|
Алексей
Караковский УЙТИ
ИЗ ДОМА-НАВСЕГДА
(Безнадёжно
неоканчиваемая повесть, 2000)
ГЛАВА
1. Вечер и накуренная погода # ГЛАВА
2. В метро часто сходят с ума # ГЛАВА
3. Пешеходная Родина # ГЛАВА
4. Лаборатория для глухих # ГЛАВА
5. Монополия на истину # ГЛАВА
6. Вечное движение # ГЛАВА
7. Дивный мир #
ГЛАВА 8. Преображенская
площадь # ГЛАВА 9.
Карнавал на память # ГЛАВА 10.
Дом-навсегда
Глава 9. КАРНАВАЛ
НА ПАМЯТЬ
Отступление троллейбусом;
Ещё один монолог: немота внутренняя и
внешняя; Пять-пятнадцать; Марципановый
танец; Первый монолог после секунды
затишья; Второй монолог после секунды
затишья; Гроза; После карнавала; Настя.
Отступление троллейбусом
В зоопарке заканчивается
рабочий день; сторожа животных и их
наблюдатели собирают свои сумки с
объедками и тряпками, чтобы разойтись
поскорей по домам. Надо бы уже, наверное,
идти и всем прочим, но пока ещё не вполне
понятно, зачем и куда; впрочем, всё это
должно выясниться очень скоро и не далее,
чем сейчас.
- Предлагаю незамедлительно
покинуть это грязное заведение,
несовместимое с моей гражданской
позицией в отношении свободы воли
членистоногих парнокопытных!... -
залихватски выкрикивает Поэт и
неестественно пьяно валится на скамейку.
- Куда пойдём? - озабоченно
спрашивает Полковник. Закономерное
опьянение Поэта для него является, в
своём роде, экстремальной ситуацией, а
такие случаи в жизни, вне зависимости от
их содержания, Полковнику дороже золота.
- Поэт пойдёт, видимо, в
вытрезвитель, - скучающе отвечает Наринэ,
- а что касается нас, это на ваше
усмотрение, сэр...
- Мне нечего предложить, -
открещивается от каких-либо предложений
Полковник: он не может пригласить всех к
Рыжему, хотя очевидно, что это может
оказаться наилучшим вариантом.
- В троллейбус, - неожиданно
бормочет Рыжий и действительно
устремляется в указанном направлении.
В лёгком недоумении все
торопятся за ним, но Рыжий практически
никогда не объясняет то или иное своё
решение. Он не претендует на лидерство (на
это не претендует даже Поэт), он просто
не может словесно сформулировать свои
мотивы, да и не уверен, к тому же, что это
вообще нужно: ведь в разной степени все
знают, что от него можно что-то ожидать, а
некоторые (то есть, Полковник) даже
примерно знают, что.
Надо идти. Рыжий и Наринэ
оказываются впереди; Полковник чуть-чуть
отстаёт для того, чтобы контролировать
при необходимости едва плетущегося в
хвосте Поэта; вспыльчивый характер
этого хулигана известен всем; значит,
надо всё-таки быть настороже.
У раздосадованного
невниманием друзей Поэта такое ощущение,
что всем на него наплевать; но он не
знает того, что всё это - тоже некоторая
превентивная мера, ведь
демонстративность поведения Поэта
такова, что при внимании к своей персоне
он только распаляется. Это точно: нет
зрителей - нет актёра. "...а если со мной
что-нибудь случится?...", - обиженно
думает он, втайне надеясь на продолжение
приключений.
Ничего, всё в порядке, и, что бы
ни случилось, ничего страшного не
произойдёт. В конце концов, Полковник в
данном случае знает, к чему надо быть
готовым, а, стало быть, готов.
Ещё один монолог: немота
внутренняя и внешняя
Говорить очень трудно, но
молчать уже нельзя. Ведь, фактически, я
впервые решил как-то что-то резко
нарушить, ведь это же скажется на всех...
всё равно непонятно, как об этом
говорить, хотя мы уже довольно давно
едем в троллейбусе, а ведь это уже очень
много, чрезмерно много для необъяснения.
Понятно, почему они молчат. Они
привыкли ничего у меня не спрашивать;
ведь я так редко могу что-то ответить так,
чтоб они поняли. Но тут совсем иной
случай: как всегда, я не могу
гарантировать их понимание; и, вместе с
тем, сейчас оно необходимо, как никогда;
кто же, как не они, должен знать, на что я
отважился.
Я не революционер. Я не умею. Но
я хочу сделать иное: я хочу... ну вот, я
даже себе не умею сказать, что я хочу.
Проклятая немота. Если мысль
не может обрести словесную форму уже во
внутренней речи, это наводит на тяжкие
размышления. Может быть, это вообще
потому, что всю жизнь я старался больше
молчать, чем объяснять? Ведь внимание,
направленное на попытку понять, длится
совсем недолго, и очень трудно успеть за
эти мгновения донести хоть что-то из
того, что знаешь. Если сказать: "У вас
есть тридцать секунд, чтобы рассказать
мне всё, что вы хотите", то ваш
собеседник не сможет вымолвить и слова:
он будет смотреть на часы; хотя в других
случаях речь его, вероятно,
действительно займёт не более полминуты.
Так же и я: у меня не хватит никакой жизни
рассказать, кто я; тем более, что некому...
да если б даже и было, кому... или...
Помню неожиданно
проникновенный эпиграф к одной из глав
американского учебника по социальной
психологии: "I am afraid to tell you who I am, because, if
I tell you who I am, you may not like who I am, and it's all that I have.
John Powell".
Знать бы ещё, кто такой Джон
Пауэлл, произнёсший эти слова. Не говоря
уже о том, стоит или не стоит объяснять
что-то тем, которые "всё, что у меня
есть"...
Пять-пятнадцать
В вечернем троллейбусе нет
никого, кто был бы замечен; ну, разве что,
только, водитель. Куда следует
троллейбус, тоже не вполне понятно, но
это так раз не опасно, потому что, всё
равно рано или поздно на пути произойдёт
транспортное кольцо, и троллейбус
пойдёт в обратную сторону.
Хмурый Поэт, согнувшись в три
погибели на одном из задних сидений,
курит в ладонь сигарету, стараясь делать
это как можно более незаметно. Сидящий
рядом Полковник не реагирует на
нарушение правил пользования
пассажирским транспортом, но и не
демонстрирует единомыслие с Поэтом; он
просто едет. Наринэ усаживается на самое
далёкое сиденье, но зато - вполоборота,
так, чтобы видеть всех; из-за странного
течения событий она, видимо, не вполне
уверена в себе. Демонстрирует некоторую
подавленность только Рыжий,
объясняющуюся только тем, что
совершённый по его предложению побег в
троллейбус так и остался необоснованным,
а планы Рыжего, видимо, велики...
- ...я могу оказаться не таким,
как ты... а ты можешь оказаться не такой,
как я... и это всё, что у меня есть... -
наконец, бормочет Рыжий, и все понимают,
что он просто обязан что-то сказать, и
лучше ему не мешать, а если это возможно,
лучше помочь.
Наринэ оборачивается в
сторону Рыжего, но не нарушает возникшей
паузы.
- ...это ты, то есть, всё, что у
меня есть, - пытается продолжить Рыжий,
но вдруг понимает, что говорит что-то
совсем не то, и поспешно исправляется,
пытаясь объяснить всё обычным,
человечьим, а не свойственным себе
языком, - ...я не хотел... то есть, я не этого
хотел. Я... хочу, чтобы была сказка. Такая
сказка... не как для взрослых... но и не для
детей. Что-то такое, что всё перетряхнёт
на пять минут, а потом построит заново.
Ну, не то, чтобы что-то менять, так, просто
потормошит, погладит, и вернёт обратно.
Что-то такое... чудесное... чего не бывает...
и потом, конечно, уже не будет. Что-нибудь
вроде карнавала... такого карнавала,
который был, был, а потом вдруг взял и
закончился. И всё вокруг вернулось
обратно, но уже не совсем такое же. Что-то
останется, какое-то впечатление,
воспоминание, что ли. Я поэтому всё и
сделал, чтобы был карнавал... такой вот,
небольшой, карнавал на память...
Он останавливается,
поражённый преобразившимся обликом
своих наконец-то услышавших друзей.
Выглядят они и впрямь неожиданно:
Полковник странно улыбается, и
настолько незнакомо, что не поймёшь -
плохо или хорошо; Поэт, неизвестно чем
огорчённый, поспешно тушит окурок и
тоскливо смотрит в окно, видимо, пытаясь
скрыть неожиданно появившиеся чувства;
но это всё ещё ничего, ведь Наринэ,
Наринэ... на её глазах слёзы!...
Резкий скрежет, и троллейбус
останавливается (сейчас водитель
наверняка выйдет наружу поправлять его
рога). Рыжий уже знает, что произошло
действительно что-то непоправимое, но
случившееся - это совсем не то, что он
хотел.
- Знаешь, Рыжий, - произносит
Наринэ, вставая со своего места и
проходя наискосок салон троллейбуса, - Я
хочу тебе сказать, что... я люблю тебя,
карнавальщик ты мой милый...
И снова всё происходит совсем
так, как десять лет назад, только уже
Поэт стеснительно отворачивается, а
Рыжий испуган и ничего не понимает,
совсем ничего. Понимает всё только
Наринэ, но эта ночь всё равно
принадлежит не ей, и никому она вовсе не
принадлежит, а потому - как трудно знать,
что только не произойдёт через пять-пятнадцать
минут...
Вот сейчас троллейбус только
починят, и всё опять продолжится.
Марципановый танец
Шок от ломки событий всегда
переносится тяжело, и дело тут не только
в перемене привычек и ожиданий; здесь
уже впору забыть о том, кто ты есть сам по
себе, и как ты поступишь в
непредсказуемой ситуации; но, по
большому счёту, любая ситуация
непредсказуема, это действительно так...
А ведь есть такие люди, у
которых события ломаются вообще едва ли
не ежедневно, и ничего, живут. Только
даётся это им так же тяжело, как и
остальным, и потому ходят они по миру
истощёнными тенями и больше всего на
свете хотят покоя - такого, где вчерашний
день ничем не отличается от завтрашнего,
застыв между будущим и прошлым.
Лица их иссушены мировым
космосом, сознания обесточены; даже в
суставах и позвонках их сокрыта
невыразимая вселенская тоска по
отсутствию чего-то там при переизбытке
того-то здесь. И именно такие люди, чаще
всего, и ходят по земле; да-да, именно
такие, лицом, телом и душой более всего
похожие на бесцельную, пожизненную
пустыню...
...Рыжему не хватает воздуха; он
откидывается назад, к окну троллейбуса.
Одновременно с этим слышатся пароксизмы
оживания мотора; неповоротливый
троллейбус продолжает свой маршрут, но
такое ощущение, что, как ни странно,
ничего не заканчивается, наоборот
сейчас начнётся что-то ещё.
Изображающий равнодушие Поэт
уткнулся лбом в стекло, он уже не
притворяется пьяным, но и никак не может
оправдать себя трезвым. Рядом с ним
Полковник, уже сменивший свою странную
улыбку на обычную. Наринэ сидит совсем
близко и, прижимаясь к плечу, что-то
шепчет - видимо, то, что на этом
совпадения со сценарием десятилетней
давности заканчиваются, и теперь она
точно никуда не уйдёт.
Странно, но совершенно
определённо чувствуется воздействие
каких-то странных сил; может быть, это
именно они столько лет копились где-то в
глубине сознания, боясь выйти наружу? Да,
пожалуй, что так, и теперь действительно
пора делать карнавал. Подумать только:
все эти бесконечно одинокие года
держать себя в руках - и зачем? Хватит!
Рыжий вскакивает с сиденья; глаза его
горят; всё, всё, всё! Пора!
Он делает странный жест рукой,
и вдруг троллейбус оказывается на мосту
посередине Москвы-реки, а рядом
карамельный Кремль светится рубинами-сапфирами,
ледяной Белый Дом с ванильною начинкой,
и всюду изюм-ореховые странности в
воздухе святятся-носятся - боже, как же
здорово-то на душе, как здорово! "Ура!
Ура! Ура!", - отвечает хором дивизия
краснощёких толстеньких солдат Главных
Поварских Войск, и вся эта странная
страна, сотканная из пушинок сахарной
пудры отзывается многоголосым эхом в
ответ. "Ура!", - кричит Москва. "Ура!",
- кричит Комсомольск-на-Амуре. "Ура!",
- кричит Новгород-Великий. "Ура!", -
кричит Челябинск с Уссурийском,
Петербург с Мурманском и Краснодар с
Красноярском. "Ура!", - кричит им в
ответ Рыжий, и вот, посмотрите, все
регионы, все города нашей самой огромной
и самой раздробленной страны кружатся в
идиотски весёлом танце! "Скорей,
скорей, скорей!", - наращивает темп
Рыжий, и уже невозможно понять, где что,
где кто; только отдельные сгустки людей
в припудренных корицей масках резво
выпрыгивают из этого варева красок
только для того, чтобы тотчас с
наслаждением снова погрузиться в него
обратно. "Ура!", - слышит Рыжий
совсем рядом и только по голосу
догадывается, что это Полковник, ведь
никого не видно, все пока ещё в тени. И
только когда все сбросят повседневную
униформу и натянут на усталые тела самую
красочную карнавальную одежду, вот
тогда только все и станут яркими не
меньше, чем ярок ванильным кремом
марципановый Кремль на розовом чайном
блюдце!
Рыжий поспешно пропускает
вперёд Наринэ; она должна первой
нарядиться на это вызывающее
мероприятие для того, чтобы затмить
своей красотой всех, кого только
возможно. Проходя за ней, он успевает
заметить спешащие вслед тени, но это,
безусловно, Поэт и Полковник, а, значит,
всё в порядке...
Первый монолог после секунды
затишья
Яростно-ласковый свет, отчего
же ты так долго не приходил ко мне...
отчего мне пришлось так долго тебя ждать...
я же уже почти отчаялась, вот, уже даже
дрянь всякую в метро пишу... вернее,
писала... ведь никакого метро больше нет...
Боже, как же хорошо плыть по
этим тёплым волнам (жаль, ты не любишь
воду). Я даже не думала, что могу так
соскучиться об этом, что мне вообще это
надо. Словно этой деперсонализации, этой
глупой мизантропии в метро мне вполне
хватало, чтобы не думать ни о чём... какая
же я была невозможная дурочка...
Ты уже сказал, что всё это
долго не продлиться, что всё обязательно
вернётся туда же, где началось, только
уже иным. Я и не хочу, чтобы всё это было
навсегда: и так хорошо, что это вообще
есть. Я сейчас, наверное, совсем ничего
не хочу; ты видишь, как я уткнулась тебе в
плечо, видишь, я твоя... даже этот
троллейбус дрожит и переворачивается в
воздухе со мной в унисон, и я не
отодвинусь от тебя ни на миллиметр.
Нет, мне действительно ничего
не надо, правда-правда. Дай мне только
возможность немножко поудивляться тому,
что я, оказывается, могу быть ласковой,
что я могу тебя любить больше жизни,
больше смерти... я в душе уже десять тысяч
раз призналась тебе в любви, и мне всегда
будет этого мало...
Второй монолог после секунды
затишья
Как странно: мы, наконец,
оторвались друг от друга, перестав быть
чем-то единым, а мне только хорошо от
этого. Ведь это же конец мира, никаких
сомнений нет. Ещё немного, и я запою: "It's
the end of the world, but I feel fine...". Хотя ведь
никаких песен уже нет...
Сейчас за кулисами есть
мгновение, не более, чтобы осмотреться,
но я не увижу себя со стороны, если
только... если только не посмотрю в глаза
этой принцессы из Колхиды, звавшейся
некогда так безнадёжно и нежно - Наринэ...
да, и ведь это она...
Боже, как мы все хороши! И Поэт,
боже мой, Поэт - я сейчас заплачу - Поэт в
хитоне с лавровым венком! Вот это
действительно славно, ничуть не скучнее
круглосуточного солнечного затмения.
Даже Полковник выглядит совсем иначе,
теперь он капитан средневековой
каравеллы; я не знаю, что в нём так сильно
поменялось, но теперь очевидно, что
никакие катастрофы с ним произойти не
могут.
Кем же выгляжу я? Воробьём-шизофреником?
Рабочим парнем? Хиппи? Видимо, нет! Но это
и не важно, совершенно не важно...
Все готовы?
Замерли!
Маэстро, ваш выход!...
Гроза
Открываются небесные двери, и
выходит светлое Преображение на золотой
жар-птице; рядом - ясные лики небесных
пособников, и в этом смысл, в этом суть, в
этом явь. Столкновение облаков в небе
разряжается ослепительной молнией, и
вот уже весь Бородинский мост, усыпанный
радостными жителями страны, усердно
поливается полным, тёплым дождём.
- Ура! - кричит Поэт,
преображаясь в того, кем он был всегда,
только другие не видели.
- Ура! - кричит Полковник; он
тоже переиначен, и свет его глаз
освещает небо.
Рыжий и Наринэ взволнованно
молчат; они первыми пришли на карнавал и
уже не нуждаются в перевоплощении.
Солнечные часы за их спинами отмечают
новую разметку, часть пути к карнавалу
пройдена, и - можно танцевать!
Под сумасшедшую музыку ливня
начинается такая пляска, которой никто
никогда с сотворения мира не видел. Вот
уж точно: где же можно увидеть сто
пятьдесят миллионов человек от мала до
велика, одновременно танцующих какие-то
невероятные, дикарские танцы на
карамельном Бородинском мосту у
кремовых башенок марципанового Кремля!
Так заканчивается ночь,
наступает утро; все разъезжаются по
домам, и только ливень никак не хочет
прекращаться. Ему предстоит вымыть ещё
сто семьдесят тысяч квадратных
километров для того, чтобы очистить
сцену для следующего дня... но Поэт,
Полковник, Рыжий и Наринэ продолжают
танцевать.
Дождь смывает акварель
музыкальной архитектоники; за цветными
струями воды вскоре исчезает и сам
Бородинский мост. Даже торжественный
Кремль до самого основания растворён
небесными водами под торжественные
фанфары летнего грома...
После карнавала
Чем закончился карнавал, нам
остаётся не известным и по сей день.
Вполне возможно, что он не завершился до
сих пор; сведений об этом ещё не
поступало. Многое говорит о вероятности
того, что сроки его проведения вообще не
устанавливались, а потому, начатый с
точки отсчёта истории, он будет
продолжаться до её конца, как,
собственно, и обещали все пророки; но это
мнение (как, впрочем, и все остальные) не
получило пока серьёзных доказательств.
Известно лишь, что с того дня, наконец,
закончилось всё, что должно было
закончиться, и возобновилось всё, что
имело на это право.
Нет сомнений также и в
проявлении, как теперь говорят, высшей
справедливости, однако, нам не хотелось
бы абсолютизировать данную точку зрения,
тем более, что она была высказана людьми,
не имеющими ни малейшего понятия об
изложенных выше эпизодах, а, значит, не
вполне компетентными в этой области.
Происшедшее можно также
квалифицировать с известной долей
условности и как рядовую клиническую
практику, и как несчастный случай, и как
частное, не выходящее за рамки нормы,
нарушение законов природы. Более того,
некоторыми исследователями на основе
описанных событий были предприняты
попытки в уточнении и даже изменении
некоторых основных догматов онтологии
бытия, а также, особенно,
экзистенциальной антропологии, но и это
кажется нам слишком поспешным и
непоследовательным шагом.
Правомернее всего здесь,
видимо, было бы целиком и полностью
положиться на впечатления
непосредственных свидетелей и
участников карнавала. Это, как нам
кажется, помогло бы избежать различного
рода фактических неточностей,
логических противоречий, ошибок и
просто преувеличений, вольно или
невольно допущенных многочисленными
толкователями; а также, в некоторой
степени, не допустить схоластичности в
дальнейшей работе по уточнению деталей
и причин события. Но проблема, к
сожалению, заключается ещё и в том, что
никаких особенных свидетелей
происшедшего просто не оказалось, а
водителя троллейбуса, как и прочих
пострадавших, спасти не удалось.
Как выяснится значительно
позже, в этот самый вечер в это самое
время никто ни проходил по Бородинскому
мосту в Москве, никто не оказался рядом
по личным соображениям или по
служебному долгу. Особенно будет
поражено руководство московской мэрии:
до сего момента было трудно
предположить, что оживлённое уличное
движение на Кутузовском проспекте может
полностью остановиться на несколько
минут и, при этом, что немаловажно,
совершенно незаметно для служб города и
его жителей!
Что же касается участников
карнавала, то их ещё не разыскивали для
дачи показаний; известно лишь, что
еженедельные посещения бильярд-бара "Анаконда"
ими пока больше не возобновлялись.
Впрочем, очевидно, что они и сами вряд ли
что-нибудь запомнили, по крайней мере,
это допущение не входит в контраст с
изложенными ранее соображениями.
В целом об их впечатлениях
удалось узнать немного; да это и понятно,
много ли узнаешь заочно. По крайней мере,
если верить соответствующим донесениям
от наших собственных источников,
последнее, что выразил в отчаянной
вспышке сознания так и не успевший ни к
чему приготовиться Полковник, было
видение троллейбуса, падающего через
проломленное ограждение в
бессмысленную зыбь чёрной, холодной и
безжалостной воды...
Настя
Вечереет. Меж двух
полуразрушенных зданий
тракторостроительного завода в
направлении старого кирпичного дома по
переулку идёт маленькая девочка,
распевающая вот такую примерно песенку:
с моим любимым зверьком
отправимся гулять вдвоём
по нехоженым каналам
по растраченным мостам
мы будем читать Книгу
У входа в дом её ожидает
нервный молодой человек со всколоченной
рыжей шевелюрой. "Настя!", - зовёт он
ребёнка. "Папа!", - кричит девочка и
бросается в объятия к отцу.
Глава 10. ДОМ-НАВСЕГДА
Вечер и накуренная погода; В
метро часто сходят с ума; Пешеходная
Родина; Лаборатория для глухих; Дивный
мир; Преображенская площадь; Карнавал на
память; Дом-навсегда.
Музыка города (кода)
Уйти из дома и исчезнуть в
погребальных облаках, слепых деревьях,
окружающих желанную весну, обломках
города, провисших на болотных сапогах,
теплолюбивою трясиной приготовиться ко
сну...
Уйти из дома и погрязнуть в
огнедышащем метро, где подземелье и
реальность в каждой станции слились, и
пусть на улице по-прежнему уютно и
светло, но нету времени, и люди увлекают
тело вниз...
Уйти из дома и забыться на
неведомом пути, когда и некуда идти и
невозможно опоздать, и только вечером,
очнувшись, взять котомку и пойти туда,
назад, где, вероятно, кто-то будет ещё
ждать...
Конец
ГЛАВА 1.
Вечер и накуренная погода # ГЛАВА
2. В метро часто сходят с ума # ГЛАВА
3. Пешеходная Родина # ГЛАВА
4. Лаборатория для глухих # ГЛАВА
5. Монополия на истину # ГЛАВА
6. Вечное движение # ГЛАВА
7. Дивный мир #
ГЛАВА 8. Преображенская
площадь # ГЛАВА 9.
Карнавал на память # ГЛАВА 10.
Дом-навсегда |
