|
Sonoro in silentium
(lacrimosa)
СТРУКТУРА
БАБОЧКИ (К "IN A TRUE PIECE" Д.
БАРАННИКОВОЙ И "ФЛЕЙТЕ-СЯКУХАТИ" А.
КАРАКОВСКОГО)
(Аналитическая статья )
Я наблюдаем четырьмя углами
комнаты твоей -
но только
я ли
в центре мирозданья?
И тени,
что ползут ко мне,
всё злей...
а я, сгустившийся вдруг, всё сочней!
Я - плод...
тот
не дождётся увяданья.
Если вы себе кажетесь иногда только сном,
только одной вашей случайной выдумкой,
то не нужно страдать по этому поводу, а
просто отойдите в сторону от
безбрежного потока жизни, остановитесь,
когда целиком и полностью почувствуете
себя в безопасности: вам хорошо? Тишина.
Нет никого. Вещи притихли - им приятно не
чувствовать вас - да, вас и нет, когда
внезапным молчанием вы прервёте себя!
Нет вас, когда, сев в укромном уголке,
застенчивом и вечном, вы закроете
невзначай глаза - так, совершенно
случайно и почуете, что вот он вы - вот!
Осталось дотронутся, а откроете глаза - и
тишина снова, и снова вас в ней нет!
Закроете - и потихоньку перед взором
внутренним вы вырисовываетесь... тяжело
с непривычки, но вы привыкните: ведь
человек страшен любому простору именно
тем, что привычен ко всему... Вы
привыкните и станете часто заглядывать
к себе, уставая быть кем-то придуманным,
поверьте: стоит только начать
встречаться с собой, стоит только
приучить душу видеть не отражения, а
реальные лица и гримасы реального
страха: здесь, конечно, есть своя
сложность, ибо непривыкшему тяжело
понять, что именно страх, который
испытывает он, - это единственное, что
только есть настоящее, страх нельзя
придумать, а всё остальное - мечта. Да,
всё будет в том, кого встретите вы, всё,
быть может, кроме озарённой улыбки, не
встретит он вас ею, но полагаюсь на вашу
смекалку: вы придумаете в том мире
улыбки...
Поклонитесь предмету -
он чист перед вами:
безучастлив он к свету,
дыханьем согрето
его сердце, когда вы словами
в тишине разноситесь... он
так прекрасен, безмолвный,
безликий,
как простор возле той Базилики,
что мы строим веками подряд...
но не тем этот нищий так свят:
он не жив -
потому так красив!
И где-то жалобный звук проходящего,
тихого и странного тебя. Будучи
собственным следом на дороге очень
просто глядеть и высматривать новое в
собственной походке, новое в движениях,
новое. Может, есть что-то там - в твоих
шагах - такое, чего ты ещё не заметил,
такое, которому ещё только суждено
придти в мир - и именно путём твоих шагов
- трудно. Вглядись в тот "след червяка",
кто в нём ожидал тебя, кого ты не
встретил, кого не нашёл? Ждали, быть
может, тебя дикие, неизвестные ещё
никому миры других, неоткрытых пока,
людей - ландшафты глубокой печали по
миссионеру,
шептали тебе они, когда внезапным (всегда
внезапным) слухом ты бывал остановлен, о
тихих заводях своих, невиданных существ
- но ты в походке необъяснимой (Попробуй -
попробуй объясни её!) уходил быстрее
этого шёпота, неумолимо протекал мимо,
но близ. Какие дети ждали тебя или какие
женщины вдыхали, как мужчины видели твоё
сердце, тебе не знать, но... только
обернись, остановись,
не нужно идти, чтобы найти: издавна
известно, что стоит лишь присмотреться к
пейзажу, как понемногу, привыкая к
новому взору, он начнёт передавать тебе
себя, свои тайные мысли, и очертания
выйдут на волю - с тобой, долгожданным,
жить... Вспомни в этот момент всё свои
эмбрионы-мысли, вспомни литавры,
четырежды повторяющие зов жизни:
неправда ли, странно, что на этот зов в
последний раз приходит смерть?.. (имеется
ввиду 6 симфония Густава Малера).
И тусклый кто-то преподносит нас
пространству
случайной тьмы, где завершается пейзаж
дорогой мёртвых, что дорогой странствий,
до слепоты картиной вечной, ясной,
обочиной и полем, безучастной
молитвой - в ней уж звонкий голос наш
распределил всё: краску, роль, движенье,
игру теней и дрёму сложных поз,
чью-то завистливость и чьё-то
размышленье,
случайность и секунд толпотворенье
в единственное верное мгновенье,
когда пространству не прожить без слёз.
Тишина так несравнимо разнообразна!..
Почему? Потому что состоит из различных
и прекрасных молчаний - все они
незабываемы и необычны по-своему, в
каждом молчании есть своя тайна, если
хотите, но скорее там есть своя жизнь,
как бы спрятанная. Тишина - это мир
необычайный, сложный и великий. Что же до
языков и голосов, то все они - одно и то же
единственное, одна и та же способность и
соучастность одних и тех же героев друг
в друге. Голос передаётся от одного к
другому, его можно встретить и там и тут,
один и тот же человек обладает сразу
всеми оттенками его только потому, что
все они - есть одно... В тишине не стоит
кричать лишь потому, что ничего, кроме
тишины, не останется, всё сотрётся. И
быть может, оттого самыми несчастными
людьми можно считать тех, кому
являются голоса, - они слышат лишь себя и
нет им счастья слышать всё остальное,
что и составляют вселенные тишины. Нет
ничего более пустого, чем языки - по сути
они в словах не выражают ничего, точные и
неточные звуки, связи и окончания - это
всё только кажется нам, не чувствующим
тишину, её перенаполненность чувством и
нашим миром уже, ибо нигде от нас к
сегодняшнему времени нельзя
избавится. Мы барахтаемся в собственных
созвучиях, зависим - и называем это
Порядком, Наименованный хаос - Порядком...
Удел одинокого - создавать других:
чужие виденья в чужом ореоле,
чужие предметы знакомых до боли
своих очертаний на взорах кривых;
удел его - жить пределом ландшафта,
сожженною мельницей с ветром рыдать,
конца и начала в одном ожидать,
что будет рассказано кем-нибудь завтра.
Удел одинокого - место среди
небрежной действительности, он -
Падуанский,
кто верит, играя, в правдивость игры
и в то, что несчастен несчастный;
удел его - точку наречь и подать
великим светилом, взошедшим на небо...
и право его - нерождённым солгать,
чтоб даль кто-то новый отведал.
Неожиданно цифирь выпадает откуда-то на
кровать, в руку. Что это? - Календарь
среди тишины и музыки. Взгляд, всегда
тоскующий по большим расстояниям, ведь
он их дитя, вдруг оживает, для него это,
быть может? Красная цифирь выстрадана
календарём - он ждал в ком-то счастья,
верил, что все предметы в чём-то доселе
невиданном окажутся, как только красная
дата придёт. Но отчего в загаданную
и прочувствованную до дна минуту ничего
не происходит и зеркало, зачем-то всегда
подобострастное, и теперь отражает как и
прежде, а если и по-другому, то лишь самую
малость, чуточку, коей не достаточно
календарю, так надеявшемуся на
откровенность вещей и движений. Пустует
воздух всё так же. Запылённые силуэты
недвижимы и тихи, потому как для них всё
известно заранее: сотворение их требует
всегда точной даты смерти, как это
называют, выхода из строя... теней,
наверное. Да и тени сами хранят тишину и
покой, словно хоть как-нибудь зависимы
от этих состояний... Ничего не меняется -
и календарь, постепенно понимая ошибку,
засыпает в медленной тишине. Но, будто
родившись, происходит изменение в том,
кто обременяет предметы собою
ежеминутно: он, заметив сонный календарь,
упавшую цифирь - и новую красную, громко
заявляющую о себе, вскакивает с
ворчливой кровати и спешит к окну, там,
как думает он, что-то невозможное
совершается, что-то
действует и звук, огромный и единый,
бродит и будит таких, задремавших, как он!
Шторы распахиваются - и... блеск
полумрака сменяется обычным и забытым
во сне светом улицы, пустынной и чахлой,
как алтарь прежнего бога, а может, просто
прежней цифры: алтарь прежнего знака,
теперь эта красная цифирь забыта и такие
календари уже не встретить, ибо ничего
не остаётся в изменчивом мире,
после очередного поклонения, как после
очередного сна, забываются числа и знаки,
буквы и столетия так же, как забывается
своё прежнее изображение в зеркале,
когда ты снова и снова подходишь к
нему - каждый раз нов для него, а значит, и
для себя.
Структура бабочки
О несказанные соискатели звёзд,
кто знает из вас, как прекрасна деталь
в тоскующей пряди невидимых лоз,
когда позволяет небесная шаль
себя оттолкнуть от нежнейшего взора,
чтоб виден был край чьего-то узора,
в котором вы сами - лишь выкрики стай,
летящих и чёрных, подхваченных, лишних:
полёт их - возможность последняя быть
среди великанов: и дальний, и ближний -
узлы расстояния, толстая нить,
огрехи какой исправляются чувства
порхания, ласки, отсутствья
себя - всё возможно нам скрыть...
но только не дрожь пред фигурой
прощальной,
не вздох облегченья, зачатый в груди,
не возглас упругий в натруженной
спальне
и не слепоты духовной следы.
О соискатели, ваша участь безмерна:
ловить всё дрожащее здесь - соразмерно
ему отдавать пустоту высоты.
Отчего-то небо обращено в прах, медленно
поглощающий... Или это всего лишь снег,
или просто то, что мы называем снегом,
ибо так надёжнее и спокойнее: прах
именовать снегом. Тихо внутри, когда
пробираешься через новую чужбину
будущего кладбища - знаешь, что падает
прах, но думаешь: снег идёт - страшно, но
хорошо! Как позорно смешаны чувства, как
не хватает точности им. Но не всем так уж
спокойно. Ветер не знает нашей радости,
когда видим мы снег, ему не слышны
размеренные дыхания в свежем воздухе: да,
наши дыхания, словно новые всегда, или
кажется это. И ветру не узнать никогда
того страха, который будет в нас, ведь
страх в нас заложен с рожденья, когда мы
снег назовём прахом. Ветру жизнь
поставила цель окрылить падающую
вечность: любое существо, что падает,
может надеется на ветер - он не оставит
её, он проводит её туда, где живёт народ
ветров, спокойный и тихий, нежный и
вольный, грозный и дикий, но всегда,
всегда поющий какую-то песню;
так уж нужно, наверное, чтобы странник
был наполнен песней, чтобы подпевали ему
случайные прохожие жизни, будто и не
один он в пути. Сколько мелодий у ветров,
но есть только одна, собранная по
крупицам, по лоскутам и, быть может,
правдивая... Присмотритесь, как
наполняются дороги пустотой, как
тускнеют и вянут, когда замолкает песня
ветров. Тяжело ступать на такие пути,
трудно сдержаться от того, чтобы,
остановившись, не придумать что-то для
ветра, сочинить мелодию странника...
Возможно, так сложно иногда быть в пути,
не понимая путь, обременяясь им, потому,
что нет у нас, тоже странников, своей
мелодии, проникающий в других,
дополняющий мир и дополняемой...
Тихонько за окном воркует осень,
усталая красавица, чей след
в одном единственном измученном вопросе:
Ужели ты не знаешь, сколько лет
я здесь живу и жду прикосновенья,
жду соучастия в душе твоей, но ты
предпочитаешь сумрак единенья
и чёрные от старости мечты?
Когда-нибудь я ей отвечу звонким
и детским смехом, я когда-нибудь
произнесу её в стихах Гарсиа Лорки,
и птицы дальний не продолжат путь;
я распахну все двери и все ставни,
уединением дополня мир её
и чем-то, что, не отразившись в дальнем,
простор перед окном замкнёт.
Кто находит бабочку летящей всегда
приближается к сути сотворения, кое
везде и во всём бесконечно присутствует
- стоит только протянуть руку, дождаться,
пока бабочка, успокоившись, уставши
творить, сядет к вам на руку. О сколько
там - в её узоре - миров можно рассмотреть,
сколько очертаний и линий, убегающих,
чтобы никогда больше не возвращаться: не
так ли и всё бежит куда-то, лишь изредка
останавливаясь, чтобы наполнить себя
неким звучанием, иным дыханием или телом
чуждым, а потому прекрасным, или чтобы
прожить на мгновение иную -
самозабвенную - жизнь, чтобы глядя в
собственную даль, указать на себя - Оно,
оболочка, примеряющая хаос теней и
пейзажей собственных, - да, но стоит
только призадуматься о себе, вглядеться,
как тут же сам, повинуясь себе, взлетишь
куда-то, крылья будут рассказывать
всякому, ждущему твоего приземления и
усталости, о мирах, безграничных,
отсутствующих, вечных... а путь укажет,
быть может, кому-то новое здесь же - в
этом пространстве: место благолепия,
вздыхающих и слушающих существ.
Структура бабочки
Святилища пути. Бессмысленный остаток
полёта в воздухе и направлений шум,
что отчего-то так беспечно сладок
у края лицезрения уснул.
Но слух-мятежник ищет мёртвым точку
среди причудливых и невозможных форм,
где затерялся их конструктор, Зодчий,
но кто-то неизвестный всем расцвёл:
софитам прежним, именам и краскам
торжественный предел и взгляд издалека,
и жизнь ничтожная без жизни, без оглядки,
и маленькая вечность пустяка;
и пусть бы мёртвым на брегАх прознанья
дивилась зачарованная суть -
но, нет, плодами свежего познанья
она питается и тем, что где-нибудь
обязано стать нами... - и к сетчатке
увиденного бабочка из тьмы
случайный путь находит и посадку,
но эти тонкости в структуре не видны...
см. также:
Алексей
Караковский #
Флейта-сякухати
(Рассказ, 2001) 01.02.02
Дарья
Баранникова # In
a true piece... (Сборник
стихотворений) 28.09.01
|
