ГЛАВНАЯ

Алексей Караковский

МНЕ НРАВИТСЯ "ТОЧКА ЗРЕНИЯ" (ПОПЫТКА "РЕДАКТОРСКОЙ СТАТЬИ"). ГЛАВА ПЕРВАЯ: О ПРОЗЕ (09.2001 - 06.2002)
(Аналитическая статья)

Прежде чем, перейти собственно к сути дела, хочу предупредить: я не знаю, что такое редакционная статья. Даже не догадываюсь. Я, правда, много читал образцов жанра как в сети, так и за её пределами, но это не помогло, и я так до сих пор и не понял, в чём же заключается прекрасное недоступное своеобразие редакционной статьи. Могу только сказать, что более других мне импонирует стиль Сергея Мостовщикова, редактора журнала «Столица» в 1997-98 годах (всё, что он делал — в нескольких словах говорил не о содержании номера — об этом можно прочитать в оглавлении — а о том, как делался номер), но перенести это на нашу специфику невозможно, да и не хочется. В общем, всё в этой самой моей редакционной статье от первого до последнего слова будет, друзья-товарищи, полнейшим поиском жанра. Что, собственно, и прошу принять во внимание в первую очередь.

Вообще, каждый редактор в той или иной мере в своей статье представляет независимые, отдельно взятые артефакты, предлагаемые читателю в качестве анонса или узкоцелевой рекламы. В случае Интернета это ещё проще: можно обойтись списком наименований товаров, снабжённых на месте стоимости ссылками. Я же попытаюсь пойти иным путём: просто выразить своё отношение к каждому. «А почему это именно к каждому?», — спросите Вы. А потому и к каждому, что именно этим «Точка Зрения», как мне кажется, и отличается от большинства массовых (особенно, со свободной публикацией) сайтов — дружеским и добрососедским отношением к коллегам. И потому-то, скажу без ложной скромности, наше содружество способно быть не только равнопредставленным, но равноБЕСЦЕННЫМ, в то время как десятки тысяч авторов прочих литературных сайтов (и талантливых авторов!), к сожалению, по-видимому, бесконечно способны услащать карамелью лести полотна окололитературных конференций и с завидным упорством порождать бесчисленное количество клонов, долженствующих повышать и без того неуклонно растущий рейтинг, не имеющий, честно сказать, никакого значения, перед такими вечными вещами, как дружба и любовь.

Так что не получится у меня стандартной редакторской статьи. Не буду я устраивать смотрин или говорить о том, кто лучше, кто хуже (я лично, как энтузиаст своего дела, считаю, что у нас практически без исключения собрались именно те люди, которые способны самореализоваться, которых интересно читать и которым, в конечном счёте, невозможно не симпатизировать). Вместо заранее обречённых на провал попыток мудрствования на отвлечённые темы я постараюсь осилить значительно более важную задачу: признаться в любви, по возможности, каждому автору, который опубликован у нас на сайте.

Сначала о прозе — так как я её и пишу больше, и воспринимаю лучше.

Прозу на «Точке Зрения» для себя я условно делю на несколько направлений — «сюжетное» (В. Денисенко, Д. Савочкин), «бытописательное» (А. Ильин, Н. Коллега, М. Куновская, Д. Кушкин, А. Филимонов), «пост-модернистское» (В. Караковский, А. Копылов, В. Лагина, А. Руденко, В. Чиняев), «ироническое и сатирическое» (М. Волков, А. Карпов) и «экзистенциальное» (Б. Архипов, Л. Одинцова, А. Симаков, О. Языков). Конечно, очевидно, что разделение это весьма приблизительное, но всё-таки мне хотелось бы выделить эти тенденции, перед тем как вдаваться в детали, ибо, как мне кажется, каждое из этих направлений ставит свои художественные задачи: «сюжетная» — привлечь и удерживать внимание читателя; «бытописательная» — вызвать у читателя ассоциации, заставить его увидеть в прочитанном знакомое; «пост-модернистская» — удивить читателя языком, смыслом, формой и другими выразительными средствами; «сатирическая и ироническая» — рассмешить читателя; и «экзистенциальная» — донести своё персональное мировоззрение, созданное на основе длительных философских изысканий.

Все пять направлений прозы на сайте, конечно же, прочно прижились и регулярно пополняются. Более того, у нас появились свои звёзды.

Василий Денисенко, похоже, безраздельно завладел направлением «сюжетной» прозы, воплощая в своих произведениях все особенности, присущие жанру — точность и скупость языка, захватывающий сюжет, ярких и сильных героев. Все его произведения, вне зависимости от темы и степени реалистичности представляют собой «экшн» — ситуацию, развивающуюся вместе с героями, полностью зависящую от их идей и поступков. Их интересно читать как приключенческую литературу — и, вместе с тем, они несут серьёзную смысловую нагрузку, некое принципиальное философское наполнение (этими же особенностями, на мой взгляд, обладает проза Стругацких). Таковым является и «Тот самый Армагеддон...» — явно лучший рассказ Денисенко, более всего реализовавший в себе талант его создателя. Кроме того, конечно, невозможно умолчать и о публицистике Василия — живой и провоцирующей, которая только приносит дополнительную прелесть узнаваемому, яркому стилю автора:

Иван Сусанин и Святейшая Инквизиция, являют собой явления одного порядка – сохранение своего вида, в то время как пострадавший от той же инквизиции Джорждано Бруно и маньяк Чикатило примеры крайнего индивидуализма. При этом между Сусаниным и инквизицией расстояние не менее велико, чем между Бруно и полесским чудовищем…(«Осознание человечности»)

Пожалуй, родственной по тем же параметрам можно назвать повесть Дмитрия Савочкина (Диаса) «Мидас», сильно отличающуюся от произведений В. Денисенко искусно подведённой исторически-хроникальной базой и неким элементом мистики, способным, как кажется, преломлять не только представление о реальности, но и саму реальность. Более того, проза Д. Савочкина свидетельствует о наличии некой психологической константы, необходимой для существования данной прозы вообще — некоего свода объективных личностных требований к герою, без которых невозможен ни сам герой, ни ситуация поединка-единоборства, столь характерная для самого жанра в целом.

Мидас несколько дней сидел на берегу, встречая восходы и провожая закаты. Мир вокруг как-то омолаживался в его глазах, боль постепенно уходила. Солнце радовало его каждым своим появлением, а затем и каждым своим исчезновением. Мидас вдруг начал впервые в своей жизни радоваться каким-то удивительно простым вещам, радоваться самой жизни. Скоро он словно стал погружаться в какой-то иной мир. "Наверное, я становлюсь просветлённым", подумал он…(«Мидас»)

Мне не довелось пока ещё быть знакомым лично с Д. Савочкиным лично, но зато я с давних пор хорошо знаю Дмитрия Лихачёва, который также представляет собой воплощение такой личности героя-бойца. К сожалению, эта сторона личности Дмитрия в «Точке Зрения» в должной мере пока ещё не нашла своего раскрытия, зато о ней можно судить по работе сайта «Смерти нет!», посвящённому всем видам единоборств, который Дмитрий редактирует. Литературно же эта тема, видимо, более всего раскрыта в стихотворениях и текстах песен Лихачёва, хотя, в общем-то, и единственный пока опубликованный на «Точке Зрения» публицистический текст Дмитрия — «Journey to Prostokvashino. The Way of Uncle Theodor» довольно-таки подходит под всё вышесказанное (хоть и в форме пародии).

Вышедшая в издательстве «Свинцовые тучи» книга Косты Карлоффа «Путешествие в Простоквашино» с момента написания в 1980 году выдержала уже семь переизданий в США и переведена на двенадцать языков. Книга, которую я держу в руках – первое издание на русском языке, но очевидно, что за ним вскоре последуют и другие. Нам известно, насколько сильно  влияние, оказанное этой книгой на круги мистиков Запада – для многих она стала настольной книгой; ведь нигде больше не встречается настолько подробное описание аутентичной русской традиции мистического поиска.

Для тех, кто, пребывая в информационном вакууме русскоязычного литературного мирка,  ни разу не слышал об этой книге, вкратце поясняю: Коста Карлофф – американец русского происхождения, случайно во время поездки на родину познакомившийся со стариком, которого ученики уважительно называли «Дядя Федор».

Нам неизвестны причины, по которым Дядя Федор взялся за обучение малознакомого человека; изложению обучения самого Карлоффа посвящены следующие книги цикла. В этой же книге со слов Дяди Федора приведена история его собственного просветления…(«Journey to Prostokvashino. The Way of Uncle Theodor»)

К данному жанру можно отнести также и довольно трагическую пьесу Анджея Вишневского (Полковника) «Рождество», погружающую читателя  жёсткий тренинг — попытку осуществления свободного выбора в тоталитарном обществе, от которой зависит всё — и чудеса, и жизнь, и любовь.

ОТЕЦ. Но революции невозможны… Свергнуть МДП нельзя — пытались четыре раза, и где они все?

ХИППИ. Революция? Самая страшная революция — без оружия. Она в душе, браток. В твоей и моей… В том, чтобы не бояться. Чтобы жить и умирать, когда велит душа, а не МДП, радоваться жизни, встречать Рождество — быть свободным.

ОТЕЦ. Свобода… Оказывается, это так просто! Нужно просто решить самому, что тебе нужно, и не бояться последствий этого решения. Почему я раньше этого не понял?…Ну что ж, за свободу! За Рождество. («Рождество»)

Кроме того, к «сюжетной» литературе я бы отнёс также фундаментальный исторический роман Марата Садченко «Любитель», находящийся сейчас в стадии частичной публикации: до сих пор ещё не закончена корректура всех глав этого произведения.

Это состояние души. Это свойство духа. Это цвет сердца.

Это надежда на любовь и безверие в смерть.

Это ненависть к чужой смерти. Это непредательство своей любви. Это едва ли не последний шанс вызвать любовь к жизни.

Это наклон души или такой крен в сторону лиц – когда чтобы их целовать нужно становиться на колени. Это обрыв, это душный эпилог в который страшно заглядывать с самого начала. («Любитель (ч. 1)»)

«Бытописательная» проза Н. Коллеги, Д. Кушкина, М. Куновской, А. Ильина, В. Караковского и А. Филимонова не отличается затягивающим сюжетом, яркой героичностью персонажей и глобальной философско-психологической подкладкой первого плана. В общем-то, перечисленные авторы вообще следуют довольно различным замыслам с помощью весьма различных литературных средств.

Главным в творчестве Николая Андреевича Коллеги и Дмитрия Тышкевича (Кушкина) я вижу то, что они вообще не ставят перед собой серьёзных творческих задач. Владея богатым материалом, взятым из окружающей их жизни, они просто переносят его на бумагу — каждый в своём характерном стиле. Лучшие их рассказы (у Коллеги это, видимо, «Отец Василий»; у Кушкина — «Ботинки» и «Бизнес-план») явно представляют жизненные ситуации, которые авторы либо где-то слышали от знакомых, либо испытали сами, а потом записали так, как изложили бы, наверное, вслух в дружеской компании. Разговорный жанр в данном случае — очень немалое достоинство, делающее такую литературу интересной и достоверной.

Шёл дождь. Проходя мимо витрины магазина, я увидел в отражении жалкого старика. Старика в светлых замшевых штиблетах, с клоунскими бардовыми носами. Это был я. Видимо, дождь смыл чёрную краску, возможно, он был щелочным или кислотным. Как ещё иначе объяснить это чудо? Старик в витрине улыбнулся и погрозил мне пальцем. Я улыбнулся в ответ, сложил зонт и зашагал прямо по лужам. Радуга выгнула спину, мурлыкнула что-то нечленораздельное и легла на крышу МакДональдса. Я казался себе Джипси Кингсом, Повелителем Стрекоз, Владельцем Газонокосилки. Мир опять лежал у моих ног, как двести световых лет назад. Теперь всё опять будет хорошо. Так мне сказал Заратустра при последней встрече, а он знает, что говорит. Во всяком случае, я ему верю.

Занавес. (Дмитрий Тышкевич (Кушкин), «Ненависть к ботинкам»)

*

— Пока в Росси есть водка, - 4говорил отец Василий, у нас не будет голода.

— Почему? – спрашивал я.

— Потому, что водку гонят из пшеницы! Если есть водка, есть пшеница! Есть пшеница, значит, есть крестьяне! А есть крестьяне – будет масло, мясо и сало! А какой же голод, если есть сало?

— А если неурожай, засуха, скажем? – подзадоривал я

— Значит, будем гнать самогон! (Николай Андреевич Коллега, «Отец Василий»)

Совсем всё иначе обстоит в прозе Александра Ильина и Марины Куновской, тем не менее, тоже пишущих о знакомых, повседневных и легко узнаваемых вещах. «Люди в необычных ситуациях», — так определяет предмет своего творчества Марина Куновская, и то же применимо, на мой взгляд, к творчеству А. Ильина. В общем, не трудно заметить, что в своём творчестве Куновская всегда базируется на реальной ситуации и вся прелесть её произведений заключается, как правило, либо в парадоксальной трактовке явления, либо в неожиданном повороте сюжета — как, например, рассказе «Разврат», предлагающем не только забавную смысловую инверсию, но и вообще довольно нестандартное понимание морали. Кроме того, важно отметить, что все произведения Куновской написаны безукоризненным литературным языком и с полностью выверенным стилем — что всегда является первым признаком профессионального мастерства.

— Глупая советская литература, нелепая советская литература, - сказал ты. - В детстве, в каком-то советском романе, я читал про героя, которому было гадко целоваться с героиней, потому что она только что ела рыбу. И я подумал: действительно, какая гадость. И думал так еще десять лет. Уроды, так запрограммировать бедного мальчика.

—  Уроды, — согласилась я. И мы стали есть рыбу. («Разврат»)

У рассказов Ильина привлекательность совсем иного рода. Повествуя о бытовых реалиях, Александр в центр действия ставит парадоксальную ситуацию, полностью ставящую под сомнение истинность привычно действующих законов мироздания, отчего вся картина быта разрушается как карточный домик. Более того, не имеющие сами по себе смысла бытовые зарисовки практически всегда реализуются в прозе Ильина через человеческую психологию — а значит, что при нарушении действия законов «нормального» бытия претерпевает парадоксальные изменения именно человек, литературный герой. Именно благодаря безукоризненному применению этой схемы Ильину удалось написать действительно интересные рассказы «газеты», «На одной ноге» и, пожалуй, наиболее интересный — «Стекло».

Ну ладно, бывает. Говорят же, что у так называемых небьющихся стёкол есть определённая точка, которая делает их уязвимыми. Ударил в нужное место, и небьющееся стекло разлетелось вдребезги. Может быть, у обычного стекла тоже имеется подобная «Ахиллесова пята», только с обратным эффектом?

Степан Стрельцов подошёл к окну и ощупал его. Несколько раз. Очень тщательно. Он изучил его досконально. И отвернулся. А затем повернулся обратно и ударил в стекло кулаком. Не очень сильно, но вполне ощутимо. («Стекло»)

Особняком держится от творчества остальных авторов проза Артёма Филимонова — яркая, стильная, индивидуальная и вообще с трудом соотносимая с чем-либо. Однако, и она построена, в большинстве случаев, на реальных ситуациях, чаще всего доводимых автором до абсурда с помощью внесения хорошо продуманного наплыва парадоксальных деталей. Проза Филимонова, конечно, очень близка к «пост-модернистскому» направлению, однако, Артёма выдаёт обилие бытовых ситуаций, положенных в основу любого его рассказа (только Филимонов может столько раз в течение рассказа упоминать соседей, родственников, многочисленные детали быта), и опять-таки разговорный язык, в котором из-за общей склонности к абсурдистике, обычно подозревают действительно имеющее место быть влияние Хармса; но, пожалуй, только Артём мог начать один из своих лучших рассказов «Королева» так:

Танечка нечаянно забеременела. Просто, когда на даче над ней пролетал вертолет, она вытянула руку и показала средний палец. Против обыкновения, вертолет не полетел дальше, а аккуратно опустился и сел возле на бугре. Оттуда вылез обиженный пилот, подошел к Танечке и изнасиловал её, помяв соломенную панаму. Танечка не кричала, а просто дулась и хмурилась и, даже, когда вертолет улетел, стояла и смотрела ему вслед, бездумно мусоля палец… («КОРОЛЕВА»)

Родственного направления придерживается и Владимир Караковский, не менее близкий к «пост-модернистам», чем Артём. Написав несколько очаровательных «пост-модернистских» произведений («Мангуст и Пропеллер», «Каретка и другие сказки»), Владимир всё-таки опирается именно на бытовые ситуации, получившие развитие в таких рассказах, как «В одном счастливом детстве» и «Истина». Думаю, справедливо будет сказать, что, несмотря на шероховатости литературного языка, связанные с недостатком опыта у 15-летнего писателя, Владимиру удалось создать свою уникальную художественную реальность, вызывающую интерес у читателей.

— Кем думаешь стать, когда дойдем? – обратился он к Саше.

— Скорей всего, мультяшным героем, который будет каждую серию есть ананасовый торт и после умирать от… да от чего угодно: от счастья, например, или от неблагодарного мира.

— А зачем умирать?

— А чтобы потом гордиться друзьям, что такой вкусный торт я ел первый и последний раз в жизни. Гордыня – это лучшая сладость, хоть и не ананасовая, но все же сладость жизни. А ты?

— А я, наверное, буду молодой березой, ну или дубом, который будет стоять у окна спальни красивой девушки.

— Ха, хороший выбор – усмехнулся Саша – Но ведь девушка когда-нибудь состарится!

— Я к тому времени дорасту до следующего этажа, где будет окно спальни еще более красивой девушки. («Истина»)

Представителей «пост-модернитского» направления прозы нашего сайта характеризует, в первую очередь, любовь к парадоксам, смелым экспериментам с формой и содержанием, особое внимание к возможностям литературного языка и заметное пренебрежение повседневной меркантильной реальностью. Причём, направление это у нас, без сомнения, наиболее многочисленно (хоть я посчитал нужным не включать в данный раздел свои соображения о творчестве А. Ильина, В. Караковского и А. Филимонова — не смотря на то, что для этого они более, чем достойны).

Наиболее выразительным автором данного направления на нашем сайте мне представляется Александр Руденко, пишущий многогранные, стилистически цельные произведения, легко заигрывающие с реальностью в угоду прихотям мировосприятия автора. Опубликованные на сайте произведения А. Руденко столь разнообразны, что никаких общих тематических и стилистических характеристик, боюсь, дать им невозможно (кроме потрясающего владения выразительными возможностями русского языка). Скажу лишь, что если Вам интересны авторы, от произведений которых невозможно оторваться и после прочтения только и мечтаешь о прочтении какой-либо новинки, то проза А. Руденко — это именно тот случай. Лично мне более остальных нравится рассказ «Н. затеяла уборку», полностью отражающий особенности прозы А. Руденко всего-навсего на двух-трёх страницах, отформатированных в двенадцатом кегле (если Вы, конечно, не любитель читать с экрана).

Табачный дым, терзая близорукие глаза, совершенно размывал собою четкость предметов, превращая их в мешанину красок, купюрировал все, на что ни посмотрит Н., - перед глазами ея кружились купюры, исключительно они мерещились ей, смиражированные дымком, растиражированные воображением. За окном вертелись желторвотные листья, рванокрасные ладьи, - их багрили в бугры и сжигали как могли, задымляя окрестности, создавая неповторимо-изменчивый муар заоконья…(«Н. затеяла уборку»).

Не менее интересна и самобытна проза Александра Копылова. Опираясь на произвольно выбранные клочки реальностей и смыслов, Александр успешно экспериментирует с их соотнесением друг с другом. Именно поэтому проза А. Копылова крайне увлекательна и, что важно, семантически интересна — специфической накруткой слов и смыслов друг на друга. Особенно хорош в этом плане рассказ «Спасибо за покупку»; впрочем, Саше, кажется, вообще удалось превратить свои удачные находки в особенность стиля, что, разумеется, приятно.

На девственно чистом бледно-голубом кафеле были разбросаны бесформенные фрагменты антикварного полированного бюро, обломки кожаного кресла, обрывки рассчётно-кассового аппарата, кусочки пересоленного салата, обгоревшие останки портьер, крошки полупроводникового телевизионного приемника со встроенным усилителем слабого сигнала, осколки импортного двухскоростного кондиционера с продлённой гарантией, клочья журнального столика, просроченные элементы питания, прошлогодние фотографии с выставки, сервиз на двенадцать персон, механические часы в черном деревянном корпусе, пепельница, фетровые шляпы, кульман, аквариум с рыбками, привычно равнодушно взирающими на собственную участь, сборные гантели, портативный электрокипятильник, фруктовые леденцы со вкусом мяты, запасные бейджики, сканер, черновики финансового отчета за первый квартал, шахматные фигуры, коцанные винилы, чайные ложки, люстра трёхрожковая праздничная с красными художественными плафонами, топинамбур на подвое, швейная турбомашинка "Дельта-М" с 70% износа, обезглавленные манекены, а также бесчисленное количество канцелярских принадлежностей… («Спасибо за покупку»)

Проза Виты Лагиной на «Точке Зрения» представлена пока двумя сборниками прозы, которые уже стали довольно заметным явлением среди публикаций сайта. Название первой сказки из её сборника «Сказки» — «КИБЕРЛИРИКА» — во многом говорящее; заметная особенность прозы Виты — тяготение к абстракции. Эта особенность, большей частью, диктует ей содержание (форму Вита предпочитает всё-таки традиционную) и вообще придаёт её произведениям особый шик. Кроме того, надо отдать должное, Вите свойственно отменное чувство юмора, которое она использует с особым вкусом и тщанием. Чтобы это понять, достаточно прочитать любое её произведение.

— Слушай, Лика, Лика-лимерика, я вчера снова видела этого молодого человека. Он стоял там, где ремонтируют трамвайные пути — ну, ты знаешь где это. Там насыпано целое болото мелких камней — гравий они называются, да? — между рельсами и около. А ему, наверное, камень попал в сандаль, и вот он стоял прямо между рельсами и пытался вынуть камень, не снимая сандаля. Но всё-таки поглядывал вбок, из-за поворота в любую минуту мог показаться трамвай. Я часто думаю последнее время — хорошо, что я уже взрослая, ну и пусть, что старею.

— Дурочка, какая старость, старость начинается лет в двадцать пять, это научно доказано.

Они помолчали ещё немножко. («ЛИКА И НОМИ»)

Что же касается прозы Виктора Чиняева, то она в меньшей степени подходит к данному направлению, чем произведения уже перечисленных авторов, хотя по стилю его мрачноватые рассказы весьма экспериментальны и парадоксальны. Творчество Чиняева, по-видимому, жёстко подчинено авторской экзистенциальности, и форма здесь целиком продиктована содержанием, но говорить о самой сути этой философии не представляется возможным, так как материала для размышлений лично для меня пока ещё мало… однако, есть надежда, что новинки от Чиняева, которые наверняка когда-нибудь будут, прольют нам свет на его потайное учение, и тогда я расскажу о его творчестве более подробно. А пока ограничусь небольшой цитатой.

Юрий — псих, потому и не женат, потому мне всегда есть, о чем с ним поговорить. Хотя говорю-то, конечно, я один, он больше слушает — потому как немой лет с четырнадцати.

Брат его погиб в угольной шахте, я его и не знал никогда, а Юрий на похоронах к гробу подошел, и с той поры — баста, как рыба об лед, молчит. Я одного понять не могу: как врачи определили, что человек псих, когда он молчит все время? Но ему как-то все равно, псих — ну и псих. Вообще, с этим-то как раз ясно, если прожил двадцать лет сумасшедшим, то и дальше проживешь…(«Меня продали Юпитеру»)

Кроме перечисленных авторов, как я уже говорил, к данному направлению можно отнести немало и других произведений. Например, родственны данному направлению некоторые мои рассказы («Чудесное утро», «Жизнь настоящих волшебников», «Собака Гну и другие приключения Справедливца» и др.), а также произведения Бориса Архипова.

Жил на свете человек Семидранцев. Он очень боялся смерти, а она его не боялась. Когда Семидранцев садился в трамвай, трамвай загорался, и пассажиры, ругаясь и визжа, выпрыгивали из окон. Когда он переходил улицу, его сбивал автомобиль, и водители ругались, а прохожие визжали. Когда он шел на работу зимой, с карнизов зданий падали сосульки, летом - куски штукатурки и кирпича, и кто-то визжал и ругался. Когда он хотел чаю, кипятильник бил током, а жена ругалась и визжала.

Семидранцев не визжал и не ругался. Сначала он удивлялся, потом просто перестал обращать внимания; а трамваи горели, автомобили не тормозили на зеленый свет, штукатурка и кирпичи обваливалась, электроприборы били током.

Семидранцев боялся, скрипел зубами, но жил и молчал.

Потом от него ушла жена. Ей надоело, что на мужа постояно что-то падает, наезжает и брызжет огнем и искрами.

Тогда Семидранцев умер. («Прикладная танатология»)

Единственные представители «чистой» сатирической и иронической прозы на «Точке Зрения» М. Волков и А. Карпов, строго говоря, являются ещё собратьями и по субкультуре авторской песни (что, на мой взгляд, накладывает некоторый отпечаток если и не на характер их творчества, как таковой, то, возможно, на отношение к нему).

Проза Михаила Волкова представлена на сайте несколькими самостоятельными произведениями (в том числе, знаменитыми «Двенадцать способов обойти закон бутерброда») и циклом сказок «Сказки для самых», представляющим из себя, возможно, самую острую, умную и красивую сатиру, которую сейчас вообще возможно прочитать в интернете (произведения М. Волкова вообще пользуются заслуженной популярностью). Не поскупился М. Волков и на стрелы в спину собратьям: в сказке «Турнир», посвящённой состязанию менестрелей… ну, в общем, как в песенке А. Городницкого: «Ни на что не намекаю, просто песенку пою». Или вот ещё такой пассаж:

Когда б вы знали, из какого Сора.Ru растут Стихи.Ru, не ведая Стыда.Ru… («О ПРОИСХОЖДЕНИИ СТИХОВ.RU»)

 Проза Александра Карпова пока представлена лишь повестью «Туркменский самовар», представляющей собой автобиографическое повествование о работе Карпова переводчиком с английского языка на нефтеразработках близ туркменского города Челекен. Честно говоря, это вообще одно из моих самых любимых произведений на сайте, и я сам не знаю, что мне больше в нём нравится — почти довлатовская ли достоверность или совершенно карповское обаяние… в любом случае, мне кажется, это произведение достойно всяческого внимания (хоть сам Карпов и утверждает обратное). Кроме того, в скором времени на сайте у нас появятся также многочисленные «байки от Карпова», уже снискавшие их автору популярность и всеобщее уважение далеко за пределами «Точки Зрения».

Кто-то из наших вдруг хлопает себя по лбу и достает из кармана сложенную газету.

- Мужики! - кричит. - Совсем забыл! Кто-нибудь из вас читал уже сегодняшний “Нейтральный Туркменистан”?

Все отрицательно мотают головами.

- Отлично! А то я чуть было не позабыл вам показать статью о визите Ниязова в Штаты! Вот зачитываю. Это типа сам Сердар  пишет: “Сойдя по трапу самолета в аэропорту Кеннеди, ни один из членов делегации не уронил своего достоинства, и даже небоскребы нас не очень удивили.”

Наши давятся со смеху. Нет, сегодня точно - вечер юмора! И это пишет центральная газета! При этом, совершенно не осознавая, что эффект получается прямо противоположный. Подчеркивают, что рядовой туркмен при виде статуи свободы в обморок бы упал. А господин президент сразу понял, что небоскреб - это просто большая юрта, и не стал кричать “Шайтан! Шайтан!..”

Но дальше!.. Дальше газета сообщает, что во времена, когда народы Европы увязали в варварстве и невежестве, “туркмены создавали великие и могущественные государства”.  И самое фантастическое: оказывается, американская конституция была написана на основе свода законов ...Османской империи, которую, в свою очередь основали, естественно, туркмены. («Туркменский самовар»)

Кроме того, не могу не порекомендовать блистательный (и единственный) «псевдоисторический» и, в своём роде, пародийный рассказ Леонида Ваккера «Второе крещение Наполеона Бонапарта».

Маленький город N еще недавно был, пожалуй, самым живописным местом L-ской области. Обвалившиеся на хозяев деревянные домики ныне почти полностью покрывают собой территорию города; сваленные в кучу, они напоминают курган славы. Таким образом, N представляет собой гигантское кладбище, где у каждой могилы есть свой приусадебный участок с помидорчиками, огурчиками и прочим гнильем. Немногие знают, что городок N был еще недавно довольно большим центром, но случившееся несколько лет назад происшествие, потряся весь мир, довело город до такого состояния. («Второе крещение Наполеона Бонапарта»)

Говорить об «экзистенциальном» направлении говорить, пожалуй, наиболее тяжело — ибо это творчество одиночек — и бестактно — ибо каждый автор «Точки Зрения» является носителем своей собственной творческой философии. Хочется остановиться на творчестве тех, кто, скорее стремится в своём творчестве к синтезу, а не анализу, пытаясь не столько разложить восприятие мира на составляющие, сколько объединить в себе «неконечное» (по выражению известного психолога Н. И. Непомнящей) количество ракурсов и взглядов. Постараюсь перечислить всех таких авторов.

Ирина Истратова. Сама Ирина называет свои произведения «сказками». Все они несут огромную философскую нагрузку, о которой столь удачно написал однажды Ян Прилуцкий в своей статье «Недетские сказки Ирины Истратовой».

Выбор — это один раз в жизни и навсегда. В точку выбора не вернуться… А если жалеешь, то впредь не повторяйся… Но ведь кукушка и в этом году снесёт яйца, и в этом году их бросит, и опять будет рассказывать, как ей плохо без деток. Грустно… Нет, когда-нибудь я обязательно не буду кукушкой…(«Когда-нибудь я никогда не буду кукушкой...»)

Алексей Крылов. Единственное прозаическое произведение Алексея — это повесть «Миры Ххо», представляющая собой тонкое переплетение миров, стилей, культур. Жанр? Неопределим… может быть, также неопределим, как дуновение космического ветра…

Вот две из многочисленных граней мира, открытых в последнее время мною:

I. а роза упала на лапу азора — ароза упал ан алапу азор а

II. Принц подарил принцессе цветы — её сердце растаяло. Ужасная смерть, абсолютно лишенная смысла…(«Миры Ххо»)

Людмила Одинцова. Тонкие, изящные стежки прозы — о наблюдениях и чувствах. Мне кажется, такой стиль не нуждается в глобальности форм, так пишутся именно миниатюры. С другой стороны, Люся прославилась и как яркий публицист:

От бетона, стекла и металла – трех китов мегаполисов – так хочется убежать в глухую чащу с ее шорохами, шепотами, шелестами и пересвистами, и понять, кто ты есть, почувствовать, что ты нужен кому-то такой, какой ты есть…. 

Не надо делать удивленных глаз и крутить пальцем у виска. Вы просто забыли, как выглядят драконы. А если попробовать вспомнить? («Попытка к бегству»)

 Андрей (Эндрю) Симаков. Проза «сэра Эндрю» (как его часто называют друзья) завораживает всех, кто с ней сталкивался. Яркий стиль, отточенность образов, а главное — свой собственный заповедный мир, в который полностью погружён автор. Всё правильно — а иначе как добиться такой степени искренности и достоверности?

Второй иногда называет себя Первым. Он живёт в одноэтажном домике, где топят газом. Он сидит на ящике и читает расшитую подшивку старых толстых газет: он думает, что сможет сшить её обратно. Вот промелькнул фельетон о покрое типовых костюмов: значит, всё-таки лето; зимой здесь водятся только повести на фоне строительства кубов и сценарии, где на двух страницах уложены годы и километры. Ёмкий жанр, не допускает воды. А здесь фельетон, тихий вечер, далёкое прошлое. Комары. («Что-то осталось»)

Олег Языков. О прозе Олега трудно говорить. Это особенный художественный язык, который невозможно ни пересказать, ни объяснить. Поэтому произведения О. Языкова надо читать, и особенно — повесть «Поцелуй Джоконды».

И тут заиграла музыка.

Мое непонимание было трояким. Сперва: я не понял, откуда. Затем: не понял, для чего. Наконец: никак не мог понять, что это.

Она играла прямо от двери. Там, где я ее бросил с ее резной реликвией. Зачем она это делает, тем более, сейчас, когда важнее всего добыть хотя бы искру огня, – я понять не мог. И это раздражало сверх всякой меры. Но хуже всего, что играла она не что-либо, а адажио Альбинони, играла его на клавесине и, при этом, вдвое быстрее, чем следовало. И это уже было не просто кощунством.

О, если бы мне довелось в эту минуту услышать настоящего, органного Альбинони, услышать спиной, стоя перед камином и с гамлетовской мукой в сердце по поводу огня! О, если бы! Я умер бы тогда. Умер бы от резонанса. Как обрушивается мост под ротой солдат, идущих маршем. Погиб бы от прободения души. Но это была бы божественная смерть. Ибо боль тоже бывает божественной…

Но меня спасли…(«Поцелуй Джоконды»)

Вот такие краткие выводы о наших достижениях за период с сентября 2001 года по июнь 2002 года. На этом я временно заканчиваю свой обзор. Однако — продолжение следует!

Напишите автору