|
Алексей
Караковский УЙТИ
ИЗ ДОМА-НАВСЕГДА
(Безнадёжно
неоканчиваемая повесть, 2000)
ГЛАВА
1. Вечер и накуренная погода # ГЛАВА
2. В метро часто сходят с ума # ГЛАВА
3. Пешеходная Родина # ГЛАВА
4. Лаборатория для глухих # ГЛАВА
5. Монополия на истину # ГЛАВА
6. Вечное движение # ГЛАВА
7. Дивный мир #
ГЛАВА 8. Преображенская
площадь # ГЛАВА 9.
Карнавал на память # ГЛАВА
10. Дом-навсегда
Глава 8. ПРЕОБРАЖЕНСКАЯ
ПЛОЩАДЬ: МОНОЛОГИ С ПРОДОЛЖЕНИЕМ
Сирень; Монолог #1: без
названия; Преображенская площадь;
Монолог #2: молодые ублюдки; Диагностика
существования; Монолог #3: она пришла не
за мной; Переплетение линий; Монолог #4:
улица Свободы; Миф и разрушение Мифа.
Сирень
14 мая с крыши пятиэтажного
дома на 1-м Зборовском переулке упал 25-летний
рабочий-кровельщик Алексей Архипов. Был
трезвый, но повезло, как пьяному:
приземлился в полуметре от
металлического забора, вкопанного в
землю, и, хотя сломал себе в двух местах
позвоночник, не только остался в живых,
но даже не получил паралича. Врачей "скорой
помощи", госпитализировавших
Архипова, никто ни о чём так и не спросил,
но мастера, работающие на участке, не
припоминали второго такого случая.
И ведь никто не знал, что
Алексей Архипов просто-напросто
надышался сирени; вокруг дома сирень
цвела вовсю. Вот уж точно, что любая
весна - всегда на грани срыва, смерти
даже...
Монолог #1: без названия
Знаешь, когда ещё мы учились в
школе, я, кажется, немножко была в тебя
влюблена. Такие парни, как ты, всегда
нравятся девчонкам: сильные, уверенные в
себе, талантливые. Мне вообще нравилось
находиться рядом с тобой, но я старалась
при этом быть как можно менее заметной: я
же тоже была лидером среди всех наших
девчонок, мне нельзя было "терять лица".
Ты, конечно, меня замечал (ещё бы ты меня
не заметил), но, кажется, не понимал,
почему я так часто оказываюсь рядом. Ты,
наверное, даже не думал, что это - часто, а
когда такие мысли приходили в голову,
списывал всё на случайность.
Обычно рядом крутился Рыжий и
вздыхал от безнадёжности; тогда его
утешал Полковник, самый близкий друг и
соратник по совместным навязчивым идеям.
Помнишь, как они болели в восьмом классе
фотографией, носились с фотоаппаратами,
а потом дарили всем самодельные
карточки? А как зимой того же года
заразили весь класс лыжными походами? А
как в десятом классе вдруг стали петь
дуэтом, да так профессионально, что чуть
даже не поколебали твою славу, Поэт?
Я не то, чтобы очень страдала
от любви. Я, скорее, её стеснялась; не
очень она соответствовала моему образу.
Конечно, обидно было, что ты меня не
любишь, но меня утешало то, что ты вообще
не способен никого любить, кроме себя...
извини...
Тем более было обидно, когда
всё, наконец, раскрылось в конце
десятого класса; помнишь, тогда у
Полковника был день рождения, и мы
впервые в жизни вчетвером кошмарно
напились. Тогда мне вдруг перестало быть
страшно, и я, несмотря на присутствие
Рыжего, Полковника и ещё двух-трёх
случайных друзей, прошла наискосок всю
комнату и при всех поцеловала тебя, Поэт,
и ты мне тоже ответил поцелуем. Но когда
я, наконец, отпустила тебя и, взяв
сигарету, выскочила на балкон, я вдруг
ощутила резкую боль где-то внутри и
ощущение того, что всё кончено, ещё не
будучи начатым...
Мы так и не пришли в себя после
нашего первого-последнего поцелуя, Поэт.
С того дня мы сразу же стали меньше
общаться; вскоре ты сколотил рок-н-ролльную
команду с Рыжим и Полковником, и это были
твои, серьёзные, мужские дела; а я
вернулась к привычному сценическому
образу оскорблённой забвением и
историей грузинской княгини, слишком
вычурно гордой, чтобы принадлежать кому-то.
Если же случалось так, что это
самоотречение доходило до тотальной
мизантропии, я приходила послушать вашу
бескорыстно оптимистическую музыку, и
мне становилось легче.
Потом мы окончили школу,
поступили в четыре разных института и
встречаться стали всё реже и реже: нам
просто стало не до этого. Только через
целых пять лет, мы вдруг открыли, что так
и не нашли в этой жизни никого ближе, чем
друг друга...
Я думаю, мы все вместе умрём. Мы
же отвратительно стары; нам сто лет, хоть
и на четверых, но столько просто не живут!
Мы просто умрём от старости, во сне, и
мучиться не будем...
А, может быть, и нет. Ты знаешь,
когда очень надо, я умею колдовать. Таро -
вещь относительная, но, если всё будет
так, как я хочу и могу, мы всё-таки
проснёмся, но только уже совершенно не
такими, как сейчас. Возродившись, мы
пропустим все лишние годы, не потеряв
при этом в возрасте. Нам будет всё так же
по двадцать пять, это точно; и всё-таки
это будут немного другие двадцать пять.
В них не будет ничего лишнего, прожитого
зря, мой милый...
Преображенская площадь
Родиной, как правило,
называется то место, где рождён тот или
иной человек. За пределами этой
территории он чувствует намного более
выраженную агрессию к себе, чем даже
дома, и это происходит потому, что на
Родине всегда ценится слепая
привязанность человека к месту. Родиной
называется именно привычный окружающий
мир, а не соседние другие, тоже
называющиеся Родиной для порождённых
там граждан. Поэтому Родин бесконечно
много, и, по большому счёту, невозможно
понять, есть ли они на самом деле. При
этом на них можно посмотреть; от этого
они не испугаются и не убегут, да и нам
хуже не сделают. Пройдёмся же по одной из
таких Родин, название которой - "Преображенская
площадь".
Вообще-то, это довольно
странное имя: ведь Преображение - это же,
практически, Ренессанс по-русски! И всё
равно это место - одно из самых заурядных
в городе-навсегда. Здесь много очень
старых домов, в которых живут очень
старые люди, рядом течёт такая же очень
старая и почти умершая от дряхлости
речка Яуза, а единственная
достопримечательность в округе - это
Преображенское кладбище при красивом,
нестандартно выстроенном, но также
очень старом, почти разрушенном и
заброшенном монастыре.
Местная топонимика также не
вселяет особенного оптимизма. Улица
Халтуринская (бывшая Прогонная улица и
Храмовый проезд) словно отражает
местный настрой на трудовые подвиги, а
улица Хромова (бывшая Дубасовская), не
говоря уже о Зельевом переулке (бывший
Аптекарский), уже напрямую вызывает
ассоциации, связанные с техникой
безопасности. Но есть и действительно
пугающие названия: Страховская, а также
1-я и 2-я Пугачёвская улицы (бывшие улица
Галкина и Савинский перелок). Забавное
название Потешная улица, где, кстати,
действительно находится психбольница №
4, напоминает о различных формах
шизофрении, а двукоренное название 1-я, 2-я
и 3-я улицы Бухвостова (бывшие Петровские
улицы), как правило, вызывает
параноидальный смех у людей, не знакомых
с творчеством знаменитого архитектора.
Конечно, названия
расшифровываются банально. Улица
Страховская называется по имени
местного домовладельца, Зельев переулок
- синоним упразднённого названия, а
улица Хромова именуется в честь какого-то
особенно почившего большевика. В сумме
всё это вызывает, самое большее, тоску...
И всё же Преображение возможно
только здесь, в этом странном районе
дворов и кладбищ; не потому, что это
Родина, вовсе нет. Просто для того, чтобы
хотя бы немного понимать сущность
города-навсегда, надо всегда находить
наиболее типичные и наиболее запущенные
фрагменты пространства. Только там, на
неизвестных задворках и свалках
открываются непосвящённым заржавевшие
неповоротливые двери настоящего, только
там можно уйти навсегда оттуда, куда ты,
собственно говоря, и не приходил...
Что ж, пошли, что ли.
Монолог #2: молодые ублюдки
Нет, Поэт, ты, может, и не
помнишь, а я очень хорошо помню, как мы
ехали на автобусе из школы, как мы
говорили о всякой всячине, писали стихи,
а нас затыкали, нас всегда затыкали, Поэт!
Особенно, когда мы превышали допустимый
уровень громкости... о, тогда они
издевались особенно изощрённо. Нет, Поэт,
ты, может быть, даже не помнишь, что когда
нам было по пятнадцать лет, нас называли
"молодыми ублюдками". Ты даже,
наверное, вообще не помнишь, что когда-то
нам было по пятнадцать лет...
Я уже даже и не знаю, что из
существовавшего тогда было хоть в какой-нибудь
степени настоящим. Мы с тобой
представляли собой всего лишь двоих
юных анахронистов, отчаянно, из
последних сил живущих в эпохе, которую
мы даже не видели. Мы презрительно
смеялись над "поколением pepsi", не
заметив, что оно постепенно стало
намного младше, многочисленнее и
организованней нас самих. "Пять минут
MTV - пять недель депрессии", говорили
мы и смотрели MTV просто потому, что было
больше нечего смотреть...
So we have grown older... То есть, я хотел
сказать, что мы стали старше. Ты знаешь,
Поэт, я ведь даже английский язык по-настоящему
выучил, слушая "Beatles" и "Pink Floyd".
Так мы подходили практически ко всему в
этой жизни, и, как следствие, ты, наверное,
понимаешь, Поэт, что, в итоге, старше мы
так и не стали...
Я уже давно завязал со своими
прежними длинноволосыми друзьями и
подругами, задушевно пропагандирующими
всемирную любовь. Теперь мне более по
вкусу пьяные плотники, которых я вижу на
работе. Эстетика алкоголизма меня
вполне устраивает, хоть я и не могу пить
в таких количествах, как ты. Знаешь, я с
детства помню этих людей, очень добрых и
трогательно пованивающих перегаром, и
как они пьют на лавочке во дворе, а
вокруг в землю втоптаны пробки от
жигулёвского пива, помнишь, такие, на
которых ещё была выбита дата выпуска...
Ещё я любил, когда пил отец. Он
очень вкусно это делал: наливал пиво в
большую кружку, рядом на газетке чистил
воблу, и всегда покупал её немного
больше, чтобы и мне тоже досталось. Когда
я вырос, отец стал угощать меня и пивом,
но мне было уже не так интересно. В
сущности, я всегда, не будучи чрезмерно
пьющим, отдыхал душой, любуясь на пьяниц.
К тому же, многие из них так же, как и я,
выросли на "Beatles" и "Pink Floyd"; а
это очень немало, пойми меня, Поэт.
Я любуюсь на них и сейчас. И
если у меня когда-нибудь будет сын, Поэт,
я хочу, чтобы он был умным, какими мы уже
не когда не станем, и таким же добрым, как
пьяница. Но, вообще-то, лучше пусть всё-таки
у меня будет дочь. По крайней мере, она
точно не вырастет таким же "молодым
ублюдком", каким был я; более того, я
искренне верю, что она будет красива,
ведь красота так отвлекает... я назову её
Настя, Поэт. Я всегда хотел, чтобы у меня
была обворожительная маленькая дочка, и
её звали Настя...
Диагностика существования
Нет, скорее всего, любви уже
нет. Нет этой проклятой дрожи, когда Она
появляется рядом, нет ощущения того, что
ещё немного и упадёшь в обморок, да так,
что и не откачают. Есть какой-то
непонятный заменитель этому, настолько
уже вошедший в привычку, что определить
его невероятно трудно.
Сложившиеся отношения с Ней не
производят впечатление здоровых, но и не
являются абсолютно больными. Изначально
они складывались на основе Её жалости к
безответности чувств, но потом, когда
Рыжий вырос и стал более уверен в себе,
эта сторона отношений тоже сошла на нет.
Конечно, Она свободна, но он не ревнует
Её и где-то в глубине души до сих пор
считает немножко своей. Да и попутчика
Ей желает тоже такого же своего, раз уж
не себя...
Параноидальная мысль о
существовании где-то дочери, безусловно,
является логическим продолжением
болезни: если мать уже не нуждается в
любви, это её дело; но дочь просто не
может не нуждаться в отце. Значит, надо
найти дочь, и она должна быть похожа на
мать (а как же?). Но поиски безуспешны, и с
каждым годом Рыжий всё больше и больше
мрачнеет, хорошо зная, что выигрыш ему не
светит; ведь он действительно понимает
всё, что происходит, и от этого ситуация
кажется ему ещё более запутанной и
безнадёжной...
Может быть, любви и вовсе нет?
Да это вряд ли! Ведь и Наринэ была
влюблена в Поэта, а одно время и
Полковник был влюблён в Наринэ. Нет,
любовь, определённо, есть. Просто она вся
тоже какая-то... больная, что ли. Да, можно
сказать и так, "больная любовь".
Ведь это действительно так.
Поэтому всё так и происходит:
мизантропические выходки Наринэ,
болезненные видения до смерти боящегося
жизни Рыжего, постоянная аура
происшествий и катастроф вокруг
Полковника, сознательное отсутствие
самосознания со стороны Поэта. Всем,
всем определённо надо вылечиться и, чем
скорее это произойдёт, тем оно и лучше;
ведь только тогда удастся окончательно
освободиться от патологических
симптомов нарушений существования,
только тогда, наконец, удастся уйти из
этого проклятого дома-навсегда...
Монолог #3: она пришла не за
мной
Как жаль, что я не разбираюсь в
болезнях. Я, конечно, по возможности,
могу оказать первую медицинскую помощь
при довольно разнообразных
чрезвычайных обстоятельствах, но здесь
совсем иной случай и совсем иная болезнь.
Я ведь и сам не понимаю, почему
позволяю себе болеть вместе с ними,
моими друзьями. Ведь лично мне для того,
чтобы вылечиться, достаточно просто
изолироваться от них, сесть за компьютер
и продолжить заниматься любимым делом.
Но я не могу. И я постоянно с ними, хотя
мне нечем им помочь.
Конечно, мы все так замкнулись
на нашей четвёрке, потому что окружающая
действительность ещё страшнее. По
крайней мере, её есть за что бояться, тут
я с Рыжим вполне солидарен. И каждому из
нас ещё не раз ударит по голове
реальность. Я знаю, что умной девочке-аспирантке
Наринэ её доблестные научные
руководители никогда не позволят
защитить её диссертацию, хоть времена
советской науки и остались позади (теперь
она называется "отечественной").
Рыжий, который занимается наукой для
того, чтобы не заниматься строевой
подготовкой, видимо, так и не сможет
избавиться от многочисленных
болезненных противоречий внутри своей
психики; поэтому, скорее всего, он
проживёт недолгую и крайне мучительную
жизнь. А Поэт либо выкарабкается
благодаря какой-нибудь невероятной
подлости, обычно ему не свойственной,
либо умрёт от алкоголизма под первым
попавшимся забором. Иными словами, из
нас четверых, как это и не странно,
максимально выживаем именно я...
А что у меня есть? Кроме
любимой работы, особенно ничего. Музыкой
я прекратил заниматься ещё в школе, да и
не очень-то получалось; стихов отродясь
не писал, жениться не собираюсь (мне и
одному пока неплохо, да и не на ком) - то
есть, отвлекающих моментов у меня
особенно нет. Кроме ребят, конечно.
Кроме ребят... да уж, видимо,
Наринэ права, что раз уж мы так спутаны
воедино, то не отделаемся друг от друга
до конца дней своих. Очень похоже на
правду. Я же не мыслю себя общающимся с
кем-либо ещё, значит, я болен всё-таки
больше, чем мне кажется.
Хорошо Рыжему и Наринэ, они
занимались в своих учебных заведениях
психологией, а потому понимают
большинство скрытых смыслов и движений.
А я ничего не понимаю и только иногда
угадываю моменты максимального
напряжения, когда ещё чуть-чуть, и всё
поломается. У меня есть другой аргумент -
сила воли. Ведь сильному человеку всё
проще, и потому ему многое прощается.
Поэтому я всегда всё беру на себя и,
вроде бы, от непосильности ноши мне
становится легче. Хотя я всё равно не
уверен, что именно поэтому; выживание
всегда интуитивно, и тут уже не до
мудрствований, где причина, а где
следствие.
То есть, свой путь я, видимо,
нашёл, и он позволит мне затянуть агонию.
Более того, я даже уже не могу с него
сойти, рискуя превратиться в некоего
Агасфера. Но почему, почему передо мной
всегда опять оказывается эта грязная
квартира и странное выражение лица
Рыжего, опять увидевшего какую-то
очередную чушь, вроде горящих следов, о
которых он вчера рассказывал? Почему
пьяный Поэт опять лежит трупом на полу и,
судя по его выражению лица наутро,
искренне не хочет видеть ни сновидений,
ни галлюцинаций? Почему странно
выпрямившаяся на деревянном стуле
Наринэ опять бессмысленно смотрит в
пустое окно? Почему я один не чувствую
дыхания одинокой, но близстоящей смерти?
Может быть, я вовсе здоров?
Нет, конечно, не здоров. Просто
сегодня она опять пришла не за мной.
Переплетение линий
Не стоит, однако, думать, что
всему виной Поэт, что именно на нём
замкнуто странное переплетение "линий
судьбы". Ничего подобного нет, есть
только подражание этому.
В конце концов, это личное дело
каждого, как и в чём проявляется болезнь.
Если уж на то пошло, то Поэт, напротив,
здоров больше остальных и потому
старается, по возможности, жить в
окружающем, а не придуманном мире. Беда
лишь в том, что окружающий мир тоже
придуман, только не им...
Разумеется, Поэт - человек
действия, но никогда - в ущерб друзьям. Ни
одна его пьяная выходка не направлена на
оскорбление кого-либо из тех, кого, он, по
его мнению, любит. Конечно, он не
упускает случая отпустить беззлобную
шуточку в адрес Наринэ или Полковника,
но и они отвечают ему тем же. Поэт
понимает, что эти люди - его основная
опора, и лишиться их означает зависнуть
в крайне неопределённой ситуации.
Но он не может разделять их
болезненности. Он не хочет видеть и не
видит красочные галлюцинации Рыжего; он
не понимает абстрактной и безудержной
агрессии, живущей где-то на самом дне
психики Наринэ; он не верит, что
ежедневно происходящие катастрофы
вокруг Полковника объясняются его
внутренними психическими проблемами.
Поэт не стремится к объяснению мира, это
не его задача; он хочет, скорее подчинить
себе всё, что только можно подчинить и,
таким образом, обезопасить себя от
случайностей. Поэту нужна только
возможность это сделать, а что касается
всего прочего, то он даже не думает об
этом, предоставляя своим друзьям все
права на детерминирующие философские
обобщения.
Воля, воля... Поэт - типичный
волюнтарист, возможно, даже
потенциальный ницшеанец, но он не читал
Ницше, и ничего не знает о Шопенгауэре.
Вместо этого Поэт читал только Керуака и
потому, составив несколько неадекватное
отношение к жизни, считает, что свободы
выбора ему будет достаточно, чтобы
решить большинство накопившихся
проблем; но некому объяснить ему эту
ошибку, и он мечется как безумный, изо
всех сил стараясь не терять привычного
оптимизма...
Монолог #4: улица Свободы
Мне надоел контроль. Я в нём
совершенно не нуждаюсь, и он мне глубоко
противен. Я хочу забивать на всё, когда
мне заблагорассудится, или не забивать,
если не будет на то возможности. Мне
нужно только право выбора. Разве это
много?
Пожалуйста, не лезьте в мою
жизнь. Разве я так вам сильно нужен?
Дайте дожить на белом свете спокойно,
ведь мне уже двадцать пять, и я скоро
умру.
Можно много красиво
рассуждать о свободе, но я не буду этого
делать. Если я требую свободы, значит, я
уже свободен, и этого мне достаточно. Но
когда заходит речь о контроле, я могу
сорваться на кулаки и самостоятельно
разорвать все цепи; я часто это делаю в
таких случаях, и вы это знаете.
Не проверяйте с утра, ушёл ли я
на работу. Для таких безнадёжно
свободных, как я, вся жизнь - профессия, а
смерть - долгожданная заслуженная
пенсия. Ведь я - максималист; разве можно
жить иначе?
И не надо меня убеждать ни в
чём. Вы обвиняете меня в том, что я
асоциален, что я - распущенный и
избалованный эгоист, маргинал, да чёрт
знает, кто ещё; но для меня эти названия
не значат ровным счётом ничего. Я знаю
одно: я таков, потому что я свободен.
Вы можете подобрать ключик к
моему временному пристанищу, вы можете
следить за мной из-за угла, можете
оборвать телефон и даже заварить
наглухо дверь подъезда, а мне будет всё
равно; я буду курить сидя на подоконнике
и улыбаться девчонке из дома напротив,
вышедшей в халатике на балкон выпить
бокал вина. Я говорю, я буду спокойным
как танк, и так просто вы ни черта со мной
не сделаете.
Нет, я вполне доволен
происходящим, и если вы вздумаете искать
во мне недовольство, чтобы использовать
его в своих целях, вам придётся сильно
постараться. Впрочем, у вас всё равно
ничего не получится. Видите ли, по-настоящему
свободный человек счастлив всегда, и ему
ничего не надо.
Правда, у меня есть одна мечта,
и здесь меня можно понять. Как и любой
бездомный, я мечтаю о квартире. Именно
своей квартире. Какой угодно. В каком
угодно доме. В каком угодно городе. Но
если у меня будет право выбрать её
местоположение, то пусть она будет
находиться на улице Свободы... в Москве,
Рязани, Ярославле, Угличе, Костроме,
Иркутске, Омске, Новосибирске, или где-нибудь
ещё, мне всё равно...
Миф и разрушение Мифа
Честность - это частный случай
сознания любого завравшегося индивида.
Куда более распространённый и живучий
способ мышления - миф. В общем-то, вообще
невозможно себе представить
мыслительный процесс без мифознания и
мифотворчества... в природе человеческой
вообще ничего так просто не бывает.
Приятно, что Книгу, возможно,
прочитают именно честные люди. Но ведь
Книга - это тоже миф, как и честность,
разве не так? Трудно, очень трудно
ожидать, что те, кому это написано,
воспримут её содержание напрямую, не
группируя его в какие-либо рамки и не
ассоциируя со знакомыми ориентирами.
Такой сценарий почти невозможен; значит,
когда я допишу Книгу, одним мифом станет
больше.
А если не дописывать Книгу?
Стать единственным хранителем мифа и
умереть с ним, никому не доверив? Увы, как
не привлекательна подобная перспектива,
она не решает проблемы. Вместо живой
Идеи получится только мёртвый миф - и
ничего больше. Значит, необходимо
выбрать что-то действительно
жизнетворное, но -одно.
Наверное, выход здесь есть
лишь один - это закончить игру по
принятым ранее правилам и дописать
Книгу. А потом уже - смело отрицать её.
Только тогда миф проживёт полный цикл
рождения и разрушения, оставив после
себя Идею настолько чистую, насколько
она вообще может быть таковой...
ГЛАВА 1.
Вечер и накуренная погода # ГЛАВА
2. В метро часто сходят с ума # ГЛАВА
3. Пешеходная Родина # ГЛАВА
4. Лаборатория для глухих # ГЛАВА
5. Монополия на истину # ГЛАВА
6. Вечное движение # ГЛАВА
7. Дивный мир #
ГЛАВА 8. Преображенская
площадь # ГЛАВА 9.
Карнавал на память # ГЛАВА
10. Дом-навсегда |
