|
Sonoro in silentium
(lacrimosa)
APPASSIONATO
NON TROPPO
(Аналитическая статья )
Глядя в даль, можно не
заметить себя, скользящего по узкой
дорожке простой и насущной жизни, чудной
и тут же - за мгновеньем размышления -
необыкновенно, невыразимо ужасной и
тяжкой. Всегда всё берёт начала свои
вместе, да: это только нам очень хочется,
чтобы всё развивалось само по себе,
чтобы мы - глядящие в даль - могли
выбирать...
Сегодня хотелось бы
рассказать, что я - лично я - читаю на
сайте в прозе.
Итак. Первым будет рассказ НА
ОДНОЙ НОГЕ Александра
Ильина.
Что-то простое, милое - а над
ним высокое, синее небо. (Лу)
Немного у меня есть здесь
сказать. Рассказ переполнен лексикой
простой и ясной любому человеку в наше
время, он мал и доступен, неприхотлив к
читателю, ему нужно совсем немного:
чтобы человек попытался представить то
самое, непредставимое, что описывает
автор, сам называя это невозможным.
Трудно мне судить о том, нужно ли так
писать, нужно ли давать читателю
передышку (по крайней мере, это не в моих
правилах), но рассказ располагает к
отдыху среди созданной автором
миниатмосферы, как, знаете ли, у Андреева
иногда случались рассказы маленькие и
нежные, будто сами - некогда бывшие
таковыми - дети, случайные, бегущие куда-то
и ... нежные, не способные создать, но и не
способные разрушить.
Сюжет? Да, он есть, но и нет
его. Это словно этюд на тему счастья, нам
его не представить, говорит автор, так
давайте представлять то, чего никак быть
не может, - то счатьем и наречём. Назовём
удачей надежду на счастье в этом
рассказе, стремящем себя от нас на одной
ноге, так смешно и наивно.
РОЖДЕСТВО Анджея
Вишневского (пьеса).
И где-то там, далеко, был
слышен рёв - рёв мамонтейшего мамонта. (Замятин.
"Пещера")
Молодость видит шире, чем
старость, но это не благо - это наказание.
Да, наказание за то, что молод и
неразумен.
Бесконечно можно говорить об
одном только слове, например, таком, как
Свобода. Что это? Где это? и самое главное
- ЗАЧЕМ это?
Она прекрасна! - ответит вам
молодость.
Она - чудо, свет в тёмной
глади жизни! - добавит молодость.
Свобода необходима потому,
что нет ничего, что бы любило человека
так, как свобода, что бы человек любил
так, как он любит её! - скажет напоследок
молодость.
Горько станет разуму,
стоящему рядом, он-то знает, что скрывает
это жуткое слово, бесконечное, как душа
человека, глубокое, как море, слабое, как
самая тонкая струна, когда нужно играть
бурю.
Зло ждёт и надеется на
свободу, так сильно играющую умами, так
любящую наслаждение от простора битвы! -
добавит для узора тишины разум, ибо
молодость уже будет при оружии, при душе,
вооружающейся ожесточением. Боже, как
трудно вырвать благое ожесточение из
себя потом, как трудно привыкнуть к
свободе, к коей так рвался... кажется всё,
что она далеко, что не все побеждены...
Хиппи. Рассказ выводит на
первый план подвал, семью, ждущую всего и
ничего, и хиппи как носителя того, что
нельзя ему расплескать, он, будто зараза,
продвигается по стране, по семьям:
болезнь побеждается в людях новой
болезнью.
О, если бы память не
стиралась, как точно указывает это автор,
то люди помнили бы не только, что раньше
они были другими, но знали бы, что
несвобода завтра рождается сейчас - из
свободы сегодня...
И в конце поднимаются "трупы"
- вечное чудо на Рождество, словно кому-то
захотелось хоть раз изменить концовку
жизни, хоть раз...
ОЗЕРО. Людмила
Одинцова.
Приходи, Магистр, нам есть о
чём помолчать.
Быть может, знаете вы, кто
воздвигает недоступность, кто создаёт
столь прекрасные замки из духа, коему
есть, что поведать миру, есть, что
передать проходящим облакам, но и есть,
чего устыдиться - пускай даже и безвинно,
- есть, что спрятать от глаз нарочных
птиц, низко спускающихся, чтобы изведать
чужого противостояния, ибо сыты они
своим - долговечным?
И зачем воздвигаются зАмки? -
хотелось бы знать. Кто им, прекрасным,
тяжёлым от неотданого счастья, грозить
смеет в ночной тишине, в пении звёзд кто
им шепчет о мире ужасном - так, что они
бросают ряды общих со всеми надежд и
устремляются к тайным убежищам
архитекторов горя? Чужого горя мало и, не
задумывались они, и без их безрассудного
бегства, без нового грома из камня?
Сколько бы ни были они внутри стен
бестелесных, им всё равно не ужиться с
бесприютной тьмой ожидания, со стуком
сердца, которому нужно немного - света
луч с далёких небес, где росткам лучей
удивляется кто-то, и слово, единое,
тёплое, приходящее медленно,
заполняющее навсегда...
Главное всё же, как говорит
автор, заставить выйти из западни
бездыханной, главное - заставить
услышать душой душу другую, заставить
увидеть пред замком своим озеро, полное
нового и долгожданного, и пусть такой же
тишиной наполнено озеро, что и замок
весь, пусть так же глубоко оно, как и
замок, но есть в нём - надо только
заметить - что-то внутри, что-то, чему
предстоит повториться, но не сейчас, не
перед гладью, вздрогнувшей близ
отраженья, а позже - в замке, чьи стены
сильны только пока нет мечты в них, нет
гуляющих желаний беспечных, - там
откроется вдруг хозяину очага в тёмной
зале, что кто-то дождался его, осталось
лишь распрощаться...
УЙТИ ИЗ ДОМА-НАВСЕГДА,
ГЛАВА 1. Алексей
Караковский
Закончив бой, последними
умерли и эбеновые часы... (Э.А.По)
В дождь ЛЮДИ ставят вёдра в
доме, в котором течёт крыша. Вы видели
когда-нибудь, как быстро их наполняет
вода, как рада она переполнить то, что
для неё!?
Так и ЛЮДИ могут быть
переполнены печалью, быстро,
стремительно, навсегда... разве значит
это, что человек создан для печали, разве
значит, что человек - печаль?..
Что видим?
Побережье со строгим видом
на хаос? Или то лишь слабые
прикосновения руки героя (автора) к
неповоротливому житию-бытию..? Сколько
можно ещё так дотрагиваться до него,
спящего, чтобы понять, что для тебя -
именно для тебя - оно мертво?.. Посреди
движения происходят события, которые
нельзя назвать незаурядными, нельзя
определить как нечто вне ряда, в который
заключены и прошлое и настоящее, и даже
оно! - великолепное будущее (великолепное
оттого, что нет его ещё, а потому в нём
более всего неуверенно пространство,
более всего ему отдаёт блеск своих душ...);
мысли, которыми представляются диалоги,
или - может - всё как раз наоборот, то не
мысли вовсе, а нечто неуловимое, но не
потому, что поймать так уж сложно, а для
того, чтобы и не ловить совсем, чтобы
отпустить...
Взгляните вперёд, обернитесь
назад, посмотрите перед собою - где при
этом побывал ваш разум? Останавливался
ли он посреди простора, так легко
вручаемого ему?
Нет? - Но отчего? Быть может,
оттого, что и нет в том необходимости,
быть может, так и следует читать: как бы
проникать самому, а не вытаскивать из
знаков смысл, не восстанавливать по
оному картину...
Поговорим о лицах. Их много.
ЛЮДИ, что так выделяемы этими
действующими, но бездействующими,
персонажами, разве они схожи с
действительностью? - Нет? - Но почему?
Быть может, потому, что Людей
там и нет. Есть фон, меняющийся,
обсуждаемый, забавный... но и всё на том.
Годы? Только одно, из всего,
что придумано ЛЮДЬМИ, так - просто и
сильно - ощущается в героях, которыми это
не замечаемо (героями, чьи слова полны
отчуждения! Да, столь часто в дни
лёгкости отчуждение, так ласкаемо оно
умами, так упоительно, что кажется, будто
нет ничего его прекраснее, кажется,
словно Отчуждение - Мать Истинного
Счастья... нам ли с вами не знать, что это
ложь... Незабываемая ложь, но память - это
лучшее свойство лжи.); Время - вот оружие,
которому нет равных, оно объединяет всех,
в нём нет никого, из тех, кого оно
объединяет. Оно совершенно!..
Так вот и герои идут,
встречаемые временем на каждом своём
шагу, выстроганные временем: они -
ювелирные украшения времени, те самые
зимние шляпки Судьбы (если кто помнит
Дуинские Элегии?!), в них - героях - время
находит себя, преобразовывая героев по
себе, по минутной слабости к плоти...
Вещи. Так и тянет к ним в
любое мгновение. Но - взгляните
внимательнее - разве их не тянет к нам с
той же силою? Разве мы не те же вещи,
только себе видные изнутри,
а всеми другими воспринимаемые более
естественно - в слиянии общего блага
существования?.. Почему тогда так
уничижительна тоска, когда чувствуешь,
что ты - одна лишь песчинка, одна толика
общего блага? Пусть даже не блага, ибо
понятие это - такая же вещь, как и все, но
пусть просто существа всеобщего! -
отчего так страшно вдруг находить себя
посреди постоянства этим героям,
хулящим движение, но при том стоящим на
одном месте, с краю..? Странные видения -
не повод отделять себя от целого, не
повод заводить внутри сомнение в
предназначенности своего положения; та
ли песчинка, что была ниспослана Мудрецу,
достойна жалости, разве не остальные,
коим придётся теперь ждать следующего
Творца? Ведь, если мы - те же песчинки, то
почему бы песчинкам не жаждать от мира
свободы и независимой жизни, какую для
себя готовим мы с детства?..
Пусть в руке вашей два зерна.
И одно прорастёт и станет могущим древом,
а другое - нет, другому суждено (или оно
так решит само) не быть ничем, кроме, быть
может, того, чем оно уже завершилось. Как
определите вы это? Как среди земли вы
отыщете место, куда положите их, если
вдруг скажут вам правду о будущем? Долго
ль метаться вы будете?
Вам, наверное, сразу же
скажет сознанье верить в возможность
найти жизнь для обоих... Но после
скитаний станет случайно ясно, что вам
не дано наделять случаем случай, а
потому зададитесь вы новою целью: узнать,
кто даст росток? Но ни единая вещь не
подскажет: кого отбросить, оставить кого?
Ничего не останется, как положить в
землю обоих - рядом... И только спустя
рожденье и рост, так не нужные глазу и
сердцу, что их не дано нам узреть
изначально, придётся увидеть, кто
остался в земле, нетронутый ничем ИЗ
ТОГО, ЧТО МЫ ОЖИДАЛИ! И так же вам
предстоит искать в пространстве ЛЮДЕЙ
способных отречься от славного имени и
произрасти в вас осязаньем и чувством.
Каждому это не дано, но, возможно,
некоторые, от которых и не ждали вы,
удивят вас своим небезличьем!
Так как вы среди себя и
других отделяете зёрна от плевел?..
Вода. В неё отражений больше
всего. Почему? Потому что она собирает и
лица, и знаки, которыми перенасыщены
приходящие к глади лазурной. Но страх
здесь укрылся, ибо не разбить зеркало
это - тянет оно не зеркальностью вовсе, а
чем-то иным и знакомым...
Слабость речей и слов в том,
что нет им замены в обычных умах, эти
сосуды захвачены словом и грузом
непосильным для оного камня. Слабость
речей в том, что мы их придумали и
позабыли, что наше это творение. В том
слабость слова, что мы целиком умещаемся
в нём, а потому страхом первичным его
ненавидим мы тайно, тайно преследуем и
убиваем в тихих садах, созданных когда-то
героями слова. Вечность - вот слово,
ничего не дающее нам, а лишь только
берущее у нас подаянье во славу не
существующего божества, мы так
управляемы нашими потомками - словами, -
что готовы служить и вершить себя ради
них, но... Вдумайтесь: а ради чего, если
ради чего-то, нам быть и слагать
монументы?
Ради чего ещё, кроме слова
Вечность, обживать пресловутую землю и с
края дороги глядеть на унылых прохожих -
нами придуманы и они...
Побережье со строгим видом
на слёзы. Слеза - это чистая ткань,
которая соединяет нас и то, что - по
неимоверной и дикой случайности -
названо было когда-то душой. Слеза - вот
тот шарик, что катится по щеке, выполняя
роль миротворца, о коей так мечтали и
мечтают ЛЮДИ.
|
