протащил по плацу, ты ничего, наверное, и не рассмотрела, – участливый капитан крутнул башкой себе за спину: – наших придурочных солдат, занятия, ведь так?

–                    Не-а, – улыбнулась маленькая.

–                    В самом деле, – беру начальскую инициативу на себя: – Может, пойдем, сейчас досмотришь?

–                    На солнышко? Пошли.

–                    Смотреть на солнышко и наших идиотов, – капитан отступил, давая дорогу высокому начальству и, расшаркнувшись, – маленькому ребенку: – Я, никчемный, только после вас.

Девочка спрыгнула с сиденья и обгоняя, первой подбежала к выходу:

–                    Потом еще послушаем… Когда-нибудь… –

На моем пути возникает преграда сделанная раскинувшей к дверным проемам ручки первоклассницей, она оборачивается:

–                    Ведь ты мне покажешь, как оно там играет?

“не орет, не появляется – а играет!” – первый человек кто догадался о возникновении послекнопочного звучания.

Подталкиваю: – Может быть. –

Все трое мы выходим на свежее солнце, и я с тоской вдруг прихожу к мысли, что отныне плэйер придется прятать, чтобы этот вопрос не попробовал разрешиться на практике в мое отсутствие.

–                    Давай уж, Зидик, замещай архонта.

–                    Итак, – приступил к обязанностям лагерного гида капитан, показывая на скрипы цепей с подвешенным на них дубовым грузом: – Сейчас мы проходим мимо площадки нашей фаланги.

Вот видишь, тут две виселицы с непогребенным трупом дерева на них? Солдаты его откачивают копьями и держат на одном месте, и так, чтобы бревно не опускалось. Но только их сейчас тут нет, они все тренируются в казармах.

–                    И им тут интересно?…

–                    Ну, еще бы…– Зидик обиделся: – Куда ж без интересностей мы б делись… Такие игры иногда проводим. Берем, к примеру – роем две траншеи и ставим два ряда солдат – друг против друга. И кто кого спихнет: ну то есть в яму. Особенно забавно получается, когда в траншеях есть вода. Все тонут или в грязи или в смехе. Так что у нас тут – просто обхохочешься. Зайди к нам после ливня – убедишься.

Эх, жалко всадников счас нет, уехали с Фазодом за город…

–                    А там что? – отвлекла экскурсантка на неживые попадания стрел по мишеням в другом конце лагеря.

–                    Там? Да наша серость. Арбалетчики. По мишеням стреляют.

–                    А зачем так косо?

–                    Это они стоят так. Те, кто ближе к стене – значит, плохо стреляют, а кто дальше – значит хорошо. А вон тот дядя – его Аером зовут – он стреляет лучше всех. Если хочешь, попроси у него, он тебе крестик на груди покажет, на веревочке.

Удаленный от не достигших его успехов подчиненных равным расстоянием до них, до нас, Аер чуть дернулся от отдачи и после стука безжалостно ткнул арбалет в песок. Не попал, что ли?

–                    Ты лучше на наших посмотри, – показывает Зидик, и мы проходим дальше – навстречу крикам, радостям дотянувшейся подножки и глухим ударам тренировочных мечей: – Это вон те, в форме цвета подземного неба.

Мы изменяем курс, и сквозь людей в темно-синем, порывом легкого ветерка нам трогает брови, вырывает случайную слезу и иссякает в уголках глаз.

–                    Там дядя Нисохорм?

Приглядываюсь и подтверждаю: – Точно.

И не один.

–                    Сидиниса на что-то подбивает: (тот самый здоровенный – то Сидинис кстати). И разговор у них, похоже, не про нас.

Те двое действительно так увлеклись беседой, что ни на скрежет зубов с одной стороны, ни на приближение разглядывающей их троицы с другой, не обращают никакого внимания.

–                    Не видят нас. Тем лучше – продолжил развлекать капитан: – Зато посмотрим на Мидония – это вон тот вон – самый молодой, – взмахом он сделал пояснение для самых маленьких: – Влюблен в Сидиниса. Да, вот в того большого. Но без взаимности. Какое зрелище, не правда ли?

Перед любимым капитаном Мидоний, кажется, и вправду решил отличиться. Явно нахальное:

–                    Ну что, не получается?! – быстро спровоцировало одновременную атаку на него двух мечей.

–                    А если так! – он без усилий хлестнул противника оружием: – И так вот! – развернулся, не глядя на падающего, и со всего размаха двинул щитом в грудь второго:

–                    Ничего сложного… – Мидоний снова взял меч на изготовку: – Давайте теперь трое.

С трех сторон на него обрушились удары, но Сидинис (в чью честь этот подвиг совершался) вместе с архонтом повернулся к подошедшей, все разглядывающей троице.

–                    А-аа, вот они – товарищи-авантюристы. Явились все-таки?

Зидик кивнул за всех троих: – Явились.

–                    Как думаешь, Сидинис, – продолжал архонт: – это безудержная смелость или наглость с их стороны?

Громадный капитан (“какой большой” – шепнули рядом) только успел пожать плечами, как Зидик перебил напарника и сделал удивленное лицо начальству:

–                    А ты, Нисохорм, еще сердишься? Наверное, на меня: за лже-кровавую раскраску в моем великолепном исполнении. Ведь так.

–                    Конечно. И за это тоже…

–                    А что-то есть еще другое? – ну совершенно наглый (или смелый?) офицер непонимающе уставился в архонта: – Не знаю, правда, что, но я за все отвечу.

–                    Не понимаешь?

–                    Нет!

–                    А, может, издеваешься?

–                    А, может!

–                    Как это мило. – Нисохорм постарался оставаться благодушным: – А вы? – он перевел внимание на заместителя с ребенком: – Вы тоже, может быть, не в курсе того, что вздрогнуло два прилегавших к лагерю квартала?

–                    Что, неужели два?

–                    Это как минимум, как минимум!

–                    Так ведь не в первый раз, Нисохорм…

–                    Вот так вот отвратительно-убийственно, – архонт убийственно и строго посмотрел на всех: – по-моему, такого еще не было. Или, быть может, кто-то не согласен?!

На это вроде нечего ответить, но вечно не согласный с правдой Зидик тихонько подмигнул молчавшему приятелю.

–                    Ты просто не привык, архонт – внушительно не согласился вдруг Сидинис, после чего оставшись в меньшенстве, политику осталось только сдаться.

–                    А вы я вижу тут уже попривыкали… – упрямо заявил Нисохорм.

За его спиной тем временем в криках и стонах стало видно, что запала этой привычки хватило Мидонию поотбивать все атаки и заставить противников зарезать мечами свои ножны. “Прям как в кино… Сюда бы зрителей побольше – и можно деньги собирать. А зрелищ хватит на все вкусы…”

Маленькая вдруг трогает локоть и показывает пальчиком – Сидинис замешкавшись прекращает пугать ребенка делая из себя страшно зыркающего, злого капитана, на миг застигнутый врасплох, делает невинное лицо, но, уловив мою поощрительную улыбку, снова начинает строить рожи, и девочка, чтоб не видеть, прячется за живую преграду хозяйской спины. “А ведь сама, сама напросилась солдат посмотреть, я за руку не тащил. Так бы сидела уже дома и спокойно слушала рабские перебранки внизу…”

–                    Вы бы хоть дождались, чтобы я ушел, – закончил разговоры по конфликтным темам архонт: – Сами же знаете, как реагирует кое-кто из полисополитов на вашу лагерную громкость. Сидинис, прекрати гримасничать, я серьезно.

–                    Не усложняй, Нисохорм.

–                    В самом деле, – взял успокаивающий нейтралитет Сидинис: – Здесь, в Танаисе, на краю цивилизации…

–                    Какие еще могут быть реакции, – подсказал Зидик приятелю и тот кивнул:

–                    Вот именно.

Он уже перестал корчить из себя детское пугало, и маленькая более-менее смело выглянула из-за хозяйского убежища.

–                    Вот, например тебе, – заглаживая вину, вдруг наклонился-обратился капитан: – У нас понравилось?

Затмение “Сидинис” заслонило от ребенка солнце: у школьницы нет слов – как на уроке – а эти взрослые еще и улыбаться стали. Срочно необходима помощь и хозяйская поддержка. А еще лучше – переповторить вопрос:

–                    Где тебе больше нравиться, у нас или в школе?

–                    Сейчас, – она нервно (все-таки слишком много взглядов) отмахнулась от не ко времени щекочащих бровь волос и осмотрелась…

Через косые взгляды солдат, по занимающимся фигурам, по казармам и квадратам песка между ними …и, наконец, восхищенный панорамой взгляд на меня, на Зидика, в стороне у штурмовиков кто-то громко вскрикнул, упал, – опять на лагерь.

–                    Так где?

Маленькая экскурсантка вдруг вспомнила:

–                    А меня ругать не будут, что меня забрали с уроков? Там учитель строгий. И детей много.

–                    Ничего не будет, если тебя забирал сам Нисохорм.

–                    А если будут ругать, я тебе завтра дам солдата, он пойдет с тобой и наведет там порядок, – под доверчивым взглядом ребенка Зидик многозначительно потрогал меч: – Хочешь?

Первоклассница еще раз обводит глазами площадки и занимающихся на них людей:

–                    Вон того? – пальчик показал на юношу в варварском золотом шлеме.

–                    Только не этого придурка – Зидик невпопад скривился: – Так режется против десятника, что завтра будет синий от синяков. Нет, тут нужен человек проверенный. Хотя бы вот Сидинис. А? Что скажешь капитан?

–                    А что? – кандидат в наведение школьных порядков просто пожал плечами: – Я согласен. Могу даже “влюбленного мальчишку” с собой взять. Вон тот тебе подойдет? Вон стал рубиться против золотого шлема.

Маленькая поглядела, как дерутся два десятника, и согласно кивнула.

–                    Тогда я пойду его предупрежу. А заодно, – Сидинис перевел взгляд на начальство: – узнаю, что они там сегодня утром напридумали.

–                    Это на завтрашнюю степь?

–                    Да. Я уже говорил и с Атиком и с Аером – действительно интересно.

–                    Хорошо.

Капитан сделал головой и отошел.

–                    А я, наверное, схожу к фаланге. В казармы, – сказал придумавший себе занятие Нисохорм: – Ты сам то как, еще домой не собираешься?

–                    Сейчас? Наверное, обратно – в капитанскую.

–                    А может в термы?… А ну-ка закрой уши. –

Девочка не сразу поняла, что это к ней, но под серьезным взглядом Нисохорма быстро выполнила.

–                    …женщин, как архонт, гарантирую. Ну, как такой вот вариант? Подходит?

–                    Нет, – смеюсь этой не к месту (не к телу) идее: – Не сегодня. Может на следующей неделе; – и к маленькой: – Можешь открываться.

Уставший заботится о моральных лагерных устоях архонт, сочувственно развел руками:

–                    Тогда до завтра?

–                    До как получится Нисохорм.

Он тронулся было уходить, но в заместительскую голову вовремя пришла одна идея:

–                    Постой. А когда с копейщиками разберешься, мою заодно не захватишь? Ты ведь не сразу в термы?

–                    Да нет. – Нисохорм поприкидывал план действий: – В принципе, можно. Ключ ведь у Андроника?

–                    Да. И еще одно. Если тебе не будет трудно…

–                    Чего уж там, выкладывай.

–                    Будете проходить мимо базара, скажи там старику в последней лавке, чтоб он меня дождался.

–                    Не трудно. Сделаю, – и, обнадежив кивком, архонт двинулся к казармам копейщиков.

–                    Ну а ты? Не устала?

Внелагерная хрупкость посмотрела вверх – на своего всеми уважаемого, строгого с другими счастливца:

–                    Нет. Мне тут нравится. И я туда хочу, – она показала на дальний край площадки, где арбалетчики, сменяясь по десяткам, своими залпами тревожили мишени.

–                    Хочешь туда?

Она кивает.

–                    Зидик. Своди ее. Дай разок выстрелить. А подойдет Нисохорм, скажи ему, чтобы он никого не заводил ко мне в капитанскую прощаться второй раз.

–                    Понимаю, секреты. – Зидик взял ребенка за руку и, никак не попадая в подпрыгивающие маленькие шажки, повел ее на арбалетный участок.

*

Внутри капитанской весь секрет проявился в запирательстве ушей стальной дугой наушников и выборе орудий для изготовления сюрпризов.

Включение на самой малой громкости ускоряют выбор:

–                    А вот!

–                    Карандаш и альбом подойдут?

–                    Да, вроде.

Карандаш и альбом подтягиваются поближе.

–                    Прекрасно. Тогда начинаем. Будем надеяться, что терка не потребуется.

–                    Ты любишь скалы?

–                    Что, скалы? То есть камни? Будешь рисовать камни?

–                    А тебе не нравится?

–                    Не знаю…

–                    А вот такой вот профиль?

–                    Уже что-то!

Из-под карандаша проступают твердые профили графитного спокойствия.

–                    Постой. А сверху кто-нибудь будет?

–                    Будешь отвлекать – отстраню от работы. Конечно, будет. Для этого ведь и рисуем.

–                    Маленькая фигурка…

–                    Тени!…

Темный пепел графита осторожно превращается в гранит скал.

Здесь требуется не спеша, можно даже от усердия немного подержать высунутым язык.

Кое-где пускается трещина, кое-где нависают обветренные громады – я учерняю, и они нависают-нависают еще больше.

–                    Давай еще вот тут – сбоку.

–                    Ага.

Против всяких правил композиции, против всех законов светотени и графики сквозь белый туман альбомного листа постепенно проступают мои скалы. Именно так – как нарисуется.

–                    Вроде получается, – левая рука ощупью, вслепую трогает выступы на бумаге и остается довольна.

Правая согласна:

–                    Пожалуй.

Сколько там времени?

–                    О… – левая поднимает часы: – Скоро уже пойдем. Надо ведь еще успеть на базар заскочить.

Напишите автору