|
Артём
Абаджев СТВОЛЫ
ДЕРЕВБЕВ И ТО, ЧТО ЗА НИМИ
(Рассказ)
«А
это что? Обрывок рукописи Зангези.
Прильнул к корню сосны, забился в
мышиную нору. Красивый почерк»
Велимир
Хлебников
Машинка звякнула, оповещая о том, что
закончилась строка. Поль зевнул, вытащил
лист, перечитал напечатанное, смял и
бросил в корзину. Снова ничего не
получалось. А к понедельнику непременно
нужно закончить с этим текстом. Конечно,
Филу все легко дается, у него постоянно в
голове куча новых сюжетов, персонажи у
него всегда живые, красочные. Хотя, у
Фила произведения все какие-то плоские,
все в них лежит на поверхности – подходи
да бери. А ему, Полю, всегда надо
запрятать смысл поглубже, так, чтобы
немногие смогли догадаться, о чем же он,
Поль, там пишет. Взять, например, те же
письма.
Поль извлек из ящика письменного стола
папку, вытащил один листок и стал читать
вслух низким, вкрадчивым голосом:
«…Луна была
высоко, но светила плохо. Слабо светила,
несмело. Я сидел у окна и глядел на
пустую лавку, где только что ветер колол
орехи моего одиночества тяжелым молотом
мартовского веселья. И пускай птицы поют
о том, что, мол, не сезон, но мы-то с тобой
знаем: мы не деревья, нас ураган не
свалит, пожар не сожжет, дровосек-дроворуб
не ссечет, не срубит, на мебель не пустит.
И нет ничего, что могло бы запретить
песню, которую тихо напевает моя тень.
Тихо… Тихо капает вода из крана в ванной,
тихо матерится дворник, тихо крадется
мимо ночь, тихо шуршит одинокая простыня,
тихо плачу я, отвернувшись к стене, чтобы
никто не заметил, не подумал плохо о том,
кто знает. Тихо. Нет тебя. Нет тебя – нет
меня. А значит и нет ничего…»
Писал, конечно же, девушке. Заинтриговать
таким письмом можно, но не больше. Почему
бы не написать, как Пушкин: «Я вас любил…»?..
Ну, или еще там чего-нибудь. Так, нет же,
надо замудрить. Вот еще:
«…Света
мало. «Огня! – кричат. – Огня!» Пришли с
огнем. Кто пришел с огнем? Я пришел с
огнем. Чего ради, спрашивается, я
приперся? Ответов у нас море, были бы
вопросы. Впрочем, вопросов у нас тоже
море, но все не те. У нас море, но мы не
умеем плавать. А умеем мы смеяться и
смеемся над своими жалкими попытками
любить.
Я
знаю, где-то там, на небе, среди звезд и
облаков, должны быть твои глаза. Убегай.
Ты же видишь, что я не дождусь, что звезды
и облака – все живое, что есть в моем
воображении. Не слушай то, что я говорю.
Не желай видеть то, о чем я говорю. Беги…»
Это,
вообще, что-то непонятное. Поль
попытался вспомнить, кому же он это
писал? «Беги, убегай». От кого? Ну, вот!
Теперь Поль и сам не мог понять, что
означало это письмо. Но это только
письма. Поль убрал папку обратно в ящик.
А вот, например, старые дневники. В руках
появилась толстая тетрадь. Он открыл
наугад и прочитал:
«Выходит
из моего подъезда Бог. Я шагаю ему
навстречу, гляжу на него во все глаза и
не могу понять: толи звезда упала с неба,
толи это жаркое летнее солнце ослепило
меня. В любом из этих случаев я
оказываюсь в Его поле зрения. Светлый
лик Его вижу, даже закрыв глаза,
зажмурившись до боли в висках. Легкий
ветерок играет с Его волосами, а где
ступает Его нога, за секунду прорастает
мягкая, пушистая трава. Мне в голову
приходит мысль о том, что за одну
тоненькую мокрую дорожку на этой щеке
могли потечь по земле реки крови.
Я
прижимаюсь спиной к стене. Ужас
охватывает меня, я отчаянно стараюсь
сделать шаг, пройти мимо. А Он подходит
ко мне, кладет руку мне на плечо, и
ледяное спокойствие разливается по моим
венам. Он говорит о том, что все
заканчивается, что пора мне стать тем,
кто я есть на самом деле, но я уже не
слышу. Я снова бреду к своему подъезду,
вспоминая на ходу свое имя. Но когда я
обернусь и увижу, как из глаз Его
выплескивается пламя, я пойму – это и
есть единственный свет.
И
все начнется сначала…»
И
это дневник! Да от кого ты таишься, Полли?
От себя таишься? Так бы и написал: «Сегодня
утром влюбился в прекрасную девушку!» Ну,
можно побольше поэзии. Запись
датирована двадцать третьим августа,
такого-то года. Два года назад. В кого же
ты тогда влюбился?
- В кого же я тогда влюбился? –
пробормотал Поль. Он запрятал дневник
подальше и вставил в машинку чистый лист.
Но из головы не лезла мысль о записи в
дневнике. Что тут поделать? Такой уж он,
Поль, влюбчивый, слабость у него к
слабому полу. И боится он этого слабого
пола жутко. Влюбится, а сказать прямо
боится, трясется, как малое дитя. Отсюда
и эти письма с, глубоко запрятанным,
смыслом, и записи в дневнике.
Вот Фил бы, например, дернул сто грамм,
сорвал розочку да и рухнул бы с этой
розочкой на колени перед дамой сердца.
Впрочем, так бы и Поль смог. Только он бы,
вместо ста грамм, так упился, что даме бы
просто противно стало, и рухнул бы не на
колени, а навзничь… Для Поля сто грамм
не стоп-кран, дернет – не остановится.
Тоже слабость. Вот и персонажи у него
почти все такие – алкоголики-романтики
с нежным сердцем и трясущимися руками. И
все, как один, на него похожи…
В пыльной тишине вдруг бешено затрещал
телефон. Поль снял трубку.
- Алло.
- Полли, не отвлекайся, - сипло пробасил из
трубки голос Фила. – До понедельника не
успеешь.
- А откуда ты знаешь, что я отвлекаюсь? –
изумился Поль.
- Я не знаю, я догадываюсь. Когда ты
стучишь на своем агрегате, то по-другому
говоришь «алло» и…
- Ладно, - нетерпеливо прервал Поль. –
Развел бодягу… Чего тебе?
- Звоню узнать: работаешь ты или нет?
- Работаю. Все, узнал?
- Нет, Полли, ты не работаешь, ты бумажки
свои перечитываешь.
- А это-то тебе откуда известно?
- Мне Нинка Кошелева телескоп дала
поиграться…
- Сволочь! – сказал Поль, положил трубку
на рычаг и задернул занавески на окне. В
комнате стало совсем темно.
«Да пошел ты к черту!» - подумал Поль. Он
зажег настольную лампу. Дробно
простучали клавиши пишущей машинки. На
желтоватом листе появилось одно слово: «Проскурий».
- Вот так! – сказал Поль.
«Проскурий
вышел на дорогу, посмотрел налево, потом
направо и скрылся в близлежащих
зарослях кустарника. Тут же, словно по
расписанию, взошло солнце. Так начинался
самый обыкновенный день в городке М.
Кухарка
Зоя, распахнув ставни, оглушительно
чихнула.
-
Будь здорова, шоб тебя чорт забрал! –
отозвалась, выйдя на крыльцо, доярка
Нюра. Они жили на разных улицах, но это
отнюдь не мешало им быть друг с другом
вежливыми. Тем более, в такое солнечное
утро.
Ибрагим,
сборщик «поддатей», с незапамятных
времен проживающий по соседству с
Проскурием, уже бодро покачивался,
удерживая от падения фонарный столб, на
пересечении улицы им. Коровьева с улицей
им. Сковородкина.
Старушка
Федотовна, похрюкивая от усилий, с
натугой тащила на рынок гигантских
размеров бидон с молоком в то время, как
милиционер Сидоров снимал ее отпечатки
пальцев с вымени коровы кулака Зудько.
Наконец,
милиционер Сидоров покончил с этим
кропотливым занятием, приподнял
воспаленные веки и, заявив твердо: «Будем
брать!», отправился просить в долг у
пенсионера Федора Пучкова.
Кулак
же Зудько, не преминув отыскать в
близлежащих зарослях кустарника, мирно
посапывающего там, Проскурия, тем
временем не громко, но внятно матом
читал тому лекцию о вреде распития
самогонных алкогольных напитков,
украденных из его, кулака Зудько,
погреба…»
Поль
запнулся. Он не знал, что будет дальше.
Вот Фил бы уже страниц пять накатал… Да
что Фил? Что это ты, Полли, постоянно
сравниваешь себя с Филом? Фил простой,
как пять копеек. Вы с ним абсолютно
разные люди. Нельзя сказать, кто из вас
лучше или хуже.
Снова зазвонил телефон.
- Внимание, Поль, - засипел в трубку Фил. –
В твоем направлении движутся две
мочалки.
- Филипп Аркадьевич, - официальным тоном
объявил Поль. – Вы мешаете мне работать.
Вам прекрасно известно, что к
понедельнику мне нужно выполнить…
- Это хорошие мочалки, Павел Геннадьевич, -
пропел Фил. - Вы уж их не отпускайте минут
пять. А там, глядишь, и я подоспею,
подсоблю, чем сумею.
- Фил!
- Что?
- Оставь меня, в конце концов, в покое!
Поль бросил трубку. В дверь почти сразу
позвонили. Промелькнула мысль: «Сплавить
Филу!»
За дверью стояли две молодые девушки. Они
представились студентками факультета
журналистики какого-то там института и
попросили Поля ответить на несколько
вопросов для некоей статьи.
- Зачем вам я? – горячо возражал Поль. –
Вам нужен настоящий писатель. И вам
крупно повезло. Как раз сейчас сюда
направляется Филипп Аркадьевич Бледнов,
он-то на все ваши вопросы и ответит…
Девушки вяло сопротивлялись, в качестве
аргумента приводя название статьи, где
явно прозвучала фамилия Поля. Наконец,
появился Фил и, едва завидев Поля,
провозгласил:
- Нет отбою от прессы? – он легким
поклоном поприветствовал девушек и
представился. – Бледнов мое фамилие. Фил.
«Только бы он их ко мне не потащил, -
подумал Поль. – Так я не то, что к
понедельнику, к Новому Году не управлюсь».
Но, на его счастье, Фил и не думал «тащить»
девушек к нему, и скоро Поль снова
остался один. Он включил музыку,
выдернул телефонный провод из розетки,
отдернул занавески, решив, что теперь
Филу уже некогда будет наблюдать за ним
в телескоп, и сел за машинку. Но работать
опять не стал. Не давал ему покоя его
Проскурий.
Что же там случилось дальше с Проскурием?
Черт! Нечему там случиться. Валяется в
кустах пьяный мудрец, истины зрит и
ничего ему больше не надо. И журналистки
юные к нему не приходят, и Ибрагим по
пустякам не беспокоит. Изредка заглянет
только Зудько, потеребит за рубаху,
поругается и уйдет, оттого как нельзя
его, Проскурия, днем будить. Почему
нельзя? Да потому, что солнце сразу сядет.
Привыкло оно: завалился Проскурий спать
– оно встает, проснулся, отправился
пьянствовать – оно садится.
Понятно же, что Проскурий здесь фигура
главная, но что про него, рассказывать,
когда он спит? А когда не спит? Ну, хорошо.
Вот он крадется… нет, открыто выходит из-за
толстенного ствола гигантского дерева и
направляется к погребу Зудько, хватает
волосатой лапищей замок, срывает… А
почему из-за дерева? Что он там, за
деревом делал? И вообще, что там за этим
самым деревом? Может быть, там
простирается неведомая таинственная
страна, в которой Проскурий на самом
деле живет. Кто он вообще такой, этот
Проскурий? Пригляделся кулак Зудько,
видит: не Проскурий это вовсе, а
Ибрагимов дружок закадычный, Фома.
Плюнул Зудько и пошел ругаться с
Федотовной.
Сидоров! Вот уж кто себе на уме. Он-то
точно знает, что никакого Проскурия,
скорее всего, и нет вообще, а придумали
его старики, чтобы детишек малых пугать.
И дерева того нет… Стоп! То есть, как это
нет? А откуда же тогда Проскурий выходит?..
*
Поль встал из-за стола. Голова шла кругом
от всех этих деревьев и того, что за ними.
Он вышел на кухню, зажег газ под чайником,
закурил сигарету и стал смотреть в окно.
Во дворе соседский мальчишка выгуливал
огромного дога. Дог остановился около
новенького «Volvo» Фила, подняв лапу,
обильно окропил мочой правую фару и
бампер автомобиля.
«Так тебя!» - со злорадной ухмылкой
прошептал Поль.
А не потому ли ты, Полли, на Фила
ровняешься, что он в достатке живет. И
квартирка у него получше обставлена, и
авто вот приобрел, и холодильник у него
трехкамерный не пустует. Завидуешь? А
как, собственно, Фил, все это заработал?
Не писаниной же своей конвейерной. Фил
коммерсант или, как это сейчас
называется, бизнесмен, а ты, кроме как
писать, ничего и не умеешь. И то, как
курица лапой. А как ненужно никому
станет твое умение? В петлю? Как Эдик
Полозян.
Эх, Эдик, Эдик, угораздило же тебя. Такой
человек был: художник замечательный,
скульптор. А какие истории рассказывал,
прямо неисчерпаемый источник веселья…
Поль налил в кружку чаю, отхлебнул и
подумал: «Дался мне этот Проскурий. Есть
же еще пенсионер Федор Пучков, тоже
личность примечательная. Скорее всего
он как раз Проскурия и выдумал».
А может и не выдумал вовсе, а лично с ним
знаком. И сам частенько тайком, под
покровом ночи, выходил из-за дерева. Вот
и теперь милиционер Сидоров, не застав
Федора Пучкова дома, насторожился: а не
заодно ли Пучков с Проскурием? Конечно, в
этом месте Сидоров может подозрительно
прищуриться, достать из кармана рацию и
голосом агента Малдера попросить
проверить досье некоего Федора Пучкова,
но зачем ему, спрашивается, это надо? Да,
и рация у него давно сломана. Плюс ко
всему, еще и просить некого. Но черт с ним,
с Сидоровым. Ему все равно не узнать,
откуда приходит по ночам Проскурий, и,
осознав это, он отправляется
шантажировать старуху Федотовну.
А что же Пучков? Нет, про Пучкова тоже
писать нечего. Ходит он себе, все
высматривает, вынюхивает, слухи
распускает… Одним словом, шпион. Чей
только шпион? Проскурия? Зачем Проскурию
шпион?.. В полночь из-за Дерева
неторопливо выходит Проскурий в черном
пальто и солнцезащитных очках. От забора
кулака Зудько отделяется сгорбленная
фигура и крадущимся шагом направляется
к нему. Это пенсионер Федор Пучков несет
ему чертежи самогонного агрегата Зудько.
«Вольно, рядовой, - произносит Проскурий.
– Родина вас не забудет!» С этими
словами он скрывается в близлежащих
зарослях кустарника. «Тут же, словно по
расписанию, взошло солнце…»
*
- Бедный мой Проскурий! Во что же
превратило тебя мое больное воображение,
- покачал головой Поль, смял листок и
бросил его в корзину. Он еще несколько
минут постучал по клавишам машинки,
потом включил телефон.
- Алло, Фил? Мочалки еще у тебя?.. Я сейчас
буду…
|
