|
Юлия Шекет
СКАЗКА
О КАРЛИКОВОЙ БЕРЁЗКЕ
(Проза)
Её
любил Заяц. Её любил Лось. Её любил
Бурундук. Даже Полярная Сова не
брезговала ею. «За что», — удивлялась
Карликовая Берёзка, разглядывая в
холодном ручье всю себя — до жилочки, —
я же знаю себя дольше всех их, и мне ясней
ясного, что любить здесь нечего. Жёсткая,
горькая, маленькая».
«Скорее
всего, это потому, что в тундре особенно
не из чего выбирать — и сходит то, что
встретилось первым», — решала она.
А
они хрупали её килограммами. «Вкусно,
очень вкусно! Не пожил бы я без этого
растения!», — нахваливают.
Самую
большую любовь порождает, наверное,
самый большой голод. Поэтому ели не от
извращённости, а из надобы, жизненной
необходимости. А она всегда боялась, что
доберутся до корешков, и тогда исчезнет,
больше не вырастет. Обитателям тундры
было всегда недостаточно вовсе не из
жадности: берёзка была действительно
карликовой.
К
тому же, у неё был другой способ мышления
— Флора, всё-таки, иное царство, как ни
прививай ей общефаунистические
ценности — и она не умела понять, как это:
съесть, чтобы познать. Она умела только
впитывать. И поэтому всегда пыталась
оставить себе хоть листик исключительно
для общения с воздухом и водой. Так что
Берёзку не считали готовой на
самопожертвование, а, значит, к истинной
любви.
Она
была неспособна удерживать кого-то
возле себя, ведь слишком велика была её
привязанность к почве. Да и симбиоз ей
казался абсурдным. Бескрайний маянщий
белесый простор — и не отпустить в него
не то, что глупо, а просто невозможно.
Сама она встречалась на протяжении
тундры в самых разных местах, и поэтому
могла пообщаться и с зайцами, и с мышами,
и с совами, которые между собой ужиться
не могли никак.
«Со
своими все общительны, с чужими
агрессивны… вероятно, из этой
особенности произошли люди», — подумала
она, когда в тундре стали появляться
первые поселения.
Какие
могут быть переживания у Карликовой
Берёзки, ведущей растительный образ
жизни и погружённой в собственный
хлорофилл?
А
она любила — птиц, коротким росчерком
мелькавших в мёрзлом небе перед отлётом
домой в жаркие страны. Крайним
идиотизмом была бы мечта их съесть — она
не успевала даже рассмотреть их лиц.
Было достаточно секунды взгляда — знать
об их присутствии, удостовериться, что
она их не выдумала. А потом ей оставалось
всё безграничное небо — оно хранило
след крыльев, и это было её любовью.
Впрочем, они пролетали так редко, а она
увядала так часто, что в этих отношениях
не было ни тени схемы. И ей оставалось
только молча поворачивать ладони
листьев вверх, и этого ей тоже хватало.
Если бы у неё были уста, чтобы разомкнуть
их и сладко прошептать одно слово — знак
их имени — это было бы её персональным
счастьем.
Но в
тундре было так тихо, и только небосвод
звенел далеко, высоко и ровно, будто где-то
в нём задели невидимую струну и не знают,
где прижать пальцем, чтобы не щемило так
долго.
|
