|
Алексей
Караковский УЙТИ
ИЗ ДОМА-НАВСЕГДА
(Безнадёжно
неоканчиваемая повесть, 2000)
ГЛАВА
1. Вечер и накуренная погода # ГЛАВА
2. В метро часто сходят с ума # ГЛАВА
3. Пешеходная Родина # ГЛАВА
4. Лаборатория для глухих # ГЛАВА
5. Монополия на истину # ГЛАВА
6. Вечное движение # ГЛАВА
7. Дивный мир #
ГЛАВА 8. Преображенская
площадь # ГЛАВА 9.
Карнавал на память # ГЛАВА
10. Дом-навсегда
Глава 7. ДИВНЫЙ МИР
Остров; Сердце бьётся;
Тройственность мгновения; Единственная
проблема; Любители аквапарков; Камера
наизнанку; La chemin des courageurs faisant; Утренние
отрывки воспоминаний о безвозвратно
потерянном прошлом; Солнечная
активность.
Остров
Маленький клочок зелени
посреди оживлённого перекрёстка, к
которому не ведёт ни один переход, ни
одна "зебра", ни один просвет через
массы грохочущей стали; Наринэ и сама не
помнит, как оказалась здесь. Сидя на
газоне дремлющей кошкой, она задумчиво
перебирает руками траву; глаза её
закрыты.
Да, наверное, так отрезают
ломоть породы в пропасть угольного
разреза. Так отрезают от связи вертолёт,
летящий над бесприютностью горного
хребта. Так отрезают от пирога страны
маленькую крошку - северную деревеньку,
вырванную из привычных ориентиров
бескрайним, безжалостным половодьем.
Так и мы коротаем время, каждый
на нашем маленьком кусочке газона, не
видя и не слыша друг друга за плотной
стеной стремительных автомобилей...
Однако, пора. Наринэ лениво
зевает и на ноги встаёт как-то нехотя:
жаль, конечно, но надо идти. Но как?
Вокруг - кольцо машин, и хвост просунуть
некуда!
Но Наринэ не заботит подобного
рода лирика. Не задумываясь, она ныряет в
гущу автомобилей и, как ни странно, легко
покидает свой остров; ни одна
металлическая гадина не оскорбляет её
тело своим жёстким прикосновением.
Сердце бьётся
До чего же всё-таки бьётся
сердце, когда пытается доказать тот
общеизвестный факт, что мы всё ещё живы!
И покоя от него никакого нет, всё бьётся
и бьётся, как сумасшедшее.
Идёшь по городу, по делам каким-то,
и голову нечем занять. То ли тоску видишь
в дорожных знаках и припаркованных к
обочине грузовикам. То ли на погоду
засматриваешься - хорошая или
обманывает? То ли вовсе о какой-нибудь
дряни думаешь: туалетная бумага
закончилась, надо поменять перегоревшую
лампочку на кухне, неплохо приготовить
что-нибудь на обед и, кстати, не забыть
оплатить в банке счета за междугородние
телефонные разговоры. Но сердце-то, оно
чувствует, знает то, о чём думать не
смеешь, и всегда напомнит тебе тупой
болью где-то слева: будь честен, чист,
искренен... никуда от него не деться,
никуда...
Палаточки-магазинчики у
подземного перехода строились, конечно,
для грубой и безыскусной розничной
торговли; но, право, с какой любовью
расставлены по полкам все эти
бесполезные мелочи, которым мы и по сей
день радуемся, как дети. В красоте и
продуманности их размещения отразилась
вся творческая мощь, не реализованная в
обычной жизни этими усталыми от
бездеятельного нахождения за прилавком
женщинами. Если сосчитать все акты купли-продажи,
совершённые нами в течение жизни, можно
только поражаться, сколько витринной
эстетики в нас впиталось. Но красоты эти
лживы; и беспокойное биение неугомонно
безотказного сердца вновь
предупреждает об этом.
Даже если просто идёшь куда-то,
выбирая подходящую роль для того, чтобы
быть более подходящим для этого места,
сердце терпеливо тестирует тебя: а не
врёшь? Даже когда в метро едешь, автобуса
ждёшь... ни минуты покоя... сердце
контролирует тебя всегда, и бороться с
ним бесполезно. Это как несъёмный капкан
на твоей совести, добровольно
застёгнутые на горле невидимые стальные
наручники.
Но иногда бывает и так, что
сила самовнушения настолько велика, что
ошибается даже сердце; это первый
признак близости западни. Рыжий знает об
этом, но привычный самообман всё ещё
дороже, а потому можно и дальше врать
себе, танцуя на остром,
головокружительном карнизе эстетства...
Тройственность мгновения
Весна! Боже мой, какая весна!
Тёплые лужи, корчащиеся от солнца,
вертикально поломанные тени крестов на
церквях, пьяные от жары и валерьянки
мартовские коты, и вороны, вороны -
посмотрите, даже вороны поют, как
соловьи! Как просто однажды
захлебнуться воздухом! Просто - выйти на
улицу и с разбега захлебнуться свежим
весенним воздухом!
Нет, какие гениальные картины!
Кто их выдумал, кто написал? Ах, какая
разница... всё равно славно...
Впрочем, Наринэ, как обычно,
придерживается иного мнения.
"...полное отсутствие грации,
шарма... изыск - в сочетании испытанных
привычек... вон то - дерево, вон то - улица,
вон та - я в цветастом сарафане и
солнцезащитных очках...", - так думает
Наринэ, неспешно плывя по раскалённым
дорожкам летнего парка.
Вырубка деревьев упоительно
продолжается. Для постройки театра
кукол надо снести все фонтаны, а потом
отстроить их заново.
Чудовищные чёрные фигуры (три
штуки), застылые в обессмыслевшей
скульптурной композиции. Группа
называется "Сенокос в Кировской
области" и установлена здесь ещё во
времена прошлой социально-политической
эпохи. Теперь, после смены формации,
скульптурная композиция служит фоном
для бесконечных беспечных фотокадров,
производимых праздношатающимися
мужчинами и женщинами.
Вот так раз те самые - тоже три -
тоже в цветастых сарафанах и зеркальной
общности солнцезащитных очков.
Посторонний фотограф машет свободной
рукой, яйцо вылупляется, и - лети, птичка!...
Солнечная вспышка, удар о
землю очередного древесного тела, и на
сетчатке фотоаппарата выпукло
выступают ранее не существовавшие
силуэты - разумеется, тоже в количестве
трёх штук... мгновение объявляется
завершённым.
Наринэ смахивает ладонью с
лица наваждение и отстукивает
каблучками триста шагов направления
куда-то к летнему кафе "Встреча",
где она и вправду не раз претендовала на
оные и успешно находила их... в кафе её,
как ни странно, также ждёт трое.
Единственная проблема
Летний день тоже пешеходен.
Некоторая податливость и, вместе с тем,
основательность присущи ему изначально,
поэтому нет ничего проще, чем идти по
раскалённому пространству бульвара и не
помнить о кошмарных сновидениях прошлой
ночи.
По пути - обычный разговор
четверых молодых людей, настолько
незапоминаемый, что нет никакого смысла
его пересказывать. Но мысли, мысли, они
более беспредметны, и, вместе с тем, они-то
то и есть основа сознания; их не украсть,
не присвоить и не подарить.
"...нас четверо, но,
сопутствуя друг другу, мы всё равно
существуем по отдельности, в разных
субстанциях", - думает Полковник ещё
даже не подозревая, насколько он прав, -
"у нас четыре разных сознания,
разделённых четырьмя различными телами...
даже мы не составляем собой социума,
чего уж говорить обо всех прочих...".
Полковник знает о
принципиальной невозможности
ограничить маргинальность, субъективно
свойственную любому человеку (если он,
конечно, не сиамский близнец самому себе).
Ведь если понимать такую проблематику
действительно широко (а по-другому, как
правило, всё равно не получается), то
несостоятельность вовлечения индивида
в окружающую среду неоспорима.
Мы действительно абсолютно
маргинальны. Маргинальны, потому что
оторваны друг от друга и от сущего; и эта
депривация действительно тотальна. Мы
оторваны от природы, - значит,
относительно неё мы маргинальны. Мы
оторваны от любви, - по отношению к ней мы
маргинальны тоже. Мы никак не можем
слиться с окружающим миром в силу
слишком тесного взаимопроникновения
сознания и материи в нашем субъективном
существовании. Да если даже и признать
примат одного над другим, как избегнуть
неизбежной маргинальности сознания
относительно материи и наоборот?
"...конечно, жить страшно... но
ещё страшнее вообще не жить... вот и
приходится мириться с мелкими
нарушениями сознания... да, пожалуй,
неразрешимость смерти - это
единственная проблема экзистенциализма...",
- думает Полковник.
Ему кажется, что он опять хоть
чуточку, но прав.
Любители аквапарков
Рыжий тоже задумчив. С
друзьями он всё больше молчит,
предпочитая наблюдать за сумасшедшими
летними воробьями. Да и поразмышлять
есть о чём.
Настолько же, насколько Наринэ
не боится вообще ничего, Рыжий
испытывает множество абстрактных
атавистических страхов, и, в том числе,
почти ритуальную водобоязнь,
проявляющуюся подчас в самых
неожиданных и острых формах. Окружающее
прогрессивное человечество
представляется ему потому общностью
любителей водных аттракционов; Рыжий не
понимает, но не боится и не ненавидит их.
"...стоит им подсунуть идею
посложнее, чем они привыкли, и ты сразу
же объявляешься бездумным эстетом или
просто сумасшедшим... и всё же это лучше,
чем бросаться очертя голову в воду...
хотя я всё равно ничего не понимаю и не
замечаю тоже ничего...".
Но при столь противоречивой и,
при этом, не терпящей компромиссов
постановке вопроса Рыжий неминуемо
кривит душой, ведь реальность
представляется ему огромной вольерой в
зоопарке, где активным отношением к
жизни обладают разве что размеренно
плещущиеся в болоте гиппопотамы. Себя же
Рыжий видит, скорее, бесприютным, но
вольным воробьём-шизофреником, всегда
умеющим вовремя урвать кусок из чужой
миски и, в то же время, остаться
безнаказанным за свои, в общем-то,
невинные проделки. Рыжий знает, что, в
действительности, жизнь устроена менее
примитивным образом, но прекратить игру
в свою пользу он не может и не хочет: с
каким бы счётом он не бил в одни ворота,
всё равно больше всего он боится
проигрыша, который, конечно же, чаще
всего из-за этого и наступает.
Не в силах урезонить свою
неадекватность, Рыжий продолжает делать
реверансы своему легковерному сознанию.
"...когда я был совсем
маленьким, такие люди, как я, обычно
работали сторожами или дворниками, для
того, чтобы быть хоть немного свободнее,
чем тогда позволялось... но и сейчас
свободы ничуть не больше... только я ещё и
сам теперь работаю со сторожами и
дворниками... и я вижу, что они - глубоко
несчастные и безвольные люди... как есть,
утопленники...".
Рыжему, уже непроизвольно,
опять начинают представляться
плещущиеся в болоте гиппопотамы, и его
передёргивает от отвращения.
Впрочем, за углом
действительно оказывается зоопарк, и
соблазн отправиться туда довольно-таки
ощутим: заигрывая со своим
мировосприятием, Рыжий истолковывает
возникновение в непосредственной близи
столь многозначительного символа как
полное последствий адское знамение.
Камера наизнанку
Купив несколько бутылок пива,
компания проникает вовнутрь заведения и
располагается на траве в тени какого-то
особенно могучего древа.
- Это место - диво, созданное
специально для людей. Мне здесь хорошо, и
не иначе, чем поэтому, - произносит
Наринэ, садясь на предложенную
Полковником джинсовку.
- А как же страдание, унижение
каторжников-животных? - спрашивает Поэт.
- А я - не зверьё. Я не чувствую
ничего такого. Даже если посадить меня в
клетку и кормить всякой гадостью, я всё
равно буду арестованной женщиной, а не
арестованной антилопой.
С этими словами Наринэ снова
принимает горделивую позу, говорящую о
том, что разговор окончен, но от Поэта с
его фантастическим занудством не так-то
просто отделаться.
- С твоей стороны забавно
употреблять неудачные метафоры. Почему
именно "антилопа", а не, например,
"рысь"? Это же больше соответствует
твоему характеру. Почему "женщина",
а не "человек"? Ты же сравниваешь
себя с животным; разве "женщина" -
это подвид? Объясни мне, Наринэ!
Наринэ оборачивается обратно
к Поэту, но вместо того, чтобы, по
обыкновению, выдать дополнительную
порцию колкостей, неожиданно меняет
гнев на милость и заходится смехом.
- Ты, наверное, не поверишь, но
мне было действительно интересно:
заметишь или нет? - отвечает она, но
тотчас извиняющимся тоном добавляет: -
Ну, не обижайся, Поэт, разреши мне
немножко с тобой пококетничать... ведь
можно, да?
Задумавшийся о чём-то
Полковник тоже улыбается, но всё-таки
продолжает прерванную тему:
- Кстати, если вы не заметили,
зоопарк, как таковой, отражает очень
важную особенность человеческого
сознания: стремление назвать всё, что
называемо, а потом обязательно
поместить в поле своей власти, чтобы
объект не отмахнулся от присвоенного
ему имени, как от мухи. Наша с вами
разница от всех обитателей зоопарка
состоит только в том, что мы уже получили
свои имена в соответствующей графе
паспорта, но всё ещё находимся по эту
сторону решётки...
- Если, конечно, это -
действительно эта сторона решётки, а не
та - хриплым голосом произносит до сих
пор молчавший Рыжий.
Никто не считает необходимым
ему ответить, и только Поэт намеренно
шумно открывает при помощи зажигалки
первую бутылку пива.
La chemin des courageurs faisant
Поэт, как и положено поэтам,
почти всегда пьян и непредсказуем. То же
можно сказать и о том, что его окружает; и
комната Поэта, как ей и положено, несёт в
себе какой-то специфический смысл;
только тоже очень пьяный, и даже не
сказать, чем. Дело тут не в пустых
бутылках (они давно сданы) и не в пьяных
идиотах, спящих на полу (они давно
разошлись); дело здесь вообще не понятно
в чём, и Рыжий бессилен в диагностике.
"...странное эстетство
пьяной лавочки", - думает Рыжий. Он
вспоминает о том, как вчера приходила
соседка Галина, вечно нетрезвая и охочая
до таких же старых мужчин. Пятьдесят два
года в домашних тапочках; каблуки на
босоножках поломала, танцуя до утра на
столе в боулинге, и, конечно, выпить
очень хочется; это как всегда. Правда,
уже, в общем, не на что, но программа
заложена, значит - вперёд!
"...да... наверное, только
русские танцуют на столах, а потом
говорят, что это "кураж"... просто
удивительно, что это слово -
французского происхождения и означает
"храбрость"...".
Рыжий остаётся в меньшинстве
со своими мыслями; Поэту его не понять
просто потому, что, даже двигаясь
навстречу лоб в лоб, они всё равно не
заметят друг друга и разойдутся в разные
стороны. Они говорят на разных языках с
разными людьми и, в сущности, не способны
на какое-либо взаимопонимание. Они даже
разговаривают между собой мало; зачем
это надо, когда есть такие замечательные
посредники - Наринэ и Полковник...
Поэт - забулдыга и алкоголик,
заражающий своим безудержным
холерическим темпераментом окружающих.
Он прекрасно поёт под гитару написанные
самим же собой песни, но принципиально
не публикует и не записывает
собственные произведения.
Поэт - непререкаемый авторитет
для местной пьяни и подполковников
авиации (а эти понятия зачастую здесь
совпадают). Он вешает на плечо гитару и
отправляется в долгосрочный поход по
местным шалманам; он может даже ничего
не играть, и ему не только нальют сто
грамм, но и пойдут с ним куда угодно.
Поэт - кутила и лидер. Он
находит деньги практически
невероятными путями и вне зависимости
от того, чьи они, шумно их проматывает. Он
бесконечно щедр к толпе своих
поклонников, но вполне логично, по
своему мнению, ожидает от них того же.
Его страшно боятся, ведь он обладает не
просто харизмой, нет, это - самая
настоящая власть над сердцами людей.
Поэт, говоря словами Артура Рембо, "обладает
несметным количеством рифм, стихов,
печальных и веселых, заставляющих нас и
плакать, и смеяться". Он никогда не
забывает о значении этого и использует
свою власть в минимальных, строго
отмеренных, но достаточных дозах.
Но всё это - днём, а сейчас,
ночью, даже Поэт вынужден временно
терять сознание и наблюдать сны; причём,
такие сны, которые даже невозможно потом
пересказать. Впрочем, на то он и Поэт...
Утренние отрывки
воспоминаний о безвозвратно потерянном
прошлом
...да что ты завелась, в самом
деле? Уже в десятый раз меня просишь
сыграть "Она рисует чёрным"! Я что,
настолько похож на идиота, что мне надо
раз в полминуты об этом напоминать? Я же
сказал, я просто не хочу играть эту песню.
Слушай, Лёха, скажи хоть ты Юльке, чтоб
она успокоилась. Что, не можешь? Ну, не
можешь, так не можешь, настаивать не
стану...
...погоди, это Светка звонит?
Зови её сюда! Да на хрен мне твой телефон
нужен, я с ней разговаривать не
собираюсь! Скажи ей сам, чтобы сию минуту
всё бросала и шла сюда. И пусть бутылку
водки купит, если деньги есть, а лучше -
две...
...я что-то тебя не понимаю. У
тебя что, депрессия? Ты чего, с ума сошла?
Так, дура, быстро выкинуть к чёрту всё,
что ты называешь мыслями, и танцевать,
танцевать, танцевать!!! Поняла, идиотка?!...
...Кирилл, ты что, совсем
оборзел соевый соус в уксус лить? У тебя
же потом все пироги солёные получатся и
соей вонять будут! Да лей, лей, мне, в
общем, не жалко, чужое же...
...нет, "Бал" я играть не
буду. Слишком уж это
человеконенавистническая песня. Что?
Нет, я вправду люблю людей. Да ты не
поймёшь, ты любишь только женщин...
...так, Андрей, сейчас мы пойдём
к тебе. Что? Какая жена? Твоя? Ты что,
совсем сбрендил на старости лет? Слушай,
демагогина. Так уж и быть, придёшь к себе
домой минут через десять после нас, а я
за это время с твоей Олей поговорю, ты же
знаешь, как она меня любит. Что? Ты что-то
сказал? Молчать!!!...
...стервы, алчные стервы. Как
водка закончилась, так все и разбежались
по своим ненаглядным. Из-за таких и
проматываешь свою юность. И они
занимаются тем же, пропивая и прокуривая
свои годы. Гнусная, отвратительная
машина самоуничтожения...
...так, дай-ка мне сигарету,
киска. Ты не в курсе, я посмотрю, да? Так
вот, я простой ресторанный лабух, я лабаю
песни, понятно? Если не понятно, могу
сказать иначе: я снимаю деньги с тех, кто
нуждается в моей музыке... вот. Ну а
теперь, раз поняла, можешь садится ко мне
на колени, голубка...
...дела? Уныло...
...слушай, хватит изображать,
что руки трясутся! Знаешь, как страшно,
когда это действительно НЕ ПОНАРОШКУ?...
Солнечная активность
Рыжий задумчиво мнёт в руках
травинку, бутылка пива рядом с ним
остаётся нетронутой.
- Странно... неспроста стихии
разгулялись. Слышали? Наводнения по всей
Восточной Сибири, ураган в Перми, две
авиакатастрофы за неделю - неспроста всё
это, определённо неспроста...
- Видишь ли, - отвечает ему
Полковник, - я верю в более прозаичные
вещи; такие, как солнечная активность,
например. Даже если не только природу
брать. Вот, фашисты всякие разгулялись,
болельщики колотят друг друга (например,
вчера "ЦСКА" с московским "Локомотивом"
играли - там такое было...). Несколько дней
назад с коллегами были на "Китай-городе";
спускаемся вниз от памятника героям
Плевны, а там, в переходе целая война...
нет, я думаю, всё это просто очень
крупная вспышка солнечной активности.
- Да, Полковник, - усмехнулся в
ответ Поэт, - это уж точно. Кто же не знает,
что сейчас солнышко шалит; вот и газеты о
том же пишут. Правда, при всём этом они
умалчивают о самом главном. Ты не
догадываешься случайно о чём?
- О чём? - удивляется Полковник.
- О том, дружище, что над твой
лысеющей башкой солнце светит особенно
ярко!
С этими словами Поэт открывает
ещё бутылку пива; веселье продолжается.
Как обычно и получается, к
вечеру Поэт напьётся, и его поведут к
кому-нибудь домой (наверное, опять к
Рыжему). Обязательно будет ночь, и опять
все будут пить чай на кухне и думать, что
всё это случайно, а на самом деле ничего
особенного не произошло, всё в порядке,
всё хорошо... но в меру.
Но всё это будет намного позже,
а пока - можно спокойно пить пиво на
лужайке в зоопарке и с умным видом
рассуждать, с какой стороны решётки на
самом деле ты находишься. Времени ещё
вполне достаточно.
ГЛАВА 1.
Вечер и накуренная погода # ГЛАВА
2. В метро часто сходят с ума # ГЛАВА
3. Пешеходная Родина # ГЛАВА
4. Лаборатория для глухих # ГЛАВА
5. Монополия на истину # ГЛАВА
6. Вечное движение # ГЛАВА
7. Дивный мир #
ГЛАВА 8. Преображенская
площадь # ГЛАВА 9.
Карнавал на память # ГЛАВА
10. Дом-навсегда |
