ГЛАВНАЯ

Иван Тарасенко

СТАРШИЙ БРАТ 
(Рассказ)

Пи-пи, пи-пи, пи-и-и-и… Ба-бах!!! Нет, это к счастью не взорвавшаяся бомба. Это всего-навсего электронный будильник, с вечера опрометчиво поставленный мной на 6.00, замолчал после того, как я хорошенько приложился к нему кулаком. Ощущая от содеянного некоторое моральное удовлетворение, я прикрыл глаза и уткнулся носом в подушку. До чего раздражительна техника в наше время, до чего же она непонятлива к чувствам своих хозяев! Вот неужели нельзя было, кинув только один беглый взгляд на мое блаженно-раслабленное лицо, подождать со своим паскудным пи-пи хотя бы до семи часов утра?!

Но нет же! Она от природы не умеет сочувствовать ближним, за что и расплачивается глубоким трещинами и вмятинами на корпусе.

Новый день лениво проталкивался в окно, закидывая мое ложе раскаленными лучами. Тут же появилась шальная мысль повторить финт кулаком, но уже по отношению к злокачественному солнцу и с сожалением опала куда-то вниз под грузом некоторых астрономических познаний, вычитанных мною из толстенных книжек, со словом «Энциклопедия» на обложке.

Все идет к тому, что вставать придется, как ни крути… Я привычным выражением послал все по известному адресу и, накинув на плечи пуховое потертое одеяло, нырнул в нирвану сна, покорно укутавшись в его липкие сети, расплылся по незримым равнинам и нервно вздрогнул от уже вконец осторчертевшего за прожитые мной на этом свете семнадцать лет голоса старшего брата:

— Шурик, где мой растворимый кофе в постель?! Каждое утро одно и тоже! Я же тебе вчера, отчетливо и ясно разъяснил, что по первому звонку будильника, чашка горячего крепкого кофе, с тремя ложками сахара на борту, просто таки обязана покоится на моей тумбе! Где это все, я спрашиваю?! — его басовитый голос нес немного раздражительные нотки, но я то знал, как никто другой, что в данный момент он находился в наилучшем расположении духа.

Я выдержал долгую, но потрясающе эффектную паузу, и весело ответил ему одним из самых своих любимых выражений, редко употребляемых в приличном обществе и заготовленных мною специально под такие моменты. Стенка между нашими комнатами была сделана из гипса, поэтому мои слова он услышал так же отчетливо, как и я. Реакция была предсказана заранее.

— Вот маленькое отродье! — воскликнул он, якобы пораженный моей наглостью, — Сейчас я до тебя доберусь! Дай мне только найти эти поганые тапки…

В подтверждение этому в соседней комнате раздался, режущий слух, скрип выпрямляющихся пружин под кроватью и приглушенная ругань насчет утащенных мной тапок, специально, для того чтобы отсрочить приговор. Будто бы мне делать больше нечего, как таскать его замызганные тапки с немытыми портянками по всей квартире!

— Ага! Вот вы где, — сказал он удовлетворенно и через пару секунд затопал в мою сторону.

Я мигом просек ситуацию и метнулся по направлению к ванной. Дверь в ванную и ещё, разумеется, входная дверь были единственными, на которых висели замки. И, должен сказать, это-то меня и спасало в особенно трудные минуты. Хотя сегодня явно был не тот случай, чтобы колотить понты и ныкаться во все доступные в нашей захудалой двухкомнатной квартирке щели. Просто моему старшему братцу, которого, кстати, зовут Витек и который привык вставать куда позже меня, позарез нужен был хоть какой-то стимул, чтобы дотащиться до той части квартиры, где размещались кухня и унитаз.

У него сегодня намечалась в институте крупная конференция (что-то про действие радиоактивного излучения на находящиеся в какой-то там стадии развития организмы). И все бы ничего. Витек бывало, со спокойной душой вламывался в кабинет профессора Леонтия Назаровича (бывшего грозным преподом, по отзывам потерпевших) и на середине заседания и под самый его конец, смотря, каким по счету шел его собственный доклад, и с наглым видом усаживался на свое место, не выслушивая ни грамма ругани в свой адрес — просто Витек слыл любимчиком профессора, и ему прощались все шалости.

Но так было до позавчерашнего дня, когда подвыпивший Витек (сам он совершенно не помнил чего сотворил — разверзло его тогда конкретно), поспорил под двадцать баксов с друзьями, что молодецки хлопнет по плечу Леонтия Назаровича, скажет ему что-то вроде: «Здорово братан!» и все это сойдет ему с рук. В общем, он хлопнул и сказал, но то ли Леонтий Назарович был в тот день не совсем в хорошем расположении духа, то ли с детства не был приучен к такому панибратскому к себе отношению, но… последствия оказались на лицо в прямом смысле (Витек не помнил даже, как валялся на полу с разбитым носом).

Самое удивительное это то, что профессор так и не выгнал Витька из института к такой-то матери, а ограничился лишь угрозой о подобной возможности и еще добавил, что коли Витек не явиться на конференцию вовремя, то подметать ему улицы, из-за отсутствия иной специализации, до конца своей никчемной, собачей жизни. Так и сказал, между прочим.

Витек узнал об этой перспективе вчера утром от весело настроенных друзей (они до сих пор свято уверены, что он отдаст им ихние двадцать баксов за проигранный спор). И тогда он поклялся жизнью, что прибудет на конференцию в условленное время, как штык, являя собой образец пунктуальности и точности.

            Для моего братишки была дорога каждая секунда.

Вот почему он в текущий момент стоял под дверью, ведущей в ванную и, плетя изощренные словесы, в мельчайших подробностях расписывал все мои недостатки и духовные и физические, и грозился расправой, по сравнению с которой, самая зверская инквизиция, что твой детский лепет.

Я же спокойно чистил зубы Blendamed’ом и прополаскивал горло водичкой с крана, чувствуя некое извращенное удовольствие от происходящего. Витек, начал молотить по деревянной двери кулаками и я пообещал, что сейчас же начну принимать ванну, если он не отвалит.

Витек поняв, что ему меня не сломить и уж тем более не выломить добротно крепящуюся на петлях дверцу, отправился готовить завтрак и дожидаться моей вылазки из нагло оккупированного объекта.

Из кухни потянулись приятные запахи свежесжаренной яичницы и кофе «Nescafe» — Витек исправно приготовлял хавчик. У нас с ним давно уже сложилась традиция: я убираю квартиру и покупаю продукты, а он хозяйствует на кухне. Квартиру я чистил раз в неделю, Витек же готовил два раза в день, семь раз в неделю, поэтому с одной стороны условия были явно в мою пользу, но учитывая то, что ближайший магазин располагался в трех кварталах от нашего дома, а закупаться я ходил также раз в неделю и, следовательно, нагружался сумками всех размеров и калибров по самую макушку, то тут, конечно, я был в проигрыше. Тетеньки у подъезда разок даже посочувствовали мне, однако настаивать на равенстве было гиблым делом, поэтому я терпел; все-таки два раза в неделю помучится не так то и много… Не правда ли?

Наконец, я бодрый, прилизанный и с фирменным Blendomed’овским дыханием изо рта вступил на кухню. На моих губах играла, растянутая от уха до уха улыбка, которая прекрасно контрастировала с хмурой миной на лице Витька, не сулящей мне ничего хорошего.

Витек, с видом старого бати, собравшегося выпороть непослушного сынишку, грузно приподнялся из-за стола и посмотрел на меня: честное слово, был бы я деревом, я бы наверно прогнулся и треснул под этим взглядом; это в лучшем случае, а в худшем — мигом бы вылетел с корнями в форточку, пусть и закрытую.

К моему счастью (на это я и делал ставку) у Витька времени, по понятным причинам было в обрез, поэтому он только бешено зыркнул на меня глазищами из-под густых бровей и походкой девушки, лишенной девственности в день своего совершеннолетия совсем не тем парнем, каким бы ей хотелось, прошествовал в желанное место, не забыв напоследок грохнуть дверью так, что с потолка осыпалось доброе ведро штукатурки. Все разборки, как я и предполагал, он решил оставить на потом. Мне почему-то вспомнился занудный анекдот: «Кукушка, кукушка, сколько мне жить осталось, а?»

Я выкинул из головы дурацкие мысли и стал принимать трапезу. Что ни говори, а готовить Витек умел отменно. Я ему когда-то поваром предлагал стать. Уж не помню, что он мне ответил, но всяческое желание давать ему советы, у меня с тех пор пропало раз и навсегда.

Я, как любой младший брат, порой, нестерпимо раздражаю Витька одним своим присутствием в радиусе, охватывающим наше скромное жилище, которое давно уже приобрело статус сцены с разыгрываемой в её пределах военной драмой на тему: «Мама, зачем ты мне родила брата?»

Лично я уверен, что по комнате каждому из нас вполне достаточно, но Витек по этому поводу имеет несколько отличную от моей точку зрения. Аргументируется она прежде всего тем, что, во-первых, из моей комнаты было бы неплохо сделать склад, а во-вторых я еще не дорос до того возраста, после которого со спокойною душою можно вести автономною от предков жизнь, которые, к слову сказать, живут в Днепропетровске, и которые никогда бы не позволили не то что мне, а и Витьку самостоятельно существовать в Киеве (это ж за тридевять земель от родного дома, это ж сколько хлопот и беспокойства за двумя чадами!)

Положение спас Витек, поступив в престижный столичный институт (я в тот день в полной мере понял выражения «гордо выпятить грудь» и «задрать нос»). Его сразу же отправили на квартиру, некогда принадлежащую бабушке Вере (упокой Господь её душу) и меня в качестве багажа через пару неделек следом, дабы искоренить все одиночество, что посмеет завестись в башке моего братишки. Приятно удивленный таким к себе отношением со стороны папы и мамы, я пожаловал к Витьку в гости; он мне обрадовался — в кавычках, конечно. И после напряженных переговоров по междугороднему телефону, вынужден был со мной смириться. Но смириться не значит простить…

Я изначально подозревал, что мой приезд не самая удачная идея. Теперь же я был вынужден вкушать горькие плоды сожительства с Витьком, созревающие с каждым новым днем до все больших размеров.

Пока я философствовал над сложностями бытия, Витек в одних семейных трусах в крапинку и с полотенцем через плечо, загромыхал по коридору за более подходящей морозному утру одеждой.

Витек пробыл в ванной весьма недолго, по сравнению с предыдущими визитами, отяжеленными и растянутыми, глубоко любимыми Витьком процедурами бритья.

О-о-о! Если для Витька и существовало что-то важнее личного прикида и пачки сигарет в кармане, то это могла быть лишь его, неприкасаемая (под угрозой немедленной мучительной смерти), почти священная бритва Gillet. Сие приспособление по удалению волос гуманными методами использовалось Витьком каждодневно и неукоснительно не менее триста шестидесяти пяти раз на год, с учетом високосных.

Нередко Витек для большей верности пробривался по два и по три раза на день, снижая уровень растительности на лице к ужасающему минимуму.

Стоит моему братишке запереться наедине с бритвой, как кроткое свидание с умывальником перерастает в многоступенчатую пытку над кожей, уже, наверное, падающей в обморок при одном только виде безжалостных лезвий, направляемых опытной рукой Витька.

Но сегодня на кону были слишком большие ставки, чтобы потакать каждодневным привычкам, посему фирменный Gillet остался не тронут… до завтра. Ну уж завтра то Витек наверстает упущенное по полной программе: будет торчать перед зеркалом битый час, и придирчивее заправского сыщика, всматриваться в мельчайшие морщинки, с колыхающими на них, словно на волнах, новорожденными волосинками, подлежащими незамедлительному геноциду…

Хлопок теперь уже входной двери ничуть не уступающий по силе предыдущему, в том числе и по количеству опавшей повторно штукатурки, или скоре ей остатков, несколько подпортил мне аппетит, но по крайней мере теперь я остался один, не отягощенный присутствием Витька.

Все-таки неплохо иметь каникулы: все люди делом занимаются, по работам ходят, на конференции торопятся, а ты сидишь себе и размышляешь не о чем… Эх…

*  *  *

Маленький, плотно сбитый телевизор, покоящийся на ящике из-под бутылок точно в трех метрах от меня, выдавал возможный максимум: черно-белую картинку, неустанно мигающую и размазанную до неузнаваемости. Непосвященный человек, наверняка предположил бы, что я смотрю научно-популярный фильм о гуманоидах сектоидного происхождения — настолько были растянуты в разные стороны лица говорящих, искажающиеся зверскими гримасами все больше и больше, пропорционально растущим помехам в эфире.

Я уже кое-как попривыкший к такому качеству, лишь досадливо морщился и плотней кутался в теплый плед.

Смотреть было решительно нечего. Разве что клипы в исполнении начинающих поп-звезд эстрады, обнаженных и красующихся перед камерами наиболее популярными среди поклонников частями тела.

Но сегодня я был не в том настроении, чтобы поддерживать их захватывающие дух телодвижения громкими окриками и бурными аплодисментами, поэтому, печально вздохнув, я переключил на следующий канал — благо пульт работал как подобается, в соответствии с мировыми стандартами, не принуждая меня совершать утомительные пробежки к панели управления.

С колонок понесся гнусавый голос, от которого у меня в голове живо нарисовалась картина, зажатого прищепкой, носа; сквозь помехи я распознал в нем Михея Лирина — безумно популярного и, разумеется, скандального телеведущего программы «Факты — и только!»:

— Дорогие телезрители, сейчас в прямом эфире, рядом со мной, находится известнейший ученый отечественной науки, лауреат многочисленных международных премий, профессор и руководитель нового, перспективного проекта «Познание и совершенствование», а именно — Григорий Анексович.

Как вы думаете, уважаемый Григорий Анексович, сколько времени понадобится ученым, чтобы раскрыть весь, несомненно огромный, потенциал артапогенного излучения? И каковы перспективы его применения в реальной жизни?

Камера взяла крупным планом собеседника ведущего: тот глянул прямо в объектив и я невольно поежился — взгляд был холоден и колюч, как стальная проволока, прибитая к ограде тюрьмы, однако речь его оказалась на удивление приятна и благозвучна.

— Сложно говорить о точных сроках. Сейчас мы испытываем артапогенное излучение в лабораторных условиях, делаем замеры и пытаемся достичь как можно более «чистого» эффекта. Единственное, что нас ограничивает, это нехватка финансов и малое количество задействованных кадров, но я думаю эта проблема в скором времени должна разрешится…

— Вас будет финансировать государство или некая частная организация? — не преминул вклинится ведущий.

Визитер усмехнулся немного иронично, как мне показалось:

— Переговоры ведутся с различными спонсорами, преимущественно с частными лицами. Что же касается государства, — тут он сделал паузу и печально вздохнул, — что касается государства, то ни для кого не секрет, что оно отяжелено проблемами несколько иного плана и в наименьшей степени заинтересовано инвестициями в различные отрасли науки, и особенно в сомнительные, трудоемкие проекты, вроде нашего. К тому же исследования, проводимые нами, ни коим образом не пересекаются с военной промышленностью и следовательно не несут ощутимой для государства выгоды.

— То есть, вы хотите сказать, — услужливо подытожил Михей Лирин, — что ваши исследования пригодятся нам в сугубо мирных целях?

— Можно и так сказать, хотя я бы выразился по другому: антропогенное излучение абсолютно безопасно для всех живых организмов и не оказывает на них вредное воздействие, в отличии, скажем, от радиоактивного излучения. И даже наоборот — оно вызывает некоторую стабилизацию клеток, их структуры.

Камера метнулась к Михею, по всей видимости по его же знаку:

— Мои познания в генной инженерии не столь глубоки, как хотелось бы, но если мне не изменяет память, изменения структуры клеток связаны с мутациями…

Вопрос явно был задан с целью подогреть интерес зрителей к разговору. Почему-то слово «мутации» у всех всегда ассоциируется с ужасными монстрами, и новорожденными детьми о трех головах. Впрочем наш народ знал о мутациях не понаслышке (Да здравствует Чернобыльская АЭС, вечная и нерушимая!) и теперь с подозрением относился ко всяким там абсолютно безвредным и чистым (с точки зрения властей), работающим на пользу и во благо людей, атомным станциям, особенно, если от них до собственного дома рукой подать.

Неожиданно для себя я заметил, что мне совсем не хочется прерывать просмотр, а так как на соседнем канале по прежнему отплясывали брачные танцы полуголые красотки, я принял единственно верное решение — довольствоваться тем, что есть.

Гость тем временем несколько растерялся от заданного вопроса, по крайней мере, вид он имел глубоко мыслящий и задумчивый, а когда начал ответствовать, затараторил быстро и непрерывно, словно бы оправдываясь.

— Что вы, что вы! Как я уже заметил ранее антропогенное излучение абсолютно, повторяю, абсолютно безвредно, но… Мы ставили опыты над подопытными хомяками и ни один из них… тьфу ты…точней, все они выжили. При этом ни у одной особи не наблюдаются дефекты и какие-либо отклонения…

Ведущий хищно оскалился, выставив на показ два ряда белоснежных, как мрамор, зубов, и, ощутив, что собеседник недоговаривает, в типичном журналистском азарте, вцепился в лакомый кусочек хваткой мертвеца:

— Ой, Григорий Анексович, как вы интересно рассуждаете! Знаете что, у нас такие любопытные зрители, расскажите как лучше поподробней о возможном применении вашего открытия.

— Э-э-э… Ну… прежде всего, антропогенное излучение полезно для медицины, потому как вызывает некоторый омолодительный эффект, хорошо заметный со стороны, и сопровождающийся повышением тонуса и возрастающей энергичностью, излечиванием от большого числа болезней и частичными улучшениями у безнадежно больных СПИДом, то есть переходу от прогрессирующей стадии к нейтральной, а если повезет то и полному уничтожению клеток, несущих вирус. Кроме того, нам предоставляется прекрасная возможность противостоять раку и всем известным на этот день опухолям…

Ведущий, уловив, что перечень положительных сторон открытия займет в распечатанном виде листа два-три и весьма нехорошо повлияет на рейтинг передачи, а, соответственно, и на его собственные чаевые, ловко встрял в поток слов, прорвавшийся сквозь широко раскрытый рот ученого:

— А как насчет, так сказать, первоиспытателей антропогенных лучей?

— Ну… Пока что мы испробовали слабый поток излучения только на одном человеке и как раз подыскиваем ещё, — далее пошла откровенная, наглая реклама, — всем, кто хочет омолодится или попросту говоря привести себя в порядок, просьба обращаться по телефону (8044)3330303. Для тех же, кто уже решился — наш адрес: улица Красноармейская, 13. (Это, верно, было подготовка к той самой, недавно помянутой, финансовой поддержки частных лиц).

Когда он закончил, я чуть ли не лопнул от истерического хохота, вдруг прорвавшегося во мне, как слив в унитазе, и заставившего мою голову стать похожей на спелейший и краснейший помидорище, грозящийся немедля лопнуть во все стороны свежим кетчупом. Они что там все, с ума посходили?! Ничего себе пропозиция века…

Угу, угу! Первые десять добровольцев вне очереди! Любые ваши прихоти! Вплоть до самых неприличных! Обслуживание больше чем на высоте! Все для вас! Спешите!!!

Уже лечу господа! Распахните-ка ворота шире — я боюсь промазать. Да этот псих на экране предлагает мне по собственному желанию облучится, подписать себе смертный приговор, выкопать могилу поглубже и улечься на самое дно, сложив рученьки на груди — натуральнйшее надувательство! Моему негодование не было предела.

— И каково состояние испытуемого? — ухватился за ниточку ведущий.

— В норме, — лаконично отозвался ученый, так что и не придерешься.

— Совсем… — разочарованно протянул ведущий, и будто бы собрался добавить: «Мне конечно жаль, что он не скончался. Хоть бы что-то интересное, а так, я тут с тобой сидел препирался три часа, обхаживал тебя, как малолетку на первом свидании, а ты мне все интервью запорол, сволочь ты этакая». Он вовремя спохватился и приложил ладонь к уху, выслушивая указания невидимого начальника.

— Что ж, уважаемый Григорий Анексович, — вежливо обратился он к гостю, растянув на губах одну из самых своих обворожительных улыбок, специально, понятное дело, для камеры, — было очень приятно беседовать с вами, но к моему огромному сожалению, время нашей передачи подходит к концу, и я, как это ни прискорбно, вынужден с вами попрощаться. Дорогие телезрители, с вами был я — неподражаемый Михей Лириков в вашей любимой программе «Факты — и только!». Встретимся в следующую пятницу в этой же студии, в это же время. Будьте здоровы! До встре…

Экран погас, залился темными чернилами, перестал трещать. Я непроизвольно вытянул шею. Не понял — это что, новая, доселе не виданная мной, реклама? А что в таком случае изволите рекламировать? Единственное, что пришло на ум — ночные пейзажи гостиницы, заполненной загорающими неграми у побережья Черного моря.

Пораскинув мозгами, я пришел к выводу, что негры навещают украинские гостиницы гораздо реже, чем я бабушку Веру, и, значит, ЖЭК порадовал нас еще одним проявлением собственной безукоризненности.

Ну все! За свет больше не плачу. И незамедлительно пишу жалобу с подписями всех жильцов, а их у меня аж восемьдесят штук; из них половина нервные, до потери всякого инстинкта самосохранения бабушки, метающие гром и молнии похлеще дяди Зевса. И уж если муза соизволит посетить сердца этих милых созданий, точнее их языки, то… и от такой крепости, как ЖЭК, не останется кирпичика на кирпичике. А об участи самих жэковцев подумать страшно: психушка, минимум.

…Но это лишь самые крайние меры.

Хе-хе… Как говорится, не будите спящего джина. Коли что, так и мне перепадет от бабулек парочка зажигательных, а это почище, чем оказаться в эпицентре Хиросимы времен 45-ого годочка, в тот самый, тепленький, хорошо памятный всем без исключения жителям, денек.

Дзынь-дзынь — мелодично зачирикал телефон. Я, не скидывая пледа, встал на ноги и проковылял к нему, нащупал трубку и, ухватившись покрепче, поднес к уху.

— Ало, — промямлил я сонно.

— Ало! Шурик, это ты?! Наконец-то дозвонился! Слушай, у меня тут такое приключилось. Короче, я…

— Извиняйте, Шурик выселился, — бухнул я первое, что пришло на ум. Люблю поиздеваться, знаете ли.

Пауза и гневное сопенье на том конце провода.

— А кто, в таком случае, со мной базарит?! — недоуменно зарычал Витек.

— Кто? Хмм… А над этим я еще не успел подумать… — протянул я озадаченно.

— Шурик, порву… — совсем не остроумно, но честно пообещал Витек.

— Ну-ну… К чему столь сложная хирургическая операция в антисанитарных условиях? Давай, лучше выкладывай, чего у тебя там, а то у меня от любопытства уже несварение желудка начинается. Слышишь как забулькало?

Витек еще немного обиженно посопел в трубку, но, видимо, желание скорей поделится новостями, пересилило жажду крови и на некоторое время утвердило в Витьке миролюбивую натуру, с которой так легко общаться:

— Присядь для начала, — посоветовал он.

— О! Неужели ты выиграл в лотерею? Не хочешь шокировать меня суммой? Как мило с твоей стороны!

— Мечтай о легком хлебе насущном, не подержав в руках серпа и молота!

— И что подобная народная мудрость означает? — вполне резонно поинтересовался я.

— Что ты должен для начала заткнуться! — расшифровал он.

— Ну, допустим, я учел твою просьбу.

— Тогда я замечу, что сегодня ты чрезвычайно догадлив, чего нельзя сказать об остальных, бездарно прожитых тобою, днях.

— Спасибо, спасибо, не стоит столь громких оваций в мою честь!

— Шурик, замолкни хотя бы на пару секунд. У меня и так мало времени, так еще и ты…

— О’кей док, я на связи! Кстати, — вдруг осенило меня, — а ты случайно не подписал договор о продаже нашей общей квартиры?! Почему ты молчишь? Это не похоже на тебя. Неужели… О нет! Ты-таки сделал это! Боже, ты забыл, как важна она для меня, как последняя память о моей любимой бабушке Вере, как единственное оставшееся воспоминание о тех чудных вечерах, когда она рассказывала мне сказки о колобке и его милых лесных друзьях! Витек, как ты мог совершить подобное кощунство, наглумиться над святыней святынь? — воскликнул я как можно более театральней, — Витек, ты не прав… Признай — ты чертовски не прав!

— Шурик… если ты не замолкнешь сейчас же… я приеду домой как можно раньше и тогда, я тебе жизнью клянусь, стены окрасятся алым цветом, и ты примешь в этом самое что ни на есть активное участие… — угроза прозвучало довольно весомо и мне пришлось обуздать амбиции, тем более, что красные обои моей комнате совершенно не идут.

Я помолчал немного в трубку.

— Так-то лучше, — похвалил меня Витек, — Ничего, воспитаем мы из тебя паиньку.

Я только фыркнул в ответ.

— Помнишь, я тебе говорил, что у меня намечается конференция по физике, — на полном серьезе спросил Витек.

— Этим утром ты прекрасно афишировал сие, я догадываюсь, судьбоносное событие!

— Так вот, — продолжал Витек, сделав вид, что не услышал моих слов, — в конференции принимали участие кой какие весомые в науке шишки. Сами-то они не выступали, они птички полета повыше, а только слушали внимательно и палились на наши рожи исподтишка, черкали там записочки свои, перешептывались, как бабы при виде мужиков.

А когда все отговорились и собрались было разбрестись кто куда, Леон выдал сообщение подзадержаться малец, а сам стал в уголке с самым главным из шишек помораживаться. Долго они там стояли, сначала не поделили чего-то, спорили сгоряча, аж до нас долетало, а потом Леон попритих и хмурый такой на трибуну вышел; мы ж все насупились — подумали речь толкать собрался, а он обращается к нам, говорит, сейчас назову десяток фамилий, так они не рыпаются, на местах сидят, ждут; остальные валят.

В общем, он назвал меня, и мы побрели за ним в комплекс напротив, в сопровождении делегации из шишек, как под конвоем, ей богу, неуютно всем стало, молчат все.

А дальше вообще странности начались: разделили нас всех по одному, по разным кабинетам растолкали, и стали вопросы дурацкие задать, тест мол, так и так, отвечайте честно и без заминки. Мне по барабану, я комплексами не страдаю — отвечал, все как есть.

— А что за вопросы? — не удержался я.

— Да разные там. О семье моей, об увлечениях, что я делал этим летом и чего я на завтрак жру. Тупые все, как один. Это я про психологов, что там задницы протирали. Они все тщательно записывали; не помню уже, на сколько ответил, как меня подорвали и во второй кабинет перевели. А там оборудования — выше крыши; одних компов штук пятнадцать. Не знаю, где они это все понабирали, но стоит наверно те еще шиши. Короче уложили меня на кровать, я представь себе испугался, что насиловать будут, потом чувствую — датчики на меня лепят, и расхохотался во весь рот — не будут же они меня в таком виде… Они переглянулись, нахмурились, но дело свое довершили складно. Лежу я, значит, насвистывая мотивчик веселый, и в потолок палюсь, а вокруг врачи тусуются, деловые такие.

Недолго я провалялся: с четверть часа будет, как вдруг меня высвободили от присосок этих поганых и опять ждать велели; потом выходят все разом, а им на замену тот самый, который с Леоном базарил, является.

Сел напротив и говорит мне, что ты, Витек, — парень взрослый, сам за свои поступки отвечать можешь, как начал, так я ушки на макушке, сразу видно серьезный разговор предстоит.

И главное я его рожи не вижу — в марлю весь укутался, что твой ниндзя американский, а он меня — как на ладони.

Потом разговор завел об исследованиях каких то. Доброволец якобы нужен, и я в самый раз, ну а что б время потерянное возместить — двенадцать тысяч баксов сует. Не бесплатно ж давать себя использовать, тут и награда причитается.

Я закивал, как заведенный, мол понятливый, не в деревне родился, а сам прикидываю: дюжина штук зеленых на дороге не валяется, грех не использовать, подвернувшийся под руку, шанс…

Он молчит, ждет, чего я порешаю, хотя, наверное, уже и сам догадывается про ответ. Бумаги надавал, ручку в руку и подписывай, что б все по закону. Я везде расписался черным по белому, он все аккуратно поскладывал в чемоданчик, щелкнул замком и был таков.

Тут опять санитары набежали. Я от них босиком по коридору, а они изловили и спрашивают, ты типа бумаги подписывал, согласие давал? Так чего мечешься? Прямо сейчас и отработаешь двенадцать тысяч баксов. Я взмолился — позвольте хотя б братку родному звякнуть, они покумекали меж собою и добро дали…

А черт! Кличут меня уже, черти. Пригляделся, видать! Пора топать за денежками, а то вдруг передумают или того хуже нового кандидата изберут, этого я точно не перенесу.

У меня под сердцем закололо от нехорошего предчувствия:

— Погоди, Витек. Что за исследование хоть, толком разъясни.

— Да некогда мне маслом по древу растекать. Лучами меня, как рентгеном, антро…антропогенными вроде, засветят.

Мои колени подкосились, и я чудом удержался, чтобы не грохнуться мешком на пол:

— Витек, да ты в своем уме?!

…В трубке уныло раздавались частые гудки. 

*  * *

  Мне снится камера… Я сижу в тюремной камере…

Мрак… Один мрак кругом… Призрачные очертания замкнутых стен на грани видения. И тишина, рвущая на части душу, тяжелая, злая. На плечах невидимый груз, ноги, словно приросли к полу, каждая частичка кожи трепещет от сквозняка, дующего через зарешеченное квадратное окно слева. Я сижу в неудобной позе, и все мое тело страшно одеревенело; внутренний голос шепчет, что я кого-то жду… Или что-то…

Скрип ржавых петель и расширяющееся светлое пятно на дальней стене. Тут же чей-то силуэт заслоняет проем, выжидает у входа, я совершенно не могу различить, кто это.

Он делает шаг, второй, он почти рядом. Я замираю на месте, затаив дыхание.

Он наклоняется ко мне, дышит мне в лицо и говорит голосом Витька:

— От меня, Шурик, не спрячешься.

— А-а-а-а! — я заорал благим матом, судорожно разнимая веки, который слился со стуком по батарее соседей этажом выше; те, которые ниже, — не выдержали и замолотили тоже, что есть силы — то ли кочергой, то ли шваброй, то ли всеми ложками, вилками и ножами, имеющимися в наличии одновременно, не знаю, но грохот потрясающий; я заорал еще громче — они не отставали, грохот увеличивался, а на его фоне резко выделилась оглушительная ругань — человек шесть сразу, не меньше.

Моя собственная батарея затряслась, как алкоголик поутру, и я краем сознанием, тем которое, несмотря ни на что, могло здраво мыслить, понял, что еще секунда, и она отвалится совсем, захлестнув всю комнату потоком грязной жижи и меня заодно. Кто-то надо мной начал, остервенело и часто, топать ногами, люстра затрепалась точно марионетка; я вскочивши, расставил руки в стороны — не дай бог разобьется!

Я уж было приготовился отдать Богу душу, от звукового шока  (сдается мне, была подобная пытка в древней Монголии, с одной лишь разницей — местные садисты били по гигантским барабанам и эффект производили на слушателей неизгладимый), как вдруг оркестр во всем своем великолепии вместе с хором примолк и заключительной нотой композиции стал краткий, почти что писклявый, звонок в мою дверь.

Обреченно проворачивая ключ в замке, я представлял кровавую картину расправы надо мною, превосходящих числом соседей, припоминал все пакости, что я по собственной дурости и неосмотрительности выкидывал по отношению к ним, прокручивал в уме всевозможные фразы, которые могли бы меня оправдать, но, к моему ужасу, ничего путного мне в голову не приходило.

Ну, не поминайте лихом! Я рывком распахнул дверь, всем своим видом крича: я вас не боюсь, грязные палачи, и моя кончина будет отмщена, так и знайте!

К моему немалому сожалению (такая возможность геройски погибнуть сорвалась!) на пороге переминался с ноги на ногу крошечный паренек, приодетый в странного вида халат на серых пуговицах поверх заляпанных грязью вельветовых штанишек; из-под развевающейся от легкого сквозняка ткани, выглядывали объемные кроссовки на высокой подошве. Один шнурок окончательно развязался, и я отстраненно подумал, что паренек чудом избежал падения, потому как по лицу было прекрасно заметно: запыхался он чрезвычайно, раскраснелся обильно и непрерывно хватал ртом воздух.

Самым же примечательным в облике маленького незнакомца являлось то, что по его щекам стекали парой ручейков слезы, давно уже размазанные по лицу, отчего то приобрело оттенок крайнего страдания и муки, пробудив во мне сочувствие и желание утешить мальчугана.

Я неловко мялся перед ним, не зная, что предпринять, не зная кто он такой, откуда взялся у моей квартиры и зачем вообще нажал кнопку звонка, а он все хныкал и хныкал, глотал сопли и шмыгал носом и глядел мне прямо в глаза, словно убежавший из дому послушный маменькин сынок, просящий прощение, умоляющий, чтобы его взяли обратно. И в глубине этих зеленоватых глаз, под черными, по-мужски густыми бровями мне чудилось нечто знакомое, до боли знакомое.

Он жалобно всхлипнул и сквозь слезы произнес:

— Шурик, это я… Витек…посмотри, что они со мной сделали…

А потом взял и разрыдался, а я стоял и стоял, и думал о том, что пора бы мне уже привыкать к роли старшего.

Напишите автору