|
Семён
Беньяминов (Молодченко)
ИЗ
ЦИКЛА "КУМАЧОВЩИНА"
(Стихотворения)
ПОЭМА О ТРУДЕ # КУМАЧОВЩИНА
# СТЕНЫ # ЖЁЛТАЯ ОСЕНЬ #
Мне век идти по серым тротуарам...
# НОЧЬ # ПОД ЗАНАВЕС # ЯКОВ
И КАРЛА # БРИГАНТИНА # КТО?
# ВСЕВОБУЧ # ВЕСНА # Участковый пьяного
волочит... # ПАУК # В
ПРЕДДВЕРИИ АДА # САБОТАЖ # ПОЭТ
# МАЯТНИК НОЧИ # ОГОНЬ
# СТОЛОВЫЕ # В СВЯЗКЕ #
ИЛИ
ПОЭМА О ТРУДЕ
Заводы кирпичные - люди горемычные.
Фабричная пословица
Пригород пригоршней скрюченной
в чайных сжимает стаканы.
Завтра по рельсам измученным
снова пойдут караваны.
Высыплет утром на привокзал
злых исполнителей куча.
Долго рычать, как на привязи,
будет трамвайная буча.
Но к девяти успокоится,
город совсем опустеет.
Что ж за стенами там коится?
Чьи это рожи чернеют?
Кто там лезет, худой и небритый,
озирает подворье безрадостно,
уцепившись в тележку с плитами
под углом в сорок восемь градусов?
Стой! И вспомни вместе с поэтом,
которому ты переехал ногу,
как ты дорвался до власти советов,
как это всё началось понемногу.
"Приходили в завод господа образованны,
соблазняли идти в разбойники.
Дескать, нам от истории так уготовано...
Ныне же все - покойники.
"Счастье там!" - указали нам мудрые люди
и кивнули крутыми лбами,
и ушли в кабинет кушать скудные блюда.
Остальное вы знаете сами..."
Мануфактура фактом чёрным
выдавливала продукцию,
и только голый беспризорный
нахально нюхал настурцию.
Азбука техники - езда без билета.
Бык отощал, таща колымагу.
Чёрную магию прожектёрного света
уже наносят мудрейшие на бумагу.
Наша доля - власть советов
плюс лектрофикация.
Остальное под запретом,
ибо - провокация.
Вот и входят, горбатые, знатные,
озарив подворье блеском восьмиклинок.
Заводские, фабричные, полосатые, ватные.
Механизмы, залеченные поликлиникой.
Руки большие. Пятерня - ковш.
Рожу обнимет - не будет и видно.
Производитель! Хозяин и вождь!
Только некоронованный, что и обидно...
Между тем приходили под стены столичны
ходоки, экскурсанты, юродивые.
Востроглазые люди в одеждах обычных
им устроили тайные проводы.
Коли б ведал царь-батюшка,
не позволил погонщикам
разубожить и малых, и старых.
Говорят, что и сам он из прОстых подёнщиков -
бывший слесарь, лихой пролетарий!
Ай, да красная чернь! Ай, да тёмный народ,
заключённый в цеха и конторы.
Как понять им в решётках фабричных ворот
диалектику залпа "Авроры"?
Ещё плечи в рубахах и ноги в портках,
ещё только дают по разгонной -
на гармонике в каждой костяшке - тоска,
как в глазах побирушки вагонной.
Нефтяной самогонкой упился мотор.
Спецодежды ли нужды - облезлые?
В нужниках - перекуры, и слёзный фарфор
весь истёрт каблуками железными.
Каждодневной дороги своей робинзоны.
Утро вечера ли мудренее и ярче?
По субботам меняют носки и кальсоны
и в пивных привокзальных торжественно плачут.
Бейся песня, как рыба об лёд:
стал мужик никудышным и жадным.
И трёхрядка легла на живот,
растопырив меха, как жабры.
Безопасности техника нанесла увечье,
техника безопасности нанесла удар:
затянули вальцы тело человечье,
только голова катается, как шар.
1964
КУМАЧОВЩИНА
Соболезную лезвию,
уважаю власть:
упоительно вежливо
кровь пролилась.
Возле влажных костей
дрогнул «друг детей»
и на лестнице догм
удержаться не смог.
Но из догм соткали ритмы мы,
кумачовых углов пауки.
Ходят парки по парку бритвами
нити жизни секут в куски.
В коммунальной квартире в полземли
не во что колотиться лбом,
только солнце по небу ползает
насосавшимся кровью клопом.
Не живите тут, люди!
Бросьте!
К вам вселился недобрый гном.
На прокрустовом хрустнули кости
предрассветным кошмарным сном.
На Руси ни секиры, ни
плахи,
только дрогнули органы в «органах»;
и намокли пурпурные флаги,
и запутались спутники в бородах.
1962
СТЕНЫ
Сизый валун, Сизифом брошенный,
облепили и катят, не ведая времени.
Стены, голые стены.
Синие, синие вены.
Спины, гулкие спины.
Слышу: стучат машины.
Слышу, как ветер свищет
между жёлтыми пальцами нищих.
Никому не нужные груди,
словно детские побрякушки.
Натыкаются сонные люди
на большие жестяные кружки.
Дайте Красному Кресту и Полумесяцу!
Дайте, Христа ради, сколько можете...
Говорят, что сатана повесился:
с нами жить он был не расположен.
С нами только бледные светила
да забытый колокольный звон.
"Приморили, гады! Приморили-и...",-
по деревням глушат самогон.
Люди носят головы, как глобусы,
к месту жительства пожизненно прикованы.
У кондуктора маршрутного автобуса
пальцы на руке парализованы.
Стены окровавлены плакатами,
улица порезом распадается.
У кондуктора, монетою обкатаны,
пальцы на руке не разгибаются.
Вот он - путь, шлагбаумами мечен.
Он указан мудрыми отцами -
из построек выбегают дети
в мир глядеть служебными глазами.
Строят, душу обложив оброком.
Строят! Говорят, что коммунизм.
На скелет натаскивают скопом
вместо шкуры раззолоченную ризу.
1960
ЖЁЛТАЯ ОСЕНЬ
Остроконечные, шпили столетние
меднокрещеного Господа.
Падают грешные, желтобилетные
листья осенние, острые.
Режут сквозняк и прожилки кровавят -
люди проходят, не брезгуют.
Утро. В музеях уж службу правят
культослужители резвые.
Город на данном этапе сподобился
тайн роковых по Владимирской.
Каждая улица - только колдобина
автодорожной Владимирки.
Слушал Господь, как у парка, у крестного,
сердце стучало под рясой,
как сухожилия тянут березки
в желтом копченом мясе.
Звякнул серьгою золотоясною,
пальцем прокуренным, божьим,
в желтом тумане сурово потряс, но
не испугал прохожих.
Шли они с Волги, Урала и Дона,
пуганы богом новым.
Ты угадай их сермяжную долю
в желтом листе кленовом.
Киев, 1962
* * *
Мне век идти по серым тротуарам,
чертить плечом заборов переплёты
под пьяный плач, под русскую гитару
на чёрную подпольную работу.
Большой подвал, как раненый блиндаж,
дрожат от топота бетонные опоры:
согнали пионеров на шабаш,
гробами в прошлое отбросив коридоры.
Бродило здание историей безудержной -
навстречу всадники процокали аллюром.
На цоколе стреноженный трезубец,
на лошади встревоженный Петлюра.
Шумел камыш, ломался пополам,
и свет упал, завистливый и серый,
на благорОжденных, явивших на полатях
свидетельство столь величавой эры.
По мутным залам человеки разбежались
из малых званий изваяния родить.
Монархи рухнули, осталось только малость.
Кому же дух крамольный пепелить?
"Спокойно! - голос человека в штатском. -
Гляди сквозь строй в коммунистическое завтра:
мы доберёмся до идейно-шатких
после подъёма сельского хозяйства."
Мне век идти по серым тротуарам,
чертить плечом заборов переплёты
под пьяный плач, под русскую гитару
на чёрную подпольную работу.
Киев, 1962
НОЧЬ Поклонялась ночь Марксу-Энгельсу,
велелепная, как стихарь.
В колокольне сердца в чугунную рельсу
тарабанил глухой звонарь.
Поклонялась ночь, главной улицей
протолкнула ком слёз.
Молод ты ещё так сутулиться,
черноусый зис-водовоз!
Сорок с лишним святейших отпраздновав дат,
в срок меняя резину истёртую,
ты какую в бочонке привёз наугад
сорок ведер - живую иль мёртвую?
А у нас нету вещих божественных гор,
а без немцев и не было б горя.
Приключился в России торжественный Мор
от утопии Томаса Мора.
1964
ПОД ЗАНАВЕС
Под гулкий занавес застав
мой выход был неистов
от серебристого моста
до постового свиста.
Я фонарей, на миг зелёных,
в толпе познал расположение
людей, внезапно уличённых
в свободном уличном движении.
Когда мотал судебный плут
вину по отпечаткам стоп их
и Соловьём свистел ОРУД
на оборудованных трОпах,
я различил сквозь темень лет
(был свет на сцене кем-то выключен),
о чём вещал кордебалет
движением похабно-выпуклым.
Там, чёрным ходом обречённых
входить, ввели, и тут допёр я:
пригнали тёмных заключённых
заполнить зал державной оперы.
Пока, от милости наглея,
они права качали разные,
прибавить зрелищ к пайке хлеба
пришли подследственные граждане.
За магазинами столиц,
в дворах, похожих на капканы,
традиционный инвалид
гранёным тешился стаканом.
Припав на кованый протез,
уйдя в провал костыльной пары,
идёт третировать собес,
а по дороге - тротуары.
И тут оратора я коркой укорил,
пустых фургонов синими гробами.
Но Он уж очередь кормил
пятью нерусскими хлебами.
1964
ЯКОВ И КАРЛА
Экой старик! Видно добрую душу!
Будь же ты счастлив! Торгуй, наживай!
Н. Некрасов
Дядюшка Яков, знаком тебе Карла,
немец мудрёный, мурло в бороде?
Он-то с высот своего "Капитала"
добрую душу в тебе проглядел.
"У дядюшки Якова хватит про всякого..."
Экой ты, доброй души старикан.
Всё отберут. И лошадку каракову.
Тут и дорога тебе - в Магадан.
Видно, что лаком кус им твой, Яков.
Станут товаром иным торговать:
мелки идейки, брошюрки, статейки...
Что им и душу, и рОдную мать
"по грушу, по грушу" купить, сменять?
1964
БРИГАНТИНА
Марсовые кричали: "Земля!"
Упадали на планшир росы.
Бригантина несла топселя
в свежеутренней солнечной россыпи.
И качнулись уныло матросы,
отрезвев от унылой земли.
Бледнолицые, статные россы
обводили глазами залив.
Их, приплывших из сказки детской,
укусил Революции зверь -
на гротмачте качались гротескно
большевик, меньшевик и эсер.
1963
КТО?
Кто в кровати зарешёчен
в полосатом одеянье,
сны двугорбые пророчит
на верблюжьем одеяле,
сны апостольских деяний,
сны воскресных подаяний?
Кто? Ответы будят роды
новых сказок и устоев:
бедуины, гунны, готы
гонят к морю домостроев.
И глядит луна косая,
меж горбов идущих тает;
полуликая, босая,
караван не покидает.
Сколько милей!
Сколько мыслей!
Для чего-то нету цЕны,
где-то головы повисли,
почему-то мы у цели...
Легковерные поэты!
Шлейф кого ещё носить нам?
И на хвост какой кометы
мелкой соли мы насыплем?
1963
ВСЕВОБУЧ
На душу каждую
придётся по удушью.
Нас всеоружье привело
принять мучительную схиму:
лицо отшельником ушло
в противогаз Осовяхима.
Эй, горожанин! Видишь в тумане:
шагают Пети, шагают Вани.
Сова отрастила хобот слона,
в спину толкает родная страна.
Может, у ангелов лица эти?
Может, только у дяди Пети?
Может, только у дяди Вани?
Эй, горожанин! Слышишь в тумане:
"Наше прибежище - газоубежище…"
Встали все разом
в противогазах.
Газы!
1961
ВЕСНА
Весна! Посвистывают розги.
Хрипит дыхание в груди.
В немом остекленевшем мозге
разлились вешние пруды.
Глядит околица глазами,
позеленевшими от грёз;
и по пруду под парусами
плывёт коробка папирос.
Ботинки чавкают по грязи.
Желудок бурно восстаёт.
Седой старик на унитазе
про солнце жаркое поёт.
1961
* * *
Участковый пьяного волочит,
тянет долго, тянет далеко.
Участковый тоже выпить хочет,
быть собакой тоже нелегко.
Город спит, налогом заколоченный.
Пёс устало рвётся на цепи.
Пьяный крик на улице: " Все - сволочи!..
Умирал ямщик в глухой степи-и..."
Умирая, думал: "Бог поможет..." -
здравоохранение спасло.
И теперь он по субботам возит
кинопередвижку на село.
1960
ПАУК
Паук многоногий, нагой и упрямый...
Паутина авосек.
Что поймал паук?
Сегодня - хлеб,
а завтра - сахар...
Так ткётся повседневность -
по рукаву, всё выше,
и с ней идёт паук.
Проходит время,
в пивном прибое бьётся
набальзамированная рыба,
и вы считаете ей кости
зубами будущего черепа,
принадлежавшего скелету,
некогда облечённому вашей плотью,
сгнившей по причине смерти,
наступившей,
как полагают ошибочно в очереди,
от рака сердца.
1963
В ПРЕДДВЕРИИ АДА
Я снова возвращаюсь
к первоначальному выкрику.
Я выпалил им
в коммуникационную жуть.
Я заставил их врезать улыбку
в деревянные губы,
когда уносила в зубах пуповину
яга-повивалка.
Кашляли собаки.
Я отбросил форточки ушей.
Личико моё налилось кровью,
я весь напрягся в преддверии ада.
Случай поверг к моим мягким коленкам
белую хлябь.
Я не раз просыпался в снегу,
отрезвлённый холодной купелью.
Я, осыпанный манной небесной
в огнях фонарей,
распоясанный, бледный,
за грош медный
приступаю с утра
к производству детей.
1963
САБОТАЖ
Как-то утром не заметил -
славный праздник наступил.
Слышу: топот на панели
лакированных сапог.
Сам начальник перегнулся,
в люк настойчиво глядит,
три зарплаты обещает,
окулярами блестит:
"Нам сегодня разрешили
саботировать в строю!"
Крикнул снизу:
"Поднимаюсь
в деревянных башмаках".
1963
ПОЭТ
Очерствел
за четвертьстолетие
и губами замшелыми
шевелит поцелуй,
декоративной пуговицей
испуганно отстёгнутый
перед лицом товарищей,
традиционно торжественных.
Торжище ценностями,
духовно смердящими,
для смердов,
на миг оторвавшихся
от трудов белокаменных.
Остановился поэт,
в любви растревоженный,
на прекрасные
ясные дали глядит,
губошлёп.
1962
МАЯТНИК НОЧИ
Безлунный вечер снискал себе
славу
и своей тёмной стороной
затмил свежие новости.
Перекочёвывали воды в каналы,
убегал одинокий волк
от скачущего сверху самолёта,
и в тоскливой избе
шла семейная проба самогона.
Было тепло и степенно, как во все вечера.
А ночь ждала долго, долго
и, приподняв чёрную шляпу,
резанула полоской рассвета.
Я видел, как слетали головы домушников,
конокрадов и ночных сторожей.
Так наступило утро. На трупах бдящих.
Так качнулся маятник ночи.
1964
ОГОНЬ
Свет в камине приковывает наш
взгляд.
Это огонь вопрошает во времени.
Ибо крик удивления сидевших на
корточках
в миг его появления ещё не означал
примирения с ним.
Сам Извлекатель оставался спокоен.
Он был весь в поту, и тепло огня
ничего ему не прибавило,
а радость свою он умел скрывать.
И огонь заколебался.
И ещё долго потом он пытал людей
в своём праве на существование.
Он будил их в пожарах и сыпал им искры в
лицо.
И тогда люди сделали его немеркнущим и
застывшим.
Но сомнения его вне городов
бродят в лесах и посёлках
и подступают на странный запах бензина.
Когда же, когда ему скажут "да" или
"нет"?
Согласитесь, что мнение брандмейстеров
здесь не серьёзно, ибо напоминает
фальшивый блеск их касок.
1964
СТОЛОВЫЕ
И проходя мимо диетической
столовой, взалкал.
И подошед узрел, что заперта она на обед.
И поразился вельми. Как так подающая
обеды
пожирает самоё себя? Воистину
беспредельна
глупость человеческая.
Мир собирался в столовых.
И плакали белые гуси-лебеди голубых
столов,
и роняли перья ножей.
Там растревоженно глядели с подавалки
повара,
шля огромные клубы пара изо рта,
чтобы видно было всем, как им жарко.
И пропал во дворе под бочкой дядя Ваня,
вечный помощник живым.
И другие сгинули во хмелю, сгорая
подённо
от неприятия в ларьках щербатых бутылок.
То, что выползло оттуда, не являло собой
фокус.
Оно, ещё не возгуляв в рисованных
журналах,
кликало на помощь,
входя меж пальцев, намазанных суриком,
что было опрометчиво и вызывало зряшный
испуг.
Но это и было рассчитано на посетителя,
собственноручно не сёкшего котлеты
и не знающего им цены.
1964
В СВЯЗКЕ
Сегодня серый день потухал в
суете страниц,
шевелившихся валом нахлынувших героев,
не сомневавшихся в своей
предопределённости.
Каково было автору тех страниц?
Всё мерещилось ему действие,
несообразное с волей меломанов.
Ибо драма в штанах и драма на котурнах
призывала всех желающих выступить.
И не только привычных профсоюзников,
но и представителей простой,
безбилетной массы.
Неужто нужен пригласительный билет
для разворачивания полотнищ мягкого и
твёрдого нёба?
И кто осмелится, привстав на корточки,
заявить о непреднамеренности своего
поступка?
Каждый знает своё дело: вор, прохожий,
собака.
Мы вернёмся к тому месту,
откуда все они пустились в реальный мир.
Не станем останавливаться
на проверке документов, прописки -
всё это известно с незапамятных времён.
Главное, что их всех удивил стоящий
ребром вопрос,
в котором не было прохода.
И вот тут-то мнения разделились:
одни стали называть себя идеалистами,
другие - материалистами...
А я дрожащей рукой
пытался подобрать ключ к скважине,
зная, что нас догоняли.
Главное связка! Всё дело в связке!
И этот бесплодный звон
не мог меня больше прибодрить.
1964
ИЛИ
Или вернётся то,
что ушло неизвестно как,
как ходят раки...
А поселяне глядят на солнце
сквозь слюдяные оконца изб.
И вскочил конёк-горбунок русской крыши.
И запел петух из трубы.
Искры сыплются на жёлтую крышу.
Никому теперь не угнаться за ними,
ибо всё отмахнуло ветром в другую
сторону.
И сон разорван у рта чёртовым пальцем.
И вот, приходит слепой век,
тычет указкой в живот
и сечёт дождём пулемёта,
сведённым с неба на землю.
Реки текут вспять, некогда спать.
Надо ладить мосты на обратную сторону.
1964
ПОЭМА О ТРУДЕ # КУМАЧОВЩИНА
# СТЕНЫ # ЖЁЛТАЯ ОСЕНЬ #
Мне век идти по серым тротуарам...
# НОЧЬ # ПОД ЗАНАВЕС # ЯКОВ
И КАРЛА # БРИГАНТИНА # КТО?
# ВСЕВОБУЧ # ВЕСНА # Участковый пьяного
волочит... # ПАУК # В
ПРЕДДВЕРИИ АДА # САБОТАЖ # ПОЭТ
# МАЯТНИК НОЧИ # ОГОНЬ
# СТОЛОВЫЕ # В СВЯЗКЕ #
ИЛИ
|
