|
Алексей
Караковский УЙТИ
ИЗ ДОМА-НАВСЕГДА
(Безнадёжно
неоканчиваемая повесть, 2000)
ГЛАВА
1. Вечер и накуренная погода # ГЛАВА
2. В метро часто сходят с ума # ГЛАВА
3. Пешеходная Родина # ГЛАВА
4. Лаборатория для глухих # ГЛАВА
5. Монополия на истину # ГЛАВА
6. Вечное движение # ГЛАВА
7. Дивный мир #
ГЛАВА 8. Преображенская
площадь # ГЛАВА 9.
Карнавал на память # ГЛАВА
10. Дом-навсегда
Глава 3. ПЕШЕХОДНАЯ
РОДИНА
Улицы возвращения; Угол
зрения и встреча под ним; Профессия:
очевидец; Музыка города (соната ля-мажор);
Here there should be an airport; "Спасибо";
Сумерки; Танцы на электричестве (киносценарий);
Домой; Сила единства; Музыка города (реприза);
Я буду писать Книгу.
Улицы возвращения
Странные, крайне странные
ощущения от внезапного открытия, что
вокруг тебя, оказывается, всё ещё
привычный тебе "родной" город, а ты
в нём как был один, так и остаёшься. И под
ногами у тебя - твоя персональная улица,
по которой можно долго и бессмысленно-увлечённо
идти, слушая новое утро.
Пройдёмся-ка по улицам.
Улицы-сплетницы тянутся,
тянутся вдоль перекрёстков и подворотен,
дохлых мышей, пыльных вещей, и они
разливаются во имя того, чтоб обручиться
рекой... улицы пересекаются, улицы живы
мечтой, что однажды свобода набережных
их потревожит покой... улицы уйдут и
останутся, утекая водой...
Что ж, пора брести по
трамвайным путям возвращения. Может
быть, им и вправду удастся куда-нибудь
нас привести...
Угол зрения и встреча под ним
Вот и вечер.
Сейчас, когда на территорию
города вводят бронетехнику, особенно
приятно прогуляться по сплетению мостов
- там, где малая река впадает в большую, а
та, в свою очередь, отсекает от себя
незаконнорожденный каналец, через пару
кварталов возвращающийся в лоно
метрополии. Конечно, это не Париж, но и
это было бы недурно для Парижа.
Здесь - страна звенящих
трамваев. Как весело они проносятся мимо
застывших в архитектурных объятиях
особняков! Как искренне и радушно
приглашают они в своё чрево! Как
предательски не выпускают потом обратно,
апеллируя к уличному холоду!
С какой-то точки зрения не
имеет смысла, где находится точка
пересечения всех параллелей. Будь то
Ланская, Пресня или Сен-Жермен, мы всегда
найдём место для встречи. Важно лишь то,
что её географические координаты
произвольны; настоящее расположение
нашего неизбежного рандеву - внутри нас
самих.
Здесь почти лесные тропинки,
но город не любит леса. Его скромный
эрзац в виде парков и садов только
подчёркивает несовместимость зелёного
цвета с охрой кирпича и серью асфальта.
Города монотонны, как гудроновое
покрытие, и только мусор на улицах
вносит элементы детализации.
Трудно найти путеводную нить в
плавных изгибах пространства. Медленные
повороты линий-зданий смеются над
компасом, и даже кольцевая дорога при
ближайшем рассмотрении оказывается
ничем иным, как прямой. А когда город
издевается над тем, что тебе куда-то надо
придти, значит, проще довериться его
путанице: он сам выведет тебя куда надо.
И торопиться тебе тоже никуда не следует.
Всё равно не успеешь...
Профессия: очевидец
"...мы удивительно не готовы...
к чему?... да к чему угодно!...", - не
устаёт повторять Полковник, ежедневный
героизм которого является и привычкой, и
вынужденностью, и судьбой.
Нельзя сказать, что и
Полковник готов ко всему. Но ведь и
сотрудники городской службы спасения
тоже не всегда подозревают, какие задачи
перед ними поставит день. Поэтому
Полковник, не будучи готовым к чему-либо
определённому, тем не менее, готов на всё.
Полковник никогда никуда не
торопится и никогда не теряет чувства
юмора; он трезв и рассудителен, он не
ищет напастей на свою голову; они сами
находят его. Что делать, нетрудно стать
виртуозным канатоходцем, когда каждый
день ходишь по канату, но как относиться
к этому занятию, когда ты с рождения,
день изо дня ПРИНУЖДЁН по нему ходить?
Увы, это для него норма, потому
что:
он рассказывает анекдот / его
сбивает автомобиль
он оборачивается / рядом
начинается перестрелка
он закуривает / на него
съезжает с фундамента древняя
колокольня
он сморкается в платок / позади
падает пылающий самолёт
Полковник - не жертва. Он -
очевидец.
Очевидец - это профессия от
Бога, как маляр или скорняк. Попадая в
пекло, он всегда выйдет из него живым,
будь то перестрелка или землетрясение.
Так было и в железнодорожной катастрофе
около башкирской станции Аша, и во время
лесного пожара на Алтае, и во время
шторма на Белом море, унёсшем жизни
шестерых рыбаков. И во всех этих случаях
он не имел намерений специально
оказаться на месте действий; так
получалось случайно, как бы само собой.
Но каждый раз, снова оставаясь
без единой царапины, Полковник думает не
о том, почему он совершенно случайно
оказался в центре всей этой истории; он
думает о другом; о том, что если и в этот
раз он опять остался в живых, то отчего
же, по какой причине он когда-нибудь
примет смерть...
Иоанн пишет: "В те дни люди
будут искать смерти, но не найдут ее;
пожелают умереть, но смерть убежит от
них"; но Полковник и без Нового Завета
не хочет быть Агасфером.
Музыка города (соната ля-мажор)
Подворотня напоминает туннель,
пробитый в скале, чтобы было удобней
плыть через камень. На разбитом асфальте
подростки задумчиво глушат портвейн.
Если смотреть в запылённое окно кухни,
воздух снаружи странно туманен. Это
всего лишь его настроение - вечно
показывать пасмурный день.
Девятиклассники атеистически
гоняют мяч у церковной ограды. К лавке
рядом, продающей за бесценок веру,
подъезжает дорогой лимузин. Если
присмотреться, видно, что все безоблачно
рады; будь то арестованные за пьянство
или просто очередь в магазин.
Какие-то голуби серокрылые и
больные на ощупь; пренебрегают берёзами
и весь асфальт покрывают собой. Добрые
бабушки с внуками и внучками маются до
поздней ночи, ублажая желудки бездушных
птиц французскими булками и чёрной
икрой.
У города всегда есть своя
музыка, суммируемая шумом автомашин и
незаметным разговорным фоном. Если
прислушаться, то её нетрудно слышать, но
нелегко, да и бессмысленно понимать:
ведь если каждое утро, начатое с начала,
окажется новым, то вряд ли имеет смысл
куда-то стремиться опять.
Поэтому вечер, как обычно,
подкарауливает незаметно. Готов, не
готов, возвращение всегда напоминает
предыдущий аналог точь-в-точь. Может
быть, встретятся какие-нибудь заурядные
знакомые, а, может быть, просто лето; но
по прибытию твою постель разделит лишь
июньская ночь...
Here there should be an airport
В этом месте проспекта выбит
фрагмент проезжей части: словно была в
этом месте когда-то автобусная
остановка, да смылась вся дождями.
Странное выражение архитектурных лиц-фасадов:
здесь явно должен был быть аэропорт. Но
его нет.
Рыжий оглядывается по
сторонам, обходит площадь по кругу и
возвращается обратно. Нигде нет никаких
признаков аэропорта: ни низко летящих
самолётов, ни болтливых указателей, ни
навязчивых таксистов. И, тем не менее,
аэропорт здесь просто необходим...
странная интрига...
Что его более всего раздражает,
так это лица людей. Словно каждый
прохожий хочет подойти и язвительно
сказать лично от себя: "Какая разница,
есть здесь аэропорт или его нет?". Но
никто не подходит, не говорит.
Действительно странно.
И странный привкус изо рта не
исчезает вот уже несколько дней. Не
помогает, ни пиво пи-ар мастеров, ни
жевательная резинка со вкусом стойким,
как эрекция, ни зубная паста от всей
семьи. Ещё бы. Разве такими скромными
средствами можно побороть то, что
натворило небо над головой? Вот
рассосётся оно, и тогда жизнь снова
запахнет апельсином.
Рыжий давно привык, что
получить опыт существования можно везде
и всегда, даже стоя с бутылкой пива у
станции метро, пялясь на проспект и
думая о том, почему здесь нет аэропорта,
хотя он просто обязан здесь быть. И не
хочется вроде думать о том, что всё это
уже никогда не повториться, а как иначе-то?
Как?
"...предположим, я завтра
даже не вспомню о том, что здесь должен
был быть аэропорт... но отвлечься сейчас
от этого я не в силах, хотя и стараюсь изо
всех сил!...". Эта мысль изводит Рыжего
до предела. Ему надо, обязательно надо
забыть об аэропорте навсегда.
Можно понаблюдать за
прохожими; это всегда помогало. Тем
более, что и народу вокруг много.
Вот к метро спешит мужчина
средних лет с тёмным выражением лица.
Спешит. Опаздывает. Зачем? Всё равно не
уйдёт... поля зрения ему не избежать...
О, а вот действительно забавно!
Три подружки идут. Мало того, что в ногу,
так ещё одеты в один тон, волосы
одинаково усреднены гидропиритом, рост
почти одинаков, и только лица
различаются... только лица... боже, как же
это ничтожно перед этим жутким железным
привкусом дождевых облаков во рту, перед
тем, что здесь должен, точно должен быть
аэропорт! И нет здесь этого аэропорта,
нет, нет, нет!
Рыжий давится пивом и, хотя ему
не хватает воздуха, закуривает. Господи,
как же это можно выдержать? В панике он
спускается в подземный переход и
перебегает на другую сторону проспекта,
чтобы убедить себя в ошибке небес, но там
всё так же! Небеса не врут! Ведь это даже
не проспект; очертания взлётно-посадочных
полос различаются вполне отчётливо; и
эти фонари вокруг - они тоже здесь не
просто так; и всё, всё, всё вокруг, всё
говорит о том, что не хватает здесь
только аэропорта!
Да, пожалуй, больше ничего не
остаётся, кроме как скрыться бегством.
Но и позже, когда Рыжий приедет домой и
пьяный от безумия и горя ляжет спать, ему
будет сниться размеренный ритм взлёта и
приземления огромных лайнеров. И они
будут прилетать из ниоткуда и улетать в
никуда только потому, что там, где должен
был быть аэропорт, осталась лишь выбоина
в проспекте, напоминающая смытую
дождями автобусную остановку...
"Спасибо"
Всегда надо говорить "спасибо".
Даже тем, кому этого совершенно не
желаешь.
Говорят, что стреляный
Лермонтов ничего не успел сказать перед
смертью, но если бы у старика Виана была
свободная минутка перед последним в его
жизни киносеансом, он наверняка бы тоже
сказал "спасибо". Правда, непонятно
кому... но сейчас, впрочем, это уже и не
важно. "Спасибо" всегда говорят в
общем смысле и только слышат
персонально.
А вы представляете, что
означает не сказать "спасибо"
девчонке-кондукторше в автобусе? Да она
же просто не улыбнётся! А когда одной
улыбкой становится меньше, это уже
невосполнимая потеря.
Так что лучше всё-таки
говорить "спасибо" всем, кому это
только возможно. Ведь не исключено, что,
может быть, когда-нибудь кто-нибудь и
тебе за это "спасибо" скажет...
Сумерки
Город, конечно, нас сильно
нивелирует. Но сумерки скрывают силуэты
людей, и это существенно увеличивает
потенциальные возможности выживания.
Вечером не надо вжиматься в стены и
избегать солнечной стороны улицы,
наиболее опасной при обстрелах; в
сумерках и так никого не видно. Только в
сумерках можно быть чуточку более
свободным, чем в преимущественное,
светлое время суток.
В сумерки и город
представляется совсем иным; словно
включаются какие-то тайные механизмы, и
становится видно каждую неровность,
каждую царапинку огромного стеклянного
экрана, на котором только что крутили
такое интересное кино. По сути, только в
сумерки город и выглядит настоящим; всё
прочее - только защитная реакция,
мимикрия.
Но особенно всё это понимаешь
только когда возвращаешься домой из
каких-нибудь особенно дальних и поздних
гостей, и вокруг глухая ночь, а в голову
лезут мысли, которые не на что заменить...
в сущности, любая дорога домой в каком-то
смысле совершается в сумерки.
Танцы на электричестве (киносценарий)
Провода, проводки, плюс к плюсу,
минус к минусу, два к двум, один к одному,
пять-пятнадцать, опять двадцать пять...
Бунт на горящем корабле.
Расстрел провокатора или двух; повод -
непредумышленное обсасывание
рождественских свечей. Торжественный
спуск флага превращается в
торжественный подъём адмирала туда же.
Юбилейная годовщина забастовки.
Злостное надругательство над крупными
морскими млекопитающими во имя военно-морского
флота. Как всегда, острый недостаток
питьевой воды. Люминифоры, обильно
сдобренные ламинариями. Под угрозой
немедленной детонации боезапас
выдвигает политические требования. ООН
безмолвствует. Уходим в порт,
предварительно выпустив торпеду по
мирным целям. Бесчеловечное уничтожение
кильватерной струи. Ватерлиния
эмигрирует до уровня левого борта.
Бакштаг. Взрыв в машинном отделении,
убита экзистенция механика; повреждены
астральные тела старпома и двух
матросов. Привязанный к ногам ящик из-под
патронов. Похороны под траурный марш
Мендельсона. Нежелательное сожжение
андреевского флага. Происки почтовых
чаек вплоть до международных конфликтов.
ООН всё так же безмолвствует.
Американский флот спускается с
альпийских предгорий и приземляется на
пастбищах Южной Каролины. Тайное
похищение реки Бисерть; расследование
захлёбывается в бассейне Камы. Конфликт
между мальтийским орденом и албанскими
немцами разрешению не поддаётся.
Консилиум в составе папы, патриарха и
далай-ламы разводит руки конфликтующим
сторонам и заламывает их за головы.
Правительству Танзании объявлен
мораторий на употребление кайенского
перца. Площадь территорий, пострадавших
от морских пожаров, уточняется.
Воздушное наводнение в Аппалачах;
госпитализировано двое задохнувшихся
кислородом альпинистов. Великобритания
продана ни за грош. Выход США из договора
о совместном разделе кишечнополостных.
ООН по-прежнему безмолвствует. Суд идёт.
Между командой крейсера нарастают
трения вплоть до частичного задымления.
В ходе сорокавосьмилетней агонии,
наконец-то, внезапно умирает боцман.
Топка атакована отрядом взволнованных
компрачикос. "Green Peace", размахивая
тельцами невинно убиенных чикенов,
обещает новые санкции. ООН не прекращает
безмолвствовать. Присяжные удаляются
для вынесения приговора. Долгожданное
начало эпидемии. Киники в сборе. Антонио
Сальери учит студентов консерватории
занимательной фармацевтике и
практическому рукоприкладству. В стране
пятый раз за сутки объявлен траур.
Похищенные драгоценности и бублики
отправлены на историческую Родину - дно
Мирового Океана. Отряд креветок особого
назначения возвращается из специальной
командировки в кастрюлю; в живых
остаются единицы. Северный Израиль
выводит войска из Южного Ливана, а
Палестинская автономия объявляет
независимость от Косова и Метохии.
Китайские партизаны временно покидают
блокпосты на северной оконечности Новой
Гвинеи. В долине реки По обнаружено
завещание Атиллы; наследники возмущены
попранием прав. Доказано существование
романа "Тихий Дон"; вопрос о
существовании его автора дебатируется в
верхней палате парламента Швеции.
Подписан протокол о безоговорочной
сдаче Бастилии. ООН делает запрос в
Юнеско, но приговор уже вынесен.
Похороны - не панацея. Космос
реанимирован; новых крупных поступлений
тротила в третьем тысячелетии не
ожидается. В коррупции уличён южный
магнитный полюс. Гражданская панихида
капитана крейсера совпадает с
президентскими выборами; побеждает
капитан. Права на торговлю плоскими
сусликами переданы концессии из
Монтевидео. Варшава обеспокоена.
Традиционно низкая пропускная
способность границы Украины и
Белоруссии. Очень хочется есть. ООН
молчит, как и молчало до этого. Конец
первой серии.
Телевизор выключается, можно
идти домой...
И вот - возвращение.
Февральская полночь и сухой,
пронизывающий ветер гонят обратно к
станции. Позади - чудовищные новости о
новых убийствах. Впереди - громадина
спорткомплекса в обрамлении позёмки,
мучительно тоскливые собаки,
неспособные уже даже на агрессию. Холод
и нервы, дрожь, дрожь... но страха нет... не
боятся только мёртвые.
Танцуй же, танцуй на моей
горящей палубе... танцуй... танцуй, пока
ток всё ещё переменный, пока удары
невидимых волн непостоянны; танцуй, пока
ещё не кончился февраль, пока проводка
ещё любит тебя, танцуй... по правде
сказать, в нашем городе так часто
отключают электричество...
"...прошло двенадцать часов...
ровно двенадцать часов с того дня, как я
сошёл с ума...", - думает замёрзший
Рыжий, убегая от замёрзших собак.
Домой
Опоздал на автобус - и вот, иди
пешком теперь. Времени, конечно, уже
почти полвторого ночи, позади пьяный сон
в метро до конечной станции, масса
времени, непонятно, на что потраченного.
От остановки до трассы две
минуты ходьбы, но автостоп в это время
никогда не бывает удачным: сейчас так
раз самое время для бомбил, и никто
бесплатно не повезёт. А на улице мороз
минус двадцать два, многовато для наших
мест, и идти неприятно. Сигареты
закончились, но всё равно: как их сейчас
покуришь, только руки отмораживать.
Идти-то и в летнее время где-то
в районе часа. На машине, конечно, ехать
намного быстрее, где-то около минут
пятнадцати, если не мешают светофоры и
пробки. А сейчас начало марта, после
снегопада по неубранной улице идёшь
вообще как пьяный: ноги скользят,
походка скашивается во все стороны
сразу. Вот не дай Бог сейчас милицию
какую-нибудь по дороге встретить; если
попадутся "серые братья", ведь
точно за алкоголика примут, а потому
обязательно отвезут погреться туда, где
почему-то греться не хочется!
Главное, дойти до церкви...
оттуда поворот налево, дворами до
следующей улицы, и тогда останется уже
совсем немного... а вот и долгожданные.
Стараешься идти максимально прямо, но
они, разумеется, всё равно подъезжают.
Открывается дверь.
- Старший лейтенант Вязовой.
Документы предъявите, пожалуйста!
С неохотой достаёшь паспорт.
- Пили?
Ну, чего здесь отрицать...
- Домой направляетесь?
А как же...
- Попрошу с нами.
С неохотой залезаешь в машину:
до дома-то оставалось в худшем случае
минут двадцать пять. Но, как это ни
удивительно, шофёр берёт курс не на
местное отделение милиции, которое уже
осталось по бульвару слева, а в
противоположную сторону. В лес убивать
повезли, что ли? Да нет, ты же не бандит
какой-нибудь, так, просто поздний и не
очень трезвый прохожий, никакой
опасности для общества не
представляющий. Когда же машина
доезжает до привычного и родного дома,
изумлению твоему уже и вовсе нет предела.
- Всего доброго. И на автобус
больше не опаздывайте.
- Всего доброго, - ошеломлённо
отвечаешь ты и поднимаешься в свою
квартиру.
Вот ведь случается в жизни...
спасибо тебе, старший лейтенант Вязовой...
Сила единства
Неопределённо центральная
часть города, маленький глухой переулок.
Снежная и морозная ночь. Возле одного из
домов - злорадно похихикивающий Поэт. На
стене - оставшийся после досрочно
закончившегося митинга плакат
экологического молодёжного движения
под названием "Идущие лесом".
Крупным планом - набивший оскомину
лозунг: "Вместе мы - сила!". Поэт,
саркастически ухмыляясь, приближается к
плакату; после непродолжительной работы
извлечённым из кармана маркером надпись
приобретает иной, более философичный
характер: "Вместе мы - в месте!".
Мелкое хулиганство совершено.
Удовлетворённый Поэт несколькими
картинными прыжками покидает
опороченный переулок; плакат остаётся
висеть там же, где висел.
Музыка города (реприза)
Под раздробленностью деревьев
ощущается нежная кожа; у скамейки рядом
с подвалом распустилась сирень. То, что
происходит, вроде бы суть одного и того
же; но день обязательно сменит ночь, а
ночь, несомненно, отправит в отставку
день.
Поэтому здесь всё так чинно,
спокойно и строго; бомбоубежища закрыты
до ближайшей Семилетней Войны; но -
видишь? - от амфитеатра домов спасается
бегством дорога, чтобы исчезнуть
тропинкой на изнаночной стороне страны...
Я буду писать Книгу
Я буду писать Книгу. В ней я
напишу то, что не хотят от меня слышать.
Так будет проще и мне, и моим врагам: я
специально приготовлю себя в полном
объёме, чтобы не надо было тратить
слишком много времени на прицеливание.
Да, видимо, действительно нет
искренних людей. Или они настолько
безымянны, что почти уже незаметны. Но
когда я напишу свою Книгу, я знаю, кто её
прочитает прежде, чем прицелиться и
убить. Её прочитают именно искренние
люди...
Именно они первыми и, возможно,
последними узнают главную тайну,
которую я попытаюсь успеть обнародовать
до того момента, когда я не смогу
обнародовать уже вообще ничего. Я хочу
успеть предпринять эту последнюю
отчаянную попытку - попытку предельно
искреннего описания того, как мы не
соответствуем ни себе, ни
действительности, и при этом живём...
Я напишу эту Книгу в метро или
на улице, и ни страницы не стану
записывать дома, в квартире или у друзей.
Слово обязательно должно быть
возвращено туда, откуда оно взято...
ГЛАВА 1.
Вечер и накуренная погода # ГЛАВА
2. В метро часто сходят с ума # ГЛАВА
3. Пешеходная Родина # ГЛАВА
4. Лаборатория для глухих # ГЛАВА
5. Монополия на истину # ГЛАВА
6. Вечное движение # ГЛАВА
7. Дивный мир #
ГЛАВА 8. Преображенская
площадь # ГЛАВА 9.
Карнавал на память # ГЛАВА
10. Дом-навсегда |
